Игра в «Потрошителя» - Альенде Исабель - Страница 46

Паршивая овца в семье, он в полной мере ощутил презрение и глубокую обиду брата и сестры, а также и всю тяжесть приговора: его отлучали от семьи — понятие для него новое и неожиданное. У него отбирали положение и благосостояние, влиятельных друзей, связи и привилегии; одним толчком сбрасывали на нижнюю жердочку общественного курятника. Этим утром, меньше чем за час и без участия какой-либо катастрофы, вроде мировой войны или падения метеорита, Алан потерял все, что считал принадлежащим ему по праву рождения.

Алан с изумлением отметил, что вместо негодования на родных или страха перед будущим он ощущает определенное любопытство. Каково это будет — составить часть огромной человеческой массы, которую Женевьева ван Хут называла людьми-уродами? Он вспомнил цитату, которую использовал в одной из своих статей по поводу начинающего художника с большими амбициями и скромным талантом: к каждому приходит момент, когда он достигает своего уровня некомпетентности. Ему пришло в голову, что теперь, выйдя из офиса брата, он может рассчитывать только на себя и очень скоро грохнется наземь, уткнувшись носом в свой собственный уровень некомпетентности.

В общем и целом он разорен. Продажа Вудсайда затянется, да и в любом случае он не получит ничего, поскольку семья удержит деньги, переданные ему на протяжении всей его жизни: он считал это выплатами в счет наследства, а остальные Келлеры — займами. Эти долги он никогда не подсчитывал, но они были увековечены в папках, которые Марк стискивал широкой ладонью каменщика. Алан подумал, что продержится, продавая произведения искусства, но трудно понять, сколько времени, потому что свои расходы он тоже не подсчитывал. Если повезет, он выручит за Ботеро миллиона полтора, учитывая комиссионные, которые пойдут галерее; латиноамериканские художники сейчас в моде, но никогда не следует продавать картины в спешке, как он это делает сейчас. Он сильно задолжал банкам — виноградник был дорогой причудой — и другим кредиторам помельче, начиная от зубного врача и кончая парочкой антикваров, не говоря уже о кредитных картах. Какова общая сумма? Кто его знает. Марк ясно дал понять, что он немедленно должен покинуть Вудсайд, и этот дом, который Алан час тому назад ненавидел, теперь вызывал ностальгию. Он подумал отрешенно, что, по крайней мере, не придется унижаться и просить приюта у третьих лиц: можно пожить на винограднике в Напе несколько месяцев, пока Марк не вступит в права собственности.

На прощание Алан поцеловал мать и Люсиль в щеку и похлопал по плечу брата и отца. Спустившись на лифте и выйдя на улицу, Алан убедился, что за этот решающий час зима отступила и над Сан-Франциско сияет невиданно яркое солнце. Он зашел в «Клок-бар» отеля «Уэстен Сент-Фрэнсис» выпить виски, впервые после болезни: ему это было необходимо — алкоголь воскресил его, развеяв сомнения и страхи. Он пригладил волосы, довольный тем, какие они густые, и расправил плечи, будто сбросил с себя тяжкий груз: ведь он уже больше не зависел от своих родных, кончилось жонглирование кредитами, навязчивое стремление сохранять видимость и долг блюсти фамильную честь. Карточный замок рухнул, Алану предстояло влиться в общую массу, но он был свободен. Он ощутил восторг, какую-то легкость — словно помолодел. Только Индианы было жаль, но она принадлежала прошлому, а прошлое унесла буря.

Четверг, 16 февраля

Внучка позвонила Блейку Джексону в разгар утра. Он был в аптеке, ему пришлось оставить то, чем он в данный момент занимался — подсчитывал капсулы по рецепту, — так встревожил его тон, каким говорила Аманда.

— Разве ты сейчас не на уроке? — забеспокоился он.

— Я звоню тебе из туалета. Это насчет Брэдли. — Было заметно, что девочка едва сдерживает слезы.

— Что стряслось?

— У него есть девушка, дед! — Тут она зарыдала.

— Ах, радость моя, как жаль! Откуда ты узнала?

— Он это выложил на своем «Фейсбуке». Скажем так: сначала он меня предал, а потом выставил перед всеми на посмешище. И фотографию выложил, девица — чемпионка по плаванию, как и он: плечи будто у мужика, злобная харя. Что мне делать, дед?

— Не знаю, Аманда.

— С тобой случалось что-нибудь подобное?

— Не помню. Такие вещи забываются…

— Забываются! Я никогда не прощу Брэдли! Я ему послала сообщение, напомнила, что мы собирались пожениться, а он не ответил. Думает, наверное, как станет оправдываться; все мужчины — изменники, как Алан Келлер, как папа. Никому нельзя доверять, — плакала девочка.

— Я не такой, Аманда.

— Но ты старик! — вскричала внучка.

— Мужчинам, конечно же, можно доверять, они в большинстве своем вполне приличные. Твой папа — холостяк, то есть, я хотел сказать, он разведен и не должен хранить верность.

— Ты хочешь сказать, что Брэдли тоже холостяк и не должен хранить мне верность, хотя мы собираемся пожениться?

— Мне кажется, радость моя, что насчет женитьбы не было твердой договоренности. Возможно, Брэдли и не знал, что ты хотела выйти за него замуж.

— Не говори в прошедшем времени, я все еще хочу выйти за него замуж. Ну, погоди: поступлю в Массачусетский технологический и уберу эту дуру из поля видимости.

— Вот это правильно, Аманда.

Внучка плакала еще пару минут, а дед ждал у телефона, не зная, как ее утешить, потом услышал, как она шумно высморкалась.

— Мне нужно возвращаться в класс, — вздохнула Аманда.

— Полагаю, это неподходящий момент для разговора о вскрытии. Я тебе позвоню вечером, — сказал Блейк.

— О каком вскрытии?

— О вскрытии тела Рэйчел Розен. Патологоанатом считает, что убийца впрыснул ей наркотик: на левом бедре имеется след от укола. Он заклеил ей рот, потом задушил, вернее, удавил с помощью рыболовной лески и хирургического зажима и, наконец, повесил на вентиляторе.

— Как-то сложновато, тебе не кажется, Кейбл?

— Кажется. С помощью токсикологического анализа наркотик определили. Это лекарство под названием «версед», его используют по-разному, в частности, чтобы успокоить пациента перед операцией; судя по дозе, какую ей вкололи, Розен через несколько минут практически потеряла сознание.

— Интересно, — заметила внучка, похоже вполне оправившаяся от любовного разочарования.

— Иди в класс, радость моя. Ты меня любишь?

— Ни капельки.

— Я тебя тоже.

Пятница, 17 февраля

Готовясь к предпоследнему на неделе сеансу, Индиана втерла в запястья пару капель лимонной эссенции, которая помогала ей сфокусировать ментальный импульс, и зажгла палочку ладана перед богиней Шакти, прося у нее терпения. Выдалась одна из тех недель, когда Гэри Брунсвику необходимо было дважды пройти терапию, и ей пришлось изменить график приема других пациентов, чтобы вставить его в расписание. Обычно после трудного сеанса ее приводили в норму две-три конфеты из черного шоколада, но с тех пор, как Индиана порвала с Аланом Келлером, конфеты потеряли свои возрождающие свойства, и она оказывалась беззащитной перед жизненными невзгодами, такими как Брунсвик. Тут требовалось что-то покрепче шоколада.

Когда Брунсвик впервые пришел в ее кабинет, у него не было тайных намерений, в отличие от других мужчин, которые придумывали себе разные недуги, чтобы приударить за ней. С иными, которые гордо разгуливали голышом, надеясь произвести на нее впечатление, Индиана хлебнула лиха, но потом научилась сразу выпроваживать их, до того как хвастовство обернется реальной угрозой, так что в редких случаях ей приходилось просить помощи у Матеуша Перейры. Художник оборудовал тревожную кнопку под массажным столом, Индиана могла вызвать его, если не справлялась с ситуацией. Некоторые из нахалов возвращались, полные раскаяния, просили предоставить второй шанс, но Индиана им отказывала: чтобы исцелять, нужно сосредоточиться, а как это сделать, когда воздетый член направлен прямо на тебя под простыней? Гэри Брунсвик был не из таких, его прислала Юмико Сато, чьи волшебные иглы, побеждающие почти что любую болезнь, не совладали с его упорной головной болью, так что японка отправила этого пациента к соседке, в кабинет номер восемь.