Я стану Алиеной - Резанова Наталья Владимировна - Страница 18

– Почему? – угрюмо спросила Селия.

– А растение было не геральдическое…

Больше вопросов она не задавала. Вообще вела себя на удивление тихо, не задиралась – видимо, прекрасно сознавала опасность. Впрочем, то же чувствовал и он, и это сознание заставляло их инстинктивно держаться ближе друг к другу и поглядывать по сторонам.

У костра кто-то наигрывал на волынке, и Оливер вдруг вспомнил, с чего все началось туманным утром, – свист флейты и ощущение, что все изменится. И вот – все изменилось. Теперь переменой может стать лишь прекращение перемен. Но такого ощущения у него не было.

– Чего это уши у тебя торчком встали? – при всей грубости вопроса, тон Селии был беззлобным.

– Вот… музыка.

– Ну и что?

– Мне она… как пьянице вино. Сам играть не умею, а слушать равнодушно не могу. Даже такую.

– Не жил ты, приятель, при трактире «Морское чудо». А то бы тебе тамошние любители пения на всю жизнь пристрастие к музыке отбили. Как мне. Ладно, хватит дурака валять. Ты, помнится, собирался что-то предложить.

– Сейчас. – Он достал из-за пазухи самодельную карту и разложил на коленях. – Вот Кулхайм. Вот Эрдский Вал. – Прочертил пальцем. – Если бы хоть приблизительно знать направление…

Рот ее покривился, но на сей раз она ответила:

– Изволь. Междугорье. И это как раз приблизительно. Большего сказать не могу. Потому что не знаю.

– Междугорье… – Он не выдал радости из-за ее неожиданной откровенности. – В таком случае надо выбирать – едем дальше на юг, или сворачиваем на запад, через Заклятые Открытые земли.

Она взяла у него карту, вгляделась. Угрюмо пробормотала:

– Словно кто-то толкает меня на эти самые земли… Хорошо, и, если я решусь идти через них, какие будут предложения?

– Здесь есть несколько дорог на запад. – Он посмотрел через ее плечо. – Вот, например, Файт. Деревня и замок. Правда, наверняка сейчас на дороге есть заставы, но, если они такие же, как здесь, опасаться особо нечего. Дальше Кархиддин.

– Это как в песне про Хьюга Кархиддина?

– Какой песне?

– Да той самой. «Хьюг Кархиддин влюбился в чужую невесту. Ту пожелал, что связана словом с другим». Ну и так далее. Неужели не слыхал?

– Никогда.

– Не те ты песни слушал. У нас что ни день – какой-нибудь слепец усядется на площади и нудит себе… Хватит. Продолжай.

– А нечего. За Кархиддином дорог в этом направлении нету. Или я не знаю. Остается путь вдоль Вала, и уж оттуда…

– Никуда твоя карта не годится. И вообще, ты историк, а не космограф. Нечего тебе туда таскаться. Карты не заполнишь.

– А может, я совершу открытие именно как историк. Я же говорил тебе – никто в точности не знает, что там в прошлом творилось. А я как раз узнаю. И когда-нибудь напишу книгу, которая останется в веках.

– Не поздновато ли Геродотом становиться?

– И Эгинхардом тоже. Или Бэдой Достопочтенным. Поэтому предпочитаю оставаться самим собой.

– Пошутили, нечего сказать… Ты ничего не знаешь, я ничего не знаю, это у нас с тобой общее. А главное на сегодняшний день, чего мы не знаем, – это не свели ли с постоялого двора наших «полководцев». Рожа тамошнего хозяина мне не понравилась. Видимо, что-то из разряда «рыбак рыбака видит издалека». Пойду-ка я проверю, пока совсем не стемнело.

– Нет. Хватит на сегодня дразнить судьбу. Она этого не любит. Не нужно тебе тащиться через всю деревню. Я сам схожу, если это тебя действительно волнует. А ты отдохни.

Запихивая карту обратно за пазуху, он выбрался из укрывища. Селия осталась сидеть. На ходу он обернулся. Она прислонилась спиной к корню дерева, обхватив руками согнутое колено левой ноги, правая была вытянута. Взгляд был прежний – все та же серебряная амальгама, за которой ничего не просматривалось. Но почему-то теперь его это не огорчало. И он был уверен, что в его отсутствие Селия не сбежит. И было ему от этого хорошо.

Вечер был светлый, ясный, даже люди не смогли его окончательно изгадить. Хотя спать вряд ли придется. В деревне было так же шумно, как и на лугу. Бесконечный галдеж, ругань, хохот, плач. На улицах кучковались солдаты, выглядывали женщин. Но по домам не шарили – очевидно, был приказ сохранять порядок. И порядок сохранялся, относительный, конечно, как всегда. Было много пьяных или просто осовелых.

Трактирщик с трудом узнал его, может, притворно, а может, действительно, но потом согласился послать с ним мальчишку, проверить, накормлены ли лошади. Как ни странно, «полководцев» не только не свели со двора, но и накормили. Бедолаги Гай и Гней, очевидно после скудной кормежки и странствий, не привлекали конокрадов. Вообще-то Оливер не сомневался, что при таком скоплении народа конокрады в Кулхайме есть непременно. Другое дело, что при солдатах, специально высланных против воров, вряд ли кто решит высунуться. Но вот если лошадей примутся реквизировать сами солдаты… а подобные случаи бывали…

Его идиллические размышления на обратном пути о таких милых предметах, как солдаты, лошади, воры и реквизиции, прервались при виде скопления народа и того, кого они окружали.

Точнее, уже – чего.

На мирной деревенской улице лежал человек с проломленной головой.

Человек как человек. Бродячий лудильщик, судя по одежде и орудиям ремесла, вывалившимся из разорванного мешка. Только череп раскроен и…

Недавно Оливер видел убийства и сам принимал участие в них, и это не пробудило в нем никаких особенных переживаний. А теперь при виде этого неизвестного мертвеца, чей мозг смешался с дорожной грязью, тошнота подступила к горлу. Он замер. Услышал удалявшиеся крики на противоположном конце улицы. И голоса:

– Да не знаю я! Нажрался какой-то дряни, из той, что с южных границ завозят. Или нанюхался. Узнать бы, какая сволочь здесь этой дурью торгует…

Самое странное, что человек, от которого исходили эти ламентации, был солдатом.

– И что? Тем временем этот ваш… – стоявший рядом торговец проглотил какое-то слово, – еще с полдюжины людей положит. Взять его надо, пока не поздно.

– Так пытались уже, – протянул служивый, – а он палицей отмахивается. Вон один случайно присунулся под руку – видишь, что вышло. Вон он теперь на луг побежал, конечно, за ним с пяток наших кинулись унимать, только ведь погибать зазря тоже никому неохота, особливо от своего же брата…

Он все продолжал зудеть и зудеть, ему бы в семинарию с такими замашками поступать, а не в карательные отряды, и Оливер почти механически вслушивался в звучание голоса, не слушая речи, как вдруг одно-единственное слово, застрявшее в памяти, заставило его повернуть вспять в потоке слов – с трудом, как по скользкой дороге.

Луг.

«Он на луг побежал…»

Какой-то солдат, свихнувшись от дурмана (Оливер сам вырос на Юге и знал, что творят с людьми тамошние зелья), перешел черту и… всякое бывает после этого. В том числе и неодолимая потребность убивать. И он побежал в ту сторону… вот почему кричали в конце улицы.

Расталкивая зевак, глазеющих на мертвеца, он бросился туда, где вопли затихли, не потому что прекратились, а просто ушли дальше.

– Еще один свихнулся, – сказали ему в след. – Пойдем, что ли, и мы поглядим?

– Чего, покойников не видел? Так вот тебе уже один лежит, готовенький…

– И нехорошо, что лежит, . прибрать бы надо, не по-людски это…

– А ты что суетишься? У него жена есть, пусть она и прибирает.

– Где ж она?

– Да я ее недавно видел, она в деревню к одной бабе пошла, козу, говорит, покупать.

– Ну, насмешил! Козу…

Оливер бежал и даже не пытался отговаривать себя, что все может обойтись. Знал – не обойдется, слишком им везло все время, слишком все шло хорошо, а уж в последний день – просто загляденье…

И он не ошибся. Только все было не так, как он думал. Просто, когда одержимый выметнулся на луг, а беженцы еще не успели понять, что к чему, охваченный бесом убийства мозг почему-то наметил в жертву узкоплечего подростка, прикорнувшего у корней вывороченного дерева.