Конкуренты (СИ) - Барышев Александр Владимирович - Страница 15

Наверху, на обрыве и внизу на пристани собрались все свободные на этот час. Прибытие корабля, тем более, из дальнего плавания, по-прежнему было в поместье событием номер один. На пристани рядом с Бобровым и Златой стояла смущенная, красная до корней волос Млеча, одетая в аккуратное пальтишко и повязанная шерстяным платком. По распоряжению Боброва, ввиду сильного ветра, женщин без головных уборов на улицу не выпускали вообще, и часовому на воротах был дан соответствующий наказ. Поэтому все тетки, пришедшие встречать корабль, были замотаны до глаз. Только модница Злата, пользуясь своим привилегированным положением, надела кокетливую шапочку, на которую все время неодобрительно косился Бобров.

«Трезубец» вырос рядом совершенно неожиданно. Буквально только что он был метрах в ста и вот уже почти нависает над пирсом. Но тут же паруса потеряли ветер, под кормой коротко взбурлило, и высокий борт мягко коснулся навешенных кранцев. Наверху, через планширь свешивались головы свободных от вахты. В этом году рейс был последним в связи с наступлением сезона зимних штормов, и команда предвкушала приятное безделье на твердой земле в тепле и безветрии.

Вован сошел на пирс одним из последних, поздоровался с Бобровым и всеми остальными присутствующими и сделал вид, что только сейчас заметил Млечу. А та уже не знала куда деваться и, если бы не Злата, спряталась за спины встречающих. Вован посмотрел на толпу, махнул рукой и обнял спрятавшую лицо девушку. Наверху радостно загомонили, а внизу наоборот, притихли.

Торжественный ужин по поводу возвращения «Трезубца» в триклинии был дан исключительно для избранных. Андрей назвал это симпосионом и все молча согласились, зная, что все равно все закончится банальной пьянкой. Счастливая Млеча сидела рядом с мужественным капитаном и робко оглядывала собравшихся.

Когда народ уже достаточно наужинался, Вован перешел к самому главному, к повествованию о своем путешествии. Голос его звучал твердо и гласные он не растягивал. Что значит — опыт.

Во первых строках он, естественно, упомянул море. Капитан был бы не капитан, если бы он не живописал пробитую солнцем зелень волны, отороченной белым пенным гребнем, крики чаек, свист ветра в такелаже и грохот прибоя у неведомых скал. Он даже упомянул, как они крались по Босфору ночной порой по течению туда и против оного обратно, применяя двигатель, потому что пройти его под парусами можно только при наличии постоянного сильного ветра.

Но больше всего Вован рассказывал все же про Афины. Оставив судно в Пирее на боцмана, он на наемной повозке отправился в город.

— Ну, скажу я вам, мужики, большего столпотворения я в жизни не видел. Ближайшее подобие — наша толкучка на пятом километре. В выходной день, естественно. Правда, это только на ихней агоре. В других местах народу конечно поменьше. Но все равно, гвалт такой, что хоть затыкай уши и беги. Наш городок это просто бледное подобие. Провинция, одним словом.

— Это мы и сами знаем, — прервал его Петрович, а дядя Вася спросил: — Как там Парфенон?

— Парфенон стоит, — оживился Вован. — Слушайте, он целехонек и такой белый, словно светится. Я не мог не подняться. Представляете, Пропилеи целые и Коры с неотбитыми носами. А уж народу-то, народу. Уважают в Греции девушку Афину. Но не это главное. Я, когда спустился, пошел в ближайшую таверну, потому как после этого подъема есть хотелось — жуть. И совершенно случайно подслушал разговор двух сильно принявших на грудь мужиков. Они обсуждали до того интересные вещи, что я просто не могу вам их не пересказать. Значит, откинул сандалии в Афинах всеми уважаемый гражданин по имени Пасион. Юрка, это, кстати, тебя касается.

— Ты имеешь в виду откидывание сандалий? — недовольно спросил Смелков. — Так знай, я здесь ни при чем.

— Да нет, — отмахнулся Вован. — Сандалии здесь не при делах. Ты слушай дальше. Оказывается этот уважаемый гражданин был в молодости рабом. А когда он помер, наследники насчитали, держитесь за стол, семьдесят четыре таланта оставшегося после него капитала. Конечно же, не все в серебре. Ну, Юрке это ничего не говорит. Он привык оперировать долларами, рублями и купонами. Так вот, человек не нашего времени, семьдесят четыре таланта это почти две тонны серебра или четыреста сорок четыре тысячи драхм. Это, блин, капитал. Чтобы было понятней — на эти деньги можно купить семьдесят четыре усадьбы вроде нашей до перестройки.

Впечатленный Смелков присвистнул. Бобров тоже бы присвистнул, так как знал насколько трудно рабу просто стать вольным человеком, а не то, чтобы так сказочно разбогатеть, однако промолчал и только вопросительно посмотрел на Вована. Тот понял правильно и продолжил.

— Так вот, этот Пасион был рабом Архестрата. Кто такой Архестрат и чем он у себя на родине был знаменит, не суть важно. Вроде он был банкиром и упомянутый Пасион у него работал. Но он у нас больше нигде не проходит. А Пасион, вот он. Его там все знали. По словам этих ханыг, его щупальца были раскинуты по всей Греции. Он тупо кредитовал клиентов с процентом по кредиту до тридцати. Понятное дело, что рисковал.

— Так он наверно с обеспечением кредитовал? — сказал Юрка. — Иначе так влетишь, что потом только гребцом на триеру.

— Понимаешь, — сказал Вован. — Ему как бывшему рабу, принимать в качестве обеспечения недвижимость было нельзя. Ну, закон такой. Мы ведь тоже столкнулись. Так он брал обеспечение ликвидным товаром, в частности, зерном. Кстати, рассказывали, что он принял на себя поручительство за иностранца, который стрельнул бабки у одного грека, отправлявшегося в Пантикапей. А греку он поручил получить за него такие же деньги с его должника. В Пантикапее, прикиньте. Причем, не с самого должника, а с его папаши. Вот такая сложная финансовая операция. А залогом был груз зерна. И срослось. То есть удача чувака не оставляла.

— А чего же раб занялся таким выгодным ремеслом? — спросил Бобров. — И где в это время были всякие там Демокриты с Периклами?

— А вот тут еще одна особенность античного мира, — ухмыльнулся Вован и надолго присосался к кубку.

Оторвавшись, он окончил свою мысль.

— Оказывается свободным грекам заниматься этим просто западло. Поэтому сим, выгодным во всех отношениях, дельцем увлекаются в основном бывшие рабы и иностранцы.

— А чего это вы все на меня смотрите? — возмутился Смелков.

Ну, посмеялись и вроде забыли. А на следующий день Юрка еще до завтрака поскребся к Боброву. Бобров, в принципе, уже встал и даже надел спортивные штаны, потому что бродить по дому в хитоне считал не комильфо. Но негодница Златка приняла такую завлекательную позу, частично откинув одеяло для пущей эротичности, что он стал терзаться раздумьями. И тут принесло Смелкова. Юрка из-за двери потребовал немедленной аудиенции. Пришлось сделать в сторону Златки виноватое лицо и быстро выйти, пока она еще что-нибудь не придумала.

— Не мог подождать? — почти жалобно поинтересовался Бобров.

— Не мог. Не фиг сибаритствовать, дело надо делать.

— Ну и что у тебя за дело? — заинтересовался Бобров.

— Помнишь вчерашний рассказ Вована о трапезитах?

— Ну помню. И что с того?

— Как что? — удивился Смелков. — Ты, шеф, совершенно неделовой человек. Тут же пахнет большими деньгами. Вот скажи мне как на духу, много у вас сейчас наличности в серебре?

— Ну-у, — Бобров слегка замешкался. — Талантов одиннадцать будет. Но у нас же еще…

Юрка поднял руку.

— Достаточно. Остальное меня пока не интересует. Теперь скажи, найдется у нас подходящий раб?

— Юрик, — голос Боброва был пронизан жалостью, — Ты же знаешь, что у нас рабов нет.

Юрка досадливо поморщился.

— Да я, собственно, и не предлагаю стоять за прилавком в кандалах. Но есть же официально освобожденные.

— Да они все у нас официально освобожденные. Только поведутся ли они на твою авантюру?

Юрка только самодовольно хмыкнул. Бобров на это пожал плечами.

Нужный человек, вопреки ожиданиям Боброва, нашелся быстро. И это оказался не кто-нибудь, а заместитель Сереги по консервному делу. Серега рвал и метал. Он обещал закатать Юрку в бочку, сделав из него князя Гвидона, и отправить на поиски острова Буяна. Он был очень убедителен и Смелков слегка струхнул. Однако, Сереги хватило ненадолго, потому что подключилась тяжелая артиллерия в лице Боброва. Серега поворчал и потребовал равноценной замены. Ему было обещано, и он почти успокоился.