Лавка колониальных товаров (СИ) - Барышев Александр Владимирович - Страница 9

Бобров оглянулся на Серегу. Тот пожал плечами, мол, говорят — надо идти. Тогда Бобров поступил совсем не по-купечески, он попросил Серегу снять с плеч рулон ткани, отмотал кусок метра в четыре, надрезал извлеченным из емкой набедренной повязки коротким ножом, с треском оторвал, шагнул ближе к начальнику и, заговорщицки улыбаясь, всучил ему свернутый кусок ткани. Начальник посмотрел сурово, но ткань взял, тут же передав ее стоящему сзади солдату. Бобров поощрительно улыбнулся, знаком давая понять, что, мол, мы тебе отдаем вот эту классную штуку, а ты нам даешь провожатого, потому что дороги мы не знаем.

Бобров рассчитывал, что он все объяснил правильно. И верно, начальник повернулся и повелительно махнул рукой одному из своих воинов, а когда он подбежал, что-то коротко приказал. Воин скорчил недовольную рожу, но ослушаться не посмел. Коротко мотнув головой, он пригласил чужеземцев идти за собой и проследовал в калитку.

Арка ворот казалась туннелем, настолько длинным был путь под ней. Но вот они вышли под местами звездное небо и Бобров, глубоко вдохнув, сказал тихо, но пафосно:

— Ну вот, Лысый, мы и под небом Херсонеса.

Солдат молча довел их до какого-то строения, ближе, как понял Бобров, к самому порту, неопределенно мотнул головой и отчалил.

— Незадача, — Бобров поскреб макушку.

Умных мыслей не прибавилось, а Серега уже решительно постучал в дверь. Правда постучал он довольно деликатно, так что внутри могли и не услышать. Подождав для приличия секунд десять и не дождавшись реакции, Серега грохнул в дверь уже кулаком. За стеной робко гавкнула собака, а в двери открылось маленькое окошко, за которым угадывалось нечто взлохмаченное и заспанное. Нечто пробурчало такое, что можно было с одинаковым успехом принять и за приглашение входить, и за посылание к соответствующей матери. И все это на чисто греческом. Так что ни Бобров, ни Серега ничего не поняли. Но одно то, что есть лицо, склонное к диалогу, уже вдохновляло.

— Слышь, вратарь, — сказал Серега. — Открывай свой сезам. Видишь, при-личные люди без крыши над головой.

Даже при свете звезд было видно, как вытаращился страж ворот.

— Чужеземцы? — спросил он и, о удивление, Бобров и Серега его поняли.

— Ну да, чужеземцы, — ответил Бобров на том же языке. — Что тут такого? Можно подумать, тут принимают гостей непосредственно только из Афин или вовсе из Спарты.

А вот это он сказал уже по-русски. Но очевидно, страж врат был человеком начитанным, и знакомые названия понял без переводчика. Окошечко захлопнулось, загремели засовы и калитка, скрипя, отворилась. Бобров не без опаски шагнул на вымощенный камнем дворик.

Как оказалось, опасения его были напрасны. Привратник закрыл калитку и ненадолго исчез, вернувшись уже, видимо, с хозяином сего заведения. Хозяин был толст и лыс. Он пытался улыбаться, но это у него плохо получалось, все-таки, когда тебя поднимают среди ночи, как-то не до улыбок. А может это огонь единственного светильника, колеблемый легким ветерком, так искажал вполне себе порядочные черты его лица. Но это все мелочи. Главное, что хозяин владел чуть ли не ста наречиями (положение обязывало) и договориться с ним было гораздо проще чем со стражниками. И вскоре Бобров и Серега устроились на относительно свежей охапке сена в каком-то помещении без окон. Вопрос оплаты отложили до утра. Хозяин, как человек ушлый сразу же подметил, что хоть чужеземцы и одеты в одни набедренные повязки, но на плечах у самого здорового лежит рулон ткани, выглядящий довольно дорогим и, следовательно, не такие они бедные, как себя представляют.

Утром путешественники проснулись рано, потому что дверь в помещении отсутствовала, а набедренная повязка в сочетании с сеном грела плохо. Серега, правда, предлагал замотаться в ткань, но Бобров заявил, что ткань тогда потеряет товарный вид и, соответственно подешевеет, а им, кровь из носу, надо на что-то три дня продержаться.

Выглянув из дверного проема, Бобров обнаружил, что во дворике уже суетится пара мужичков примерно в таких же набедренных повязках как и у них с Серегой только уже и грязнее. Следом выглянул Серега и предположил:

— Ты глянь-ка, рабы наверно.

— На себя посмотри, — тут же отреагировал Бобров. — Хотя может ты и прав. Кто тут еще будет заниматься хозяйством? Рабы, конечно.

Из-за каменного забора слышались голоса и блеянье овец. Судя по звукам, стадо прогнали в направлении ворот. Город, похоже, просыпался. Путешественники, тяготясь своим неопределенным статусом, поманили ближайшего раба. Тот опасливо подошел. Серега стал упражняться на нем в своем греческом. Удивительно, но несчастный раб Серегу понял. Скорее всего, его греческий был Серегиному очень близок. И на просьбу позвать хозяина, он откликнулся с похвальной быстротой.

Хозяин выкатился из других дверей, сходу наорал на второго раба и, лучась радушием, подошел к Боброву, в котором сразу признал главного. Бобров призвал на помощь все свое красноречие вкупе с памятью и, помогая себе руками, принялся окучивать хозяина. Запас греческих слов был невелик и Бобров смело включал в речь обороты из немецкого и английского. Такая занятная смесь, дополненная жестами, проняла хозяина до самой… вобщем, сильно. Но, похоже, он понял, что именно Бобров хотел до него донести.

То, что платить постояльцам нечем, хозяина не обрадовало. Когда он озвучил стоимость ночлега, плохо стало уже Боброву. Серега же, как менее ранимый и более наглый, не дожидаясь, пока Бобров придет в себя, с ходу хозяйскую цену оспорил. Где это видано, заявил он, мешая греческие и русские слова и сопровождая эту смесь такой бешеной жестикуляцией, что любой сурдопереводчик просто окачурился бы от зависти. Где это видано, чтобы за несколько часов некомфортного лежания на охапке гнилой соломы требовать с людей целую драхму. Да за это даже одного обола много.

Хозяин воздел руки к небесам, видно, апеллируя к олимпийцам, или, исходя из местных реалий, к Деве. Когда на Серегу это впечатления не произвело, хозяин понизил цену на два обола и уперся, потребовав плату. Оклемавшийся Бобров опять вступил в игру, призвав стороны к миру и попросив Серегу принести из каморки рулон ткани. Когда Серега исполнил просьбу, Бобров поинтересовался у хозяина, глаза которого подозрительно загорелись:

— Во сколько, уважаемый, ты оценишь эту прекрасную ткань?

Хозяин жестами попросил развернуть рулон, чтобы, значит, можно было померить. Бобров признал, что просьба правомерна и Серега, взяв конец ткани, пошел с ней на другую сторону двора. Там он поставил раба, не спрашивая хозяина, который, впрочем отнесся к этому вполне одобрительно, набросил конец ему на руки и пошел обратно. Бобров аккуратно разматывал рулон. Когда Серега сделал шесть рейсов, ткань кончилась. У хозяина глаза были как раз по размеру драхмы, но торговался он, тем не менее, отчаянно.

— Пятьдесят драхм, — заявил он и даже сам обалдел от своей смелости.

Бобров, сматывая рулон с помощью раба и Сереги, покачал головой:

— Сто и ни оболом меньше.

Хозяин вздохнул свободно, видно, цена, по местным меркам, была более чем подходящей, но по своей натуре остановиться не мог и выдал:

— Восемьдесят.

Серега из-за спины хозяина делал Боброву страшные глаза, мол, соглашайся, пока дают, но Бобров уже видел блеск во взгляде хозяина и решил твердо стоять на своем. Поэтому повторил:

— Сто драхм. Или идем на торговую площадь и продадим там.

При этом Бобров понятия не имел, есть в городе вообще торговая площадь. Оказалось, что есть. Хозяин махнул рукой и ушел.

— Я тебе говорил! — зашипел Серега.

— Спокойно, Дункель, — ответил Бобров. — Погибнем вместе.

— Да ну тебя, — обиделся Серега.

В это время появился хозяин и вручил Боброву тяжелый кожаный мешо-чек, в котором приятно звякнуло.

— Давай, — отельер протянул руку за рулоном.

Бобров остановил его жестом, вывалил монеты на камень двора и пересчитал их. Монет оказалось ровно сто, значит, по части количества не надул. Бобров обратил внимание на рисунок. На большинстве монет, достаточно потертых, между прочим, был изображен в профиль довольно упитанный мужик в венке, а на другой стороне женщина с оленем, скорее всего местная Дева. Остальные монеты были с изображением совы на одной стороне и женщины в чем-то, напоминающем шлем, на другой.