Проклятие древних жилищ (Романы, рассказы) - Рэй Жан - Страница 18

Джеллевин бодрствовал. Его глаза с ужасом смотрели в сверкающее дерево потолка.

— По палубе ходят, — тихим голосом произнес он.

Я схватил мушкет.

— К чему? Сохраним спокойствие. Ого! Они не смущаются.

Палуба гремела от быстрых шагов. Словно там бегала целая толпа занятых людей.

— Я в этом не сомневался, — добавил Джеллевин. И скривился в улыбке. — Мы превратились в рантье. За нас кто-то работает.

Шумы стали внятнее. Скрипел руль. Кто-то производил маневр, ставя судно под ветер.

— Поднимают паруса!

— Дьявол!

Псалтирь с силой покачнулся, потом накренился на левый борт.

— Пошли левым галсом под этим ветром, — одобрительно сказал Джеллевин. — Эти чудовища и кровожадные гады превосходные моряки. Лучший яхтсмен Англии на прошлогодней регате не осмелился бы таким образом стать под ветер, — и добавил: — И что все это доказывает?

Я бессильно махнул рукой. Я уже ничего не понимал.

— Нас везут к определенному месту. Они желают, чтобы мы куда-то прибыли.

Я задумался и сказал:

— А если это не демоны, не призраки, а такие же люди, как мы.

— Ого! Слишком сильно сказано…

— Я плохо выразился, материальные существа, располагающие сверхъестественными силами.

— В этом, — ответил Джеллевин, — я никогда не сомневался.

В пять часов утра был совершен новый маневр, и шхуна начала сильно раскачиваться. Джеллевин освободил один иллюминатор. Сквозь плотные облака просачивался грязный свет. Мы решились осторожно выйти на палубу. Она была чистой и пустой. Судно шло строго по курсу.

Прошло два спокойных дня. Ночные маневры не возобновлялись, но Джеллевин сказал, что нас несет очень быстрое течение куда-то на северо-запад.

Стевенс еще дышал, но дыхание его становилось все слабее. Джеллевин, порывшись в багаже, извлек походную аптечку и время от времени делал уколы умирающему моряку. Мы почти не разговаривали. Полагаю, что мы даже не думали. Я глушил себя спиртным, выпивая виски целыми пинтами. Однажды, в пьяном бреду, когда обещал разнести морду школьного учителя на мелкие куски, я заговорил о книгах, которые тот взял на борт.

Джеллевин вскочил и стал трясти меня.

— Э! Поосторожнее, я ведь капитан!

— К дьяволу капитанов такого толка! — выругался он. — Что вы сказали?.. Книги?..

— Да. В его каюте. Целый чемодан. Я их видел, они все на латыни. А я жаргона аптекарей не знаю.

— Зато я знаю. Почему никогда об этом не говорил?

— Эка важность? — спросил я заплетающимся языком. — А потом я капитан. Вы должны меня… уважать!

— Паршивый пьянчуга! — гневно рявкнул он, отправляясь в каюту школьного учителя.

Я услышал, как он заперся в ней. Неподвижный и жалкий Стевенс, еще более молчаливый, чем всегда, был моим безмолвным собеседником долгие часы, пока я продолжал напиваться.

— Я… капитан… — икал я, — я пожалуюсь… морским властям… Он… обозвал меня… паршивым пьянчугой… Я хозяин после Бога на борту… Не так ли, Стевенс? Ты — свидетель… Он оскорбил меня. Я посажу его в кандалы…

Потом я заснул.

Когда Джеллевин пришел перекусить галетами и консервами, его щеки горели, а глаза сверкали.

— Мистер Баллистер, — спросил он, — школьный учитель никогда не говорил вам о хрустальном предмете или шкатулке?

— Я не был поверенным его тайн, — проворчал я, припоминая его непочтительность.

— Эх! — прорычал он. — Если бы я знал об этих книгах до всех этих историй!

— Вы что-нибудь нашли? — спросил я.

— Свет… Я ищу, след открывается. Вероятно, это бессмысленно, но, во всяком случае, невероятно. Вам ясно — невероятно!

Он был до предела возбужден. Больше ничего я из него не вытянул. Он снова закрылся в каюте школьного учителя, и я оставил его в покое. Я вновь увидел его только к вечеру и всего на несколько минут. Он прибежал за керосиновой лампой и исчез, не сказав ни слова.

Я проспал до утра и проснулся очень поздно. Встав, я сразу направился в каюту школьного учителя. Джеллевина там не было. Меня охватило болезненное беспокойство. Я позвал его. И не получил ответа. Я обошел все судно, забыв об осторожности, выбежал на палубу, выкрикивая его имя. И тогда я бросился на пол своей каюты, плача и обращаясь к Небесам. Я был один на борту проклятой шхуны, один вместе с умирающим Стевенсом.

Один, до ужаса один.

Только в полдень я забрался в каюту школьного учителя. И тут же мои глаза упали на листок бумаги, пришпиленный к перегородке. Это была записка, написанная рукой Джеллевина.

Мистер Баллистер, я собираюсь залезть на самую верхушку грот-мачты. Я должен кое-что увидеть.

Быть может, я никогда не вернусь. В таком случае, простите меня за то, что я оставляю Вас в одиночестве, если умру. Стевенс не считается. Он практически мертвый человек, вам это известно.

Но поспешите сделать то, о чем я Вас попрошу.

Немедленно сожгите все книги. Сделайте это на корме вдалеке от грот-мачты и не приближайтесь к бортовому ограждению судна. Думаю, Вам могут помешать сделать это. Все заставляет меня думать о такой возможности.

Но сожгите их, сожгите быстрее, даже с риском поджечь Псалтирь. Спасет ли это Вас? Даже не осмеливаюсь надеяться. Быть может, Провидение даст Вам шанс? Пусть Бог сжалится над Вами, мистер Баллистер, как и над нами всеми.

Герцог де…

Так кончалась записка Джеллевина. Дальше следовало имя, которое мы здесь не откроем, чтобы не погружать в печаль большую и благородную царствующую семью. Джеллевин нес на себе груз тяжких грехов. Но он искупил их все своей смертью.

Вернувшись в свою каюту и потрясенный прощальной запиской, я проклинал свое опьянение, которое, вероятно, помешало моему мужественному другу разбудить меня. Я вдруг понял, что не слышу дыхания Стевенса. Я склонился над его перекошенным лицом. Ушел и он.

Я взял в маленьком машинном отделении два бидона бензина, потом, движимый неведомо каким чувством предвосхищения, завел двигатель и вывел его на полную мощность. На палубе, рядом с рулем, я сложил все книги и облил их бензином. Вспыхнуло высокое бледное пламя. И в то же мгновение с моря донесся крик. Я услышал, как меня звали по имени. Я, в свою очередь, закричал от удивления и ужаса. За судном, в двадцати брассах от кормы, плыл школьный учитель.

Пламя трещало, книги быстро превращались в пепел. Адский пловец слал проклятия и мольбы:

— Баллистер! Я сделаю тебя богачом, ты будешь богаче всех людей вместе на земле. Я тебя изничтожу, глупец, предам самым изощренным пыткам, которых никто не знает на этой проклятой планете. Я сделаю тебя королем, Баллистер, подарю тебе удивительное королевство! Падаль, ад покажется тебе раем по сравнению с тем, что я устрою тебе!

Он отчаянно рвался вперед и постепенно нагонял судно, которое шло на всех парах. Внезапно шхуна содрогнулась от мощных ударов, послышался глухой шум. Я видел, как волны несутся ко мне. Они тянули судно на дно.

— Баллистер! Послушай! — кричал школьный учитель.

Он быстро приближался. Его лицо было до ужаса невозмутимым, но глаза горели невыносимым огнем.

Внезапно посреди раскаленного пепла я увидел пергамент, который скукоживался, как кожа, из-под которой блеснул какой-то предмет. Я вспомнил слова Джеллевина. Книга с тайником скрывала пресловутую хрустальную шкатулку, о которой он говорил.

— Хрустальная шкатулка! — вскричал я.

Школьный учитель расслышал мои слова. Он издал бешеный вопль. Я увидел невероятное зрелище: он встал на гребень волны и вытянул вперед руки, похожие на огромные хищные когти.

— Это наука! Величайшая наука, которую ты уничтожаешь, проклятый! — завопил он.

Со всех сторон горизонта ко мне неслись тирольские песни. Первые волны обрушились на палубу. Я прыгнул в центр пламени и ударом пятки раздавил хрустальную шкатулку. И ощутил какое-то ужасное падение, к горлу подступила неудержимая тошнота. Вода, небеса завертелись в невероятно хаотической карусели, воздух взорвал жуткий вопль. Я падал в какую-то бездонную тьму…