Война (ЛП) - Андрижески Дж. С. - Страница 8

— «…Последняя искра из всех вспыхнет легче всего, ибо Она сияет ярче всех в самые темнейшие времена».

Посмотрев ей в глаза, он заговорил серьёзно, почти сурово.

— Ты тренировалась для этого, Кассандра. Сознательно или нет, ты выучила уроки человеческого мира, отчасти для того, чтобы вести всех за собой, если Мост окажется неспособна. Ты Четвертая из Четвёрки, существо последней надежды, которое доводит всё до конца, когда другие не в состоянии.

В сознании Касс промелькнул образ её пьяного отца, пинком выбивавшего дверь в её комнату. Его лицо блестело от пота в коридорном освещении. Голос её матери доносился с другой стороны, когда взгляд её отца остановился на Касс.

Она помнила ненависть в его глазах.

Он кричал на неё по-тайски, затем на ломаном английском, затем снова на тайском… его язык заплетался, и Касс была благодарна за это, испытывая облегчение, потому что уже не могла разобрать слов.

Голос пожилого видящего смягчился.

— Да, — сказал он. — Да, тебе было тяжело, Война Кассандра. Те, что должны были любить тебя сильнее всех среди людей, лишь ненавидели тебя за твой свет. То, что должно было стать лучшими воспоминаниями для человеческого сердца, лишь рассказало тебе больше всего о глубине их порочности. Ты знаешь, на что они способны… лучше большинства. Что ещё важнее, ты смотришь в лицо этой правде честно, с достоинством. С самой правдой. Это то, что Мост не сумела сделать.

Воцарилось очередное молчание, затем Касс медленно кивнула.

Выдохнув, она подняла взгляд на Менлима.

— Как долго? — спросила она. — Как долго нужно ждать, чтобы узнать, телекинетик ли я?

— Ожидание будет недолгим, даже субъективно. Буквально мгновение ока в общей совокупности жизни, что раскинулась перед тобой…

— Как с Ревиком? — она наградила его чуть более резким взглядом. — Ты сказал, что тридцать лет — это ничто для видящего. Это, по-твоему, в мгновение ока?

Он улыбнулся, мягко щёлкнув языком.

— Нет.

— Как долго? — настаивала она.

— В лучшем случае две недели, — сказал он, удивив её такой точностью. — Или вплоть до десяти месяцев, если выяснится, что ты обладаешь одним или несколькими навыками, которые я не могу пробудить через известные мне техники. Но, честно говоря, я не думаю, что это станет проблемой, и я редко ошибаюсь в таких вещах. Одно из преимуществ преклонного возраста.

Улыбнувшись, он помедлил, словно выжидая, когда она обдумает его слова.

Когда она так и промолчала, он добавил:

— Шутки в сторону — я действительно редко ошибаюсь в таких вещах, Кассандра. Я также склонен называть сроки с запасом.

Она фыркнула, улыбнувшись.

— Вот как?

— Без исключения, — сказал он, улыбаясь в ответ. — Боюсь, от своей натуры нам никуда не деться.

Кивнув и постаравшись расслабиться, Касс выдохнула, скользнув взглядом к светящемуся потоку по ту сторону иллюминатора. Теперь она видела лишь размытые очертания толщ воды, отбрасываемых назад носом подводного судна. Понаблюдав несколько секунд за тем, как струится вода, она вздохнула, ощущая, как в животе похолодело.

…вспышка пистолета под солнцем Аризоны.

Моргнув, Касс покачала головой и крепче скрестила руки на груди.

Почему-то честность старого видящего приносила облегчение. Ранее его честность относительно боли тоже её приободрила. Она не привыкла, чтобы люди открыто говорили неприятную правду.

Большинство врало, говорило, что больно не будет, или что боль быстро закончится.

— Твой страх боли по большей части тоже остаточный, — сказал он нежно. — После того, что ты испытала, боль для тебя станет ничем, Кассандра. Тот укол страха, который ты чувствуешь сейчас — это последний пережиток твоей животной стороны, говорящей тебе, что это тебя убьёт. Но это тебяне убьёт… а когда мы закончим, этот страх больше никогда тебя не потревожит.

Она снова скрестила руки на груди и выдохнула.

— Все боятся.

— А ты не будешь.

Она посмотрела на него, нахмурившись, но выражение его лица не изменилось.

— Вскоре ты придёшь к пониманию, что многие вещи, которые «случаются со всеми», больше не имеют отношения к тебе, Война Кассандра, — сказал он. — Эти вещи правдивы для людей, для видящих, которые не выходят за данные ментальные ограничения, которые сохраняют своё животное сознание так, будто это нечто «естественное», чем можно гордиться. Уверяю тебя, ничто из этого не является неизбежным или «естественным» в том смысле, который тебе внушили. Твой страх будет обуздан. Как и от любого другого приобретённого поведения, от него можно избавиться. Обещаю тебе это, моя дорогая. Клянусь тебе в этом.

Подумав над его словами, Касс снова кивнула.

Она верила ему.

Более того, это ощущалось как правда.

Вздохнув, она почувствовала, как её плечи расслабляются. Взглядом она следила за пузырьками, которые каскадом поднимались и опускались вдоль толстой органической панели, двигаясь всё быстрее по мере того, как достигали самой широкой части изгиба. Она понаблюдала, как они сливаются воедино на краях, затем проследила за новой партией пузырьков.

Она знала — в той манере, в которой кому-либо известны подобные вещи — чего она хотела.

Может, она знала всегда.

Humvee[2]

Мы находились в движении. Наконец-то.

Наконец-то мы находились на грани действий, даже если на самом деле ещё ничего не сделали. Одно лишь движение ощущалось приятно. Это как минимум ощущалось как начало действия.

Мы по-прежнему находились в Нью-Йорке — в штате, не в городе.

Я могла бы не поверить в это, если бы кто-нибудь прислал мне просто снимки или даже показал через несетевые каналы. Мы покинули Олбани несколькими часами ранее и направлялись на юг, чтобы добраться до берегов Нью-Джерси, а оттуда, будем надеяться, отправимся на Манхэттен. Многие люди тоже ехали в том направлении.

Я гадала, знала ли хоть половина из них, куда они направляются.

В отличие от Сан-Франциско, где установили военный карантин и заперли всех заражённых людей в городе, Нью-Йорк, то есть Манхэттен, решил отгородиться от всех больных людей.

Оба международных аэропорта и три частных взлётно-посадочных полосы, расположенных в соседних городках, закрылись сразу же, как только эпидемия начала двигаться на восток от Лос-Анджелеса и Чикаго, как кустарниковый пожар на равнинах. Вскоре после этого вирус начал распространяться на север, скорее всего, от Майами и Мехико, где эксперты выдвигали теории, что он мог переметнуться из Кубы и Южной Америки.

Теперь всё воздушное передвижение над Нью-Йорком перекрыто на неопределённый срок.

Любой, кто осмеливался проникнуть в «безопасную зону», расстреливался гигантскими противовоздушными орудиями, которые торчали из вод Ист-Ривер и Гудзона, а также теми, которые были нацелены примерно в сторону Стейтен Айленд. Нагруженные лодки частной охраны патрулировали воды, охраняя периметр, который удерживало массивное органическое бинарное электрическое поле (ОБЭ), выставленное на максимальную мощность.

ОБЭ также отгораживало северную часть города от внешнего мира.

Подпольные каналы показывали изображения того, как это поле прорезало здания посередине, пересекало улицы Йонкерса, Маунт-Вернона и Нью-Рошелла, прямо возле Ван Кортланд Парк и Пелхэм Бэй. Конечно, они эвакуировали эти районы, но всё равно были потери среди мирного населения.

Эти поля могли чисто рассечь самолёт пополам — очевидно, и здания из кирпича и металла тоже — не говоря уж о человеке.

Мэр Нью-Йорк Сити, бывший командир спецслужб, отслуживший пять туров в войнах против Греции и Пакистана, ввёл в городе военное положение, как только сообщения о распространении вируса попали в новости. Он действовал так быстро, что на самом деле Балидор и остальная команда старших разведчиков подозревали, что его предупредили заранее.