Ставление города у Красного Яра - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 1

Ставление города у Красного Яра

Напрягая жилистые руки, Федька раз за разом дергал пеньковую веревку — из воды комлем вперед лезло лиственничное бревно. По пояс мокрый, увоженный в смолье, песке и глине, Федька, оступаясь на галечном берегу, тащил тяжелую лесину. Наконец остановился и утер пот с лица. Дальше одному тащить было не под силу. Федька огляделся.

Вон они, казаки, кто с чем — с топором, с теслом, с пешней, с напарьем[1], с заступом.

По всему берегу Енисея рассыпалась его сотня. Стучат топоры, отесывая бревна. Белая щепа устлала берег, ровно кто больших рыбин накидал, из сетей вытащенных. А на яру скрипят вороты, втягивая бревна наверх. И тож топоры стучат.

Уж которую неделю идет острожное ставленье.

Великий труд — острог[2] ставить, да еще в земле незнаемой.

Когда сюда шли, всего ждали. Но пока бог миловал, все было ладно. Качинские иноземные люди не трогали казаков да еще помогать обещали. Встретили их, казаков, на пути к Красному Яру, Тюлькиной землицы[3] князцы — Татуш и Абытай, уже за Порогом[4] это было, лошадей давали — лес на острог возить. Да лошадей все одно мало. Спешит воевода Ондрей Анофриев сын Дубенской[5] до осени острог поставить, пока дни погожие.

Федька еще раз огляделся: сзади горы и лес-тайга. Впереди, за Енисеем, опять же горы. И с боков. И кругом тайга. А что и кто в тайге той: друг ли, ворог или только зверь лесной — неведомо.

Облизав обветренные, потрескавшиеся губы, Федька крикнул:

— Эй, казачки! Подсоби кто.

От одной кучки служилых, что сгрудились у воды вытягивая на берег большой дощаник[6], отделился дружок Федькин, казак его же сотни Афонька. В нем, как и в Федьке, трудно было и казака-то признать. В рваных холщовых портах, завернутых выше колен, в холщовой же рубахе без опояски, от солнца черный весь — мужик да и все.

— Чего, Федя, подсоблять-то?

— Да вишь вот, лесина. Не управлюсь один.

— Эк сколь лесин натаскали, и все мало, — проворчал Афонька.

— С тыщу, поди, приплавили? — спросил Федька.

— Боле. Тыщу и еще два ста. Ну, давай, взяли!

Они положили веревку на плечи и, согнувшись, разом навалились. Тяжело переступая, хрипя надсадно, поволокли. И вот бревно легло в ряд с десятками других.

— Тяжело, — выдохнул Афонька.

— Ага, черт — не лесина!

Афонька с Федькой присели около бревен. Уж очень ноги гудели, и руки ныли, и спины ломило.

— Стемняет скоро, — сказал Федька.

— Угу, — кивнул Афонька.

— А чо, Афоня, сколь еще… — утираясь подолом рубахи, начал было Федька, но не договорил.

— Слушай! — разнесся зычный голос с высокого яра, где самый острог ставили.

— Слуша-ай! Слуша-ай!! — подхватили еще голоса.

— Атаманы кличут. Слышь, Федя?

— А может, что воевода огласить хочет?

— Все едино. А ну…

Казаки поднялись и двинулись прочь с берега, по которому тянулись на скликавшие голоса и другие — по двое, по трое, по одному. Шаг их был тяжел — устали казаки за день. Мелкий камень визжал под ногами.

Афонька с Федькой по тропе поднялись на крутой угор. Ветер был здесь сильнее. Он затрепал подолы, вздул рубахи пузырями, разметал волосы непокрытых голов.

Хоть и привычно, а всякий раз на кое время останавливался любой казак, поднявшись на угор. Остановились и Федька с Афонькой, потому — было поглядеть на что.

Прямо перед ними, на мыске, что речка малая Кача, вливаючись в Енисей, образовала, вздымались стены острога, еще до конца не доведенные. Они еще виднелись в притухающем свете дня, белея ошкуренными палями[7]. Ладно сложенные, они тянулись по четырем сторонам. Пять башен — две проезжие да три поменьше, на столбах ставленные, возвышались над стенами.

Может, и невелик был острожек — сажен пятьдесят-шестьдесят по каждой стороне, да дорог казакам: потому, первое, — сами ставили его, а другое — дале их никого из русских людей не было в сих местах.

Федька с Афонькой постояли, полюбовались.

— А еще много ладить, — молвил Федька. — Обламы[8] ставить, да ров копать, да вал сыпать.

— Много, — согласился Афонька.

И они пошли к становищу, где горели костры, двигались в сумраке тени. Доносился гомон людской. Пахло варевом.

— А сколь уже сделано… — вновь начал Федька.

— Тож много. Так ить нас-то, почитай, три ста тут. Чо уж…

— А сколь бы ни было. Все едино — быстро мы острог ставим.

— Как не быстро, коли воевода понужает все…

Да, что верно, то верно. Невдаве пришли они сюда, на Красный Яр. Еще не стерлось в памяти, как гуляли по городу Тобольску…

Шагая в сгущавшейся теми, Федька с Афонькой вспоминали, как попали сюда, в Тюлькину землицу на речке Кача.

А дело было так.

Шатался однова Федька на торжище с утра самого промеж люду разного.

Народ на торжище всякий. И молодой, и старый. И мужики, и бабы; служилые — стрельцы да казаки; пашенные[9] и посадские — русские и новокрещенные; гулящие люди; женки казацкие и стрелецкие.

Глазел Федька по сторонам: покупать-то ему не на что было — поиздержался да прожился весь. Глядел на товар красный в лавках и на рундуках, что люди торговые выставили, на мягкую рухлядь[10], что люди промышленные в тайге добыли, глядел на хлебные торги, на кузнецкие поделки, на оружейников.

И только хотел Федька вспять поворачивать, чтоб до слободы идти, где жилье имел, как услышал — тулумбас[11] бьет. Протискался. Увидел — бирюч[12] стоит дюжий, борода — что помело, из-под бровей лохматых глаз не видать — и оглашает по торжищу, в грамоту глядючи:

— …Указал государь-царь и великий князь Михайло Федорович всея Русии в Качинской землице на Красном Яру поставить острог… И для того острожного ставления велено прибрать вновь в Тобольску и в иных сибирских городах атаманов и казаков, и свое государево денежное и хлебное жалованье велел им оклады учинить…

— Ты гли-ка, жалованье денежное, — сам себе сказал Федька и стал слушать дальше, что выкликал бирюч.

А тот оглашал, чтоб вольные люди всякие шли в государеву службу, в казаки, в Качинскую землицу для того острожного ставления. А государева жалованья на платье и пищали[13] велети из казны дать. А послать тех новоприбранных атаманов и казаков из Тобольска в ту Качинскую землицу указал государь с Ондреем Дубенским…

Дослушал Федька указ до конца и потом враз за бирючом — на воеводский двор. А за ним еще несколько, и осередь них один молодой мужик пошел, из вольных же, как он, Федька, из безденежных же людей, Афонькой звать сказался.

Вот так и поверстались они в полк к воеводе Ондрею Дубенскому на острожное ставление, указаны были денежные оклады и государево хлебное жалованье: деньгами по пяти рублев на год, да ржи пять четей[14] с осьминой, да круп одна четь, да соли пуд три четверти. А выдавали жалованье на два года вперед. Да еще жаловал царь людей охочих, кто в Тюлькину землицу шел, припасом для огненного боя: свинцом да зельем[15].