120 дней Содома - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа - Страница 46
- Предыдущая
- 46/88
- Следующая
«Какими? – заинтересовался Герцог. – Вы имеете в виду воровство или грабеж?»
«Ну конечно, – ответил финансист. – Так вот, увеличивая число преступлений, я причиняю некоторое зло одному классу, зато много добра – другому».
«Прекрасная точка зрения! – включился Кюрваль. – А между тем некоторые утверждают, что делать добро беднякам так сладостно…»
«Заблуждение! – возразил Дюрсе. – Эта радость не идет ни в какое сравнение с тем сладострастным наслаждением, которое испытываешь в момент преступления. Первая радость эфемерна, а вторая – реальна. Первая основывается на предрассудках, вторая – на разуме. Первая вызвана чувством гордыни, самым ложным из наших чувств, которое может на мгновение пощекотать наши амбиции; вторая же воспламеняет дух и будоражит страсти уже потому, что противостоит всем принятым нормам! Словом, я – приверженец первой, – заключил Дюрсе. – И не испытываю никакой симпатии ко второй!»
«Но надо ли все подчинять этой страсти?» – спросил Епископ
«Надо, мой друг, – сказал Дюрсе. – Только она одна должна руководить нами во всех наших поступках, повелевать нами».
«Но из такой системы взглядов могут родиться тысячи и тысячи преступлений», – заметил Епископ.
«Подумаешь! Что такое преступление рядом с тем наслаждением которое ты испытал! – сказал Дюрсе. – Преступление – одно из проявлений природы, тот способ, с помощью которого она убивает людей. Так почему вы хотите, чтобы я в этом смысле подчинился не ей, а добродетели? Природе нужны и преступление и добродетель. Но мы начали дискуссию, которая завела нас очень далеко. близится час ужина, а Дюкло еще не завершила свою сегодняшнюю миссию. Продолжайте, красавица, продолжайте! И верьте, что вы только что описали нам поступок и представила систему ценностей, благодаря которой навсегда заслужили уважение философов и всех присутствующих в этом зале».
«Моей первой мыслью, как только закопали хозяйку, было занять ее дом и поддерживать его на том же уровне. Я познакомила с этим планом моих приятельниц, и все они, и особенно горячо мною любимая Эжени, обещали мне отныне считать меня своей дорогой мамочкой. Правда, на эту роль я не могла претендовать, поскольку была еще молода: мне было около тридцати лет. Но у меня были хорошие организаторские способности, позволяющие мне возглавить наш «монастырь». Вот так случилось, господа, что я начинаю следующий рассказ о моих приключениях уже и, скромной послушницей, но госпожой аббатессой, достаточно молодой и красивой для того, чтобы заниматься практикой, что случалось весьма часто. Я как раз собиралась вам об этом поведать.
Вся клиентура мадам Фурнье осталась при мне. А я к тому же узнала секрет, как привлечь новых клиентов чистотой моих комнат, красотой и поразительной покорностью моих девочек всем капризам развратников.
Первым клиентом, которого я заполучила, был старый казначей Франции, давний приятель мадам Фурнье. Я привела ему Люсиль, от которой он пришел в полный восторг. Его привычкой, нечистоплотной и крайне неприятной для девушки, было делать по-большому прямо на лицо своей возлюбленной, вымазать калом все ее лицо и тело, а после этого целовать. Люсиль только из дружбы ко мне согласилась выполнить все, что хотел старый сатир, и он разрядился ей в живот, целуя ее и размазывая по всему телу свои отвратительные испражнения.
Через некоторое время появился другой клиент, к нему вышла Эжени. Он навалил целую тонну дерьма, заставил голую девушку вываляться в нем и лизал ее тело во всех местах до тех пор, пока оно не стало таким же чистым, как в начале. Этот человек был адвокатом, очень богатым и очень известным. Не испытывая сладострастия с самыми утонченными женщинами высшего света, он нашел для себя способ достижения оргазма в такого рода разврате и всю жизнь с наслаждением ему предавался!
Маркиз де…, старый приятель мадам Фурнье, пришел вскоре после ее смерти выразить мне свою благосклонность. Он заверил, что будет приходить к нам как и прежде и, чтобы убедить меня в этом, пригласил Эжени. Страсть старого развратника состояла в том, что сначала он долго целовал девушку, глотал ее слюну, высасывая все до последней капли, потом в течение четверти часа целовал ее ягодицы, заставлял пукать и, наконец, просил сделать по-большому. Как только это было сделано, он набивал себе рот испражнениями и, заставив девушку лечь на него, целовал ее, покачивая и щекоча ее задний проход. Требовалось, чтобы девушка в конце концов съела весь тот кал, которым был набит его рот. Хотя он оплачивал эту услугу очень высоко, мало находилось девушек, кто на это соглашался. Вот почему со своими «ухаживаниями» маркиз обратился непосредственно ко мне. Он желал получить удовольствие, а я не хотела терять богатого клиента.»
В тот момент Герцог, разгоряченный рассказом, сказал, что хотел бы до ужина испробовать на практике эту фантазию. И вот как он это сделал: он заставил приблизиться Софи, взял в рот ее кал, а потом заставил Зеламира съесть кал Софи. Эта церемония смогла бы стать источником сладострастия для какого-нибудь другого объекта, но только не для Зеламира. Недостаточно подготовленный к тому, чтобы почувствовать всю утонченность кушанья, он испытывал отвращение и отказывался есть. Герцог в бешенстве угрожал, что если он не съест немедленно, его убьют.
Идея, подсказанная Дюкло, показалась всем такой приятной, что каждый интерпретировал ее по-своему. Дюрсе, например, уверял, что кушанье должно быть разделено поровну, считая несправедливым, что мальчики съедают кал девочек, а девочки – нет; как следствие этого, он сделал по-большому в рот Зефира и приказал Огюстин съесть «мармелад», что эта красивая девушка и выполнила; при этом ее вытошнило с кровью.
Кюрваль тоже видоизменил эту фантазию, положив в рот кал своего дорогого Адониса, который по его указанию съела Мишетта, не проявив при этом того отвращения, которое выразила Огюстин.
Что касается Епископа, то он поступил, как его брат, заставив сделать по-большому деликатную Зельмир, а проглотить это «варенье» – Селадона. Были моменты отвращения, очень интересные для развратников, на глазах которых происходили бурные сцены, вызывающие у них истечение спермы. Епископ и Герцог разрядились, а два других или не смогли, или не хотели. Затем все пошли ужинать.
За ужином хвалили удивительные истории, рассказанные Дюкло.
«Она обладает даром понимать, – сказал Герцог, – это выручает ее во всех случаях; чувство благодарности – химера, личные привязанности никогда не должны ни останавливать, ни прерывать эффект преступления, потому что объект, который нам служил, не имеет никакого права на наше сердце. Его присутствие – унижение для сильной личности; нужно или его возненавидеть, или постараться от него избавиться.»
«Да, это так, – согласился Дюрсе. – И вы никогда не увидите, чтобы умный человек стремился проявить благодарность. Конечно, он постарается не стать врагом.»
«Тот, кто служит вам, работает совсем не для вашего удовольствия, – включился Епископ. – Своими благодеяниями он старается подняться над вами. Поэтому я задаю себе вопрос: что заслуживает такой объект? Служа нам, он отнюдь не говорит: я вам служу потому, что хочу сделать добро. Он говорит только: я предоставляю себя для вашего удовольствия для того, чтобы властвовать над вами.»
«Ваши мысли доказывают, насколько абсурдна практика добра, – сказал Дюрсе. – Нас уверяют, что это делается для нас. Ну что ж, пусть те, кто слаб душой, позволяют себе эти маленькие удовольствия. Но только не мы. Если бы мы поступали иначе, какими глупцами мы были бы!..»
Приятная беседа разгорячила головы, к тому же было много выпито. После ужина устроили оргию, во время которой наши неутомимые герои разыгрывали спектакль; мол, они – родители – укладывают спать своих детей, а сами проводят остаток ночи выпивкой в обществе четырех старух и четырех рассказчиц. Поскольку среди этих двенадцати персонажей не было ни одного, кто бы не заслужил – и не один раз! – виселицу или колесо, я предоставляю читателю возможность самому додумать и представить все то, что там было сказано. От разговора перешли действиям. Особенно возбудился Герцог. Не знаю почему и каким образом, но объектом его вожделения стала Тереза. Что бы там ни происходило, оставим наших героев заканчивать вакханалию в кроватях своих супруг и посмотрим, что произошло да другой день.
- Предыдущая
- 46/88
- Следующая
