Проклятие древних жилищ (Романы, рассказы) - Рэй Жан - Страница 13

Баллистер умирал в каюте траулера Курс на Север из Гримсби. Мы тщетно пытались перекрыть красные ручьи, по которым жизнь утекала из его тела. У него не было лихорадки, его речь была ровной и быстрой. Казалось, он не замечает ни пропитанного кровью белья, ни тазика, наполненного кровью: его взгляд был устремлен на далекие и опасные образы. Рейнс, марконист, записывал его слова.

Радист Рейнс отдает все свободные минуты сочинению сказок и эссе для эфемерных литературных журналов. Как только один из этих журнальчиков рождается на Патерностерроу, будьте уверены, что среди его сотрудников найдете имя Арчибальда Рейнса. Поэтому не удивляйтесь специфическому изложению последнего монолога смертельно раненного моряка. Вина в этом лежит на Рейнсе, бесславном литераторе, который записывал этот монолог. Но могу вас заверить, что факты именно таковы, как их изложил Баллистер перед четырьмя членами экипажа Курса на Север: хозяином судна Бенджаменом Кормоном, помощником капитана и руководителем рыбной ловли Джоном Коперлендом, вашим покорным слугой, а также механиком Эфраимом Роузом и вышеуказанным Арчибальдом Рейнсом.

Вот о чем говорил Баллистер.

Однажды в таверне «Веселое сердце» я встретил школьного учителя, где обсудил с ним наше предприятие и получил от него указания. «Веселое сердце», скорее, постоялый двор для матросов баржи, а не для настоящих моряков. Его жалкий фасад отражается на задах ливерпульского дока, где стоят баржи, занимающиеся внутренними перевозками.

Я внимательно рассматривал чертежи небольшой шхуны.

— Больше похоже на яхту, — сказал я, — и в бурную погоду она должна неплохо двигаться. А эта довольно широкая корма позволяет совершать маневры при встречном ветре.

— Есть еще вспомогательный двигатель, — добавил он.

Я скривился, поскольку любил ходить под парусами из спортивного интереса и огромной любви к морю.

— Верфи «Халетт энд Халетт», — продолжил я. — Год строительства 1909. Превосходный такелаж! Имея шесть человек на борту, это суденышко с водоизмещением шестьдесят тонн будет держаться на воде лучше, чем океанский лайнер.

Он удовлетворенно усмехнулся и заказал выбранные мною напитки.

— Зачем вы убрали его название Рыжий попугай? Очень милое название. Попугай, птица, которая всегда мне нравилась.

— Это, — произнес он после недолгого колебания, — дело… сердечное, дело благодарности, если хотите.

— Значит, судно будет называться Майнцский Псалтирь. Забавно… Но, в общем, это оригинально.

Спиртное немного развязало ему язык.

— Дело не в этом, — сказал он. — Примерно год назад умер мой двоюродный дед, оставив мне в наследство огромный чемодан, набитый старыми книгами.

— Фу!

— Подождите! Я без особой радости перебирал их, когда мое внимание привлекла одна книга. Это была инкунабула…

— Как вы сказали?

— Так называют, — сообщил он с некоторым высокомерием, — книги, изданные в первые годы книгопечатания. И каково же было мое потрясение, когда я узнал почти геральдическую печать Фуста и Шеффера! Несомненно, эти имена вам ничего не говорят. Это были собратья Гуттенберга, изобретателя книгопечатания. Книга, которая попала мне в руки, была редчайшим и великолепным экземпляром знаменитого «Майнцского Псалтиря», напечатанного в конце XV века.

Я вежливо изобразил, что весь внимание, и как бы понимающе кивнул.

— Чтобы произвести на вас большее впечатление, Баллистер, — продолжил он, — скажу, что подобная книга стоит целое состояние.

— Вот как! — я внезапно заинтересовался.

— Да, да, целую кучу фунтов стерлингов, достаточную, чтобы приобрести старенького Рыжего попугая, с лихвой оплатить экипаж из шести человек и совершить плавание, о котором давно мечтаю. Теперь вы понимаете, почему я дал нашему суденышку совершенно не морское имя?

Мне это было понятно, и я поздравил его за величие души.

— Однако, — заметил я, — было бы более логично назвать его именем дядюшки, который оставил вам такое наследство.

Он неприязненно рассмеялся, и я замолчал, недоумевая, откуда у столь образованного человека такое пренебрежение к своему благодетелю.

— Вы выйдете из Глазго, — сказал он, — и поведете судно через Северный Минч к мысу Врас.

— Поганые места, — заметил я.

— Именно потому, что вы их хорошо знаете, Баллистер, я вас и выбрал.

Сказать моряку, что он знает этот ужасный водный коридор, каким является пролив Минч, значит, высказать ему невероятную хвалу. Сердце мое забилось от радостной гордыни.

— Да, — кивнул я, — это правда. Я даже едва не расстался со своей шкурой между Цыпленком и Лохматой Головой.

— К югу от Враса, — продолжил он, — есть маленькая закрытая бухточка, о которой известно только нескольким смелым путешественникам. Ее название Большое Копыто не фигурирует на морских картах.

Я бросил на него восхищенный и удивленный взгляд.

— Вам она известна? — произнес я. — Дьявол… Это знание может стоить вам почитания сотрудников таможни и, вероятно, нескольких ножевых ударов, нанесенных некоторыми местными парнями.

Он беспечно махнул рукой.

— Я взойду на борт в Большом Копыте.

— А оттуда?

Он указал точно на запад.

— Хм, — промычал я и добавил: — Жуткое место, настоящая водная пустыня, усеянная острыми подводными скалами. Там на горизонте почти не увидишь дымов.

— Именно так, — подтвердил он.

Я подмигнул, считая, что понял его.

— Мне незачем лезть в ваши дела, если вы заплатите так, как пообещали.

— Думаю, Баллистер, вы ошибаетесь по поводу моих дел. Они имеют характер… э-э-э!.. скорее научный. Но таким образом я стараюсь избежать, чтобы у меня не украл открытие какой-нибудь завистник. Впрочем, это не важно, я плачу так, как обещал.

Несколько минут мы молча выпивали. Я чувствовал себя немного уязвленным в гордости морского волка из-за того, что в каком-то поганом баре для пресноводных купальщиков, каким была таверна «Веселое сердце», подают очень приличные напитки, а потом, когда мы затронули вопрос экипажа, наша беседа потекла очень странно.

— Я не моряк, — вдруг заявил он. — Поэтому на меня рассчитывать не стоит для выполнения маневров. Но я обязан поставить точку: я — школьный учитель.

— Я весьма уважительно к вам отношусь, и меня это никак не трогает. Школьный учитель? Превосходно, превосходно!

— Да, в Йоркшире.

Я добродушно усмехнулся.

— Это мне напоминает Сквирса, — сказал я, — школьного учителя из Грета-Бридж в Йоркшире из «Николаса Никкльби». У вас нет ничего от этого паршивого человека. Скорее… минуточку, позвольте мне подумать… — Я внимательно оглядел его маленькую голову с костистым и упрямым лицом, его обезьяньи глазки, скользнул взглядом по чистой и весьма скромной одежде. — Сообразил! — воскликнул я. — Хидстоун в «Общем друге».

— К дьяволу! — недовольно прервал он меня. — Я здесь не для того, чтобы выслушивать разные неприятные вещи о моей персоне. Оставьте себе свои литературные воспоминания, мистер Баллистер, мне нужен моряк, а не любитель романов. Что касается книг, то моего присутствия, думаю, достаточно.

— Простите, — обиженно возразил я, — обычно то, что я прочитал, погружает меня в среду, в которой живу. Я не грубый человек, а вы не единственный, кто имеет образование. Кроме того, у меня патент капитана каботажного плавания.

— Превосходно, — сказал он с едва заметной издевкой.

— Не будь этой паршивой истории с кражей кабелей и машинного масла, к которой практически не имел отношения, сидел бы я здесь, обсуждая оплату с хозяином жалкого корыта водоизмещением шестьдесят тонн?

Он смягчился.

— Я не хотел вас обидеть, — любезно сказал он, — капитан каботажного плавания, это что-то.

— Действительно. Математика, география, гидрография побережья, элементы небесной механики. Не могу удержаться, чтобы не произнести еще одну фразу из Диккенса: все в… Баллистере!

На этот раз он весело рассмеялся.