Книга Кораблей. Чародеи (СИ) - Медянская Наталия - Страница 5

Мидес перечеркнул перстами лоб и со скорбной миной уставился на хозяина.

— Охо-хо, грехи наши тяжкие, — уныло протянул Юлиуш, с кислым видом разглядывая опустевшее дно кубка. — И чьих же вы родом, позвольте спросить?

— К сожалению, здесь уже давно никого не осталось. — Салзар покрутил в ладонях чашу, не спеша отдавать должное ее содержимому. — Когда-то в Мерриане проживал некий Изоил Сорд, наш прапрадед. Потом дочь его перебралась в Солейл да там и осела, положив начало столичной ветви рода матушки.

— Сорд? — нахмурил лоб Юлиуш, икнул и потряс головой. — Не-е, что-то не припомню… а-а, Мгла, ну кто делает кувшины для вина такими маленькими?!

Он рывком поднялся, чуть не опрокинув кресло, и, покачиваясь, направился к двери. Высунул голову наружу, и по коридору заметался грозный рев:

— Гер-ртруда! Где ты, мер-рзавка?

Мидес поморщился, а подозрительно быстро явившаяся на зов Гертруда (та самая толстуха, что встретила гостя) грозным видом Юлиуша не впечатлилась. Укоризненно покачала головой:

— Так-так, граф… видела бы вас ваша матушка…

Граф покраснел, выпучил глаза и шумно задышал, смешно шевеля пшеничными усами. Мидесу закралось подозрение, что Юлиуш на самом деле побаивается грозной экономки и хорохорится исключительно ввиду присутствия гостя.

— Вот именно, — удовлетворенно продолжала женщина, любуясь красками на лице Олла, — давеча и лекарь вам говорил, что ежели не прекратите кутить да орать, удар вам точно обеспечен!

И она с победным видом подтянула завязки чепчика, бросив короткий взгляд на Салзара.

Тот скривился в неискренней улыбке, со скукой вспоминая недавнее посещение премьеры столичного Очень Большого театра. Тамошняя труппа лицедействовала столь же отвратительно.

— Вы бы лучше о племяннице позаботились, вашество, — продолжала пилить графа Гертруда, попутно отнимая у того пустой кувшин. — У девицы одни стишки да романы в голове.

— А что? — наконец подал голос Юлиуш, сдавая позиции и провожая несчастным взглядом уплывающий в объятиях экономки вожделенный сосуд, — неужто я не забочусь о Флоре? Любой каприз ее исполняю, между прочим.

— Вот я и говорю! — полыхнула толстуха. — Больно много молодежи дозволено стало! Разъезжают девицы по городу и волос под накидкой не прячут. Да разве такое раньше можно было? Вмиг бы вертихвостку камнями побили! А всё столичная мода да короеды проклятые умы людские смущают. Девки-то ихние, сказывают, голову совсем не покрывают, тьфу, срам какой! — Гертруда всплеснула пухлыми руками. — И да ладно с ней, с прической. Она ведь на почве энтих своих баллад не иначе как с менестрелишкой вашим любезничает. Сегодня только молочница на рынке рассказывала, что вдвоем их у ворот наших на закате видала.

— Что-о?! — взревел Юлиуш, разом забывая и про кувшин, и про гостя. — Сианн? Да… да как он посмел приблизиться к моему дому после того, что учинил? Негодя-ай!

Граф стукнул кулачищем по подлокотнику кресла и возвел к потолку глаза.

— Вот-вот, — осенней мухой продолжала гудеть Гертруда, нависая, словно злой рок, над хозяином. — А вы еще подумайте, чем могут закончиться все эти охи-вздохи при луне? Флорушка наша — девица неопытная да романтичная, а он — парень видный и головы дамам задурить, судя по всему, умеет.

Экономка слегка зарделась, сердито одернула полы коричневого сюрко[12], снова быстро покосилась на Мидеса и отвернулась.

— Вот ежели бы нашелся в нашей глуши кто роду высокого, да человек порядочный… — загадочно произнесла она, глядя на красочный гобелен, изображающий скособоченного святого Мерриана с весами в руках и черной белкой на правом плече. Под левой стопой святого злобно скалила зубы отрезанная голова с острыми ушами, перекошенной отвратной мордой и венком из лилий на белобрысой макушке.

Граф Юлиуш хмыкнул и с интересом посмотрел на гостя.

— Скажите, пан Мидес, вы женаты? — без обиняков спросил он, а Салзар, припомнив размер поместья Оллов и усилием воли поборов паническое желание приписать себе четверых детей и любезную супругу, отрицательно покачал головой.

Юлиуш просиял и тотчас распорядился предоставить гостю лучшую комнату. Гертруда в ответ широко разулыбалась, обнажив крупные желтые зубы, и вызвалась Салзара проводить. Сам Мидес, к слову, почему-то вовсе не обрадовался и почувствовал себя мышью, угодившей в мышеловку.

— Вы с дороги-то, небось, поесть хотите? — плывущая галеоном по коридору Гертруда была само радушие. Она оглянулась через плечо, и круглое лицо, в свете масляных ламп ставшее неожиданно молодым и задорным, снова озарила улыбка. — Столичной кухни я вам здесь не обещаю, но помереть с голодухи уж точно не дам.

Не дожидаясь согласия гостя, она решительно развернулась к украшенной разноцветным витражом двери, распахнула и торжественно произнесла:

— Пожалуйте в столовую. Здесь хозяева обедают в будние дни, а праздничные трапезы устраивают в главной зале.

Мидес вошел в небольшое помещение, и первое, что бросилось ему в глаза — застеленный бледно-зеленой скатертью стол в центре и свет. Много света, такого необычного для традиционного замка. Он лился из высоких стрельчатых окон; из распахнутой двери, ведущей куда-то к небу, солнцу и неподвижным верхушкам можжевельника.

— Эту комнату самолично матушка графа перестраивала, интерьеры подбирала, да всё сокрушалась, что балкон маловат вышел, — просвещала Салзара Гертруда, заботливо отставляя для него стул с высокой резной спинкой. — Вы, пан, садитесь, а я насчет обеда распоряжусь.

Толстуха поклонилась гостю, скорее по привычке, нежели действительно выражая почтение, и Мидесу даже на мгновение показалось, что она ему подмигнет. Салзар хмыкнул, небрежно кивнув в ответ и, как только экономка вышла, отправился любоваться видами.

Он сделал несколько шагов по мраморным плитам балкона и осторожно положил ладони на горячие перила. Прищурился, созерцая раскинувшийся перед ним город. По раскаленному воздуху, оттуда, где остроконечная верхушка собора возвышалась над черепичными крышами, торжественно плыл звук колокола, собирающего горожан на повечерие. На уровне плеч, совсем рядом с перилами — вот только руку протяни — зеленели кучерявые верхушки можжевеловых деревьев; чуть дальше внизу слепило золотом рукотворное озерцо, а сверху ласково смотрело небо Мерриана. Мидес вдохнул чистый воздух и запрокинул голову. Он любил небо. Особенно таким, каким было оно сейчас — пронзительно синим, безоблачным, бережно поддерживающим клонившееся к горизонту рыжеватое солнце Даринги. Салзару самому до сих пор было удивительно, как с такой отчаянной любовью к небу и жизни угораздило его при поступлении в Академию волшебства выбрать некромантию. И этот свой поступок Салзар до сих пор так и не смог объяснить. Возможно, сыграло роль желание обладать, как ему тогда казалось, властью. Но, скорее, это был банальный протест против родителей, которые, испугавшись природной силы отпрыска, выставили того из дому.

Как бы там ни было, сейчас Мидес умел многое. Правда, обычное целительство всё чаще казалось ему ближе, чем отточенное до совершенства искусство связи с миром мертвых. Возможно, то, что Салзар собирается отыскать в Мерриане, как-то поможет определиться?

Он вздохнул и, развернувшись, вошел обратно в комнату, думая, что Гертруда не заставит себя долго ждать. Остановился на пороге, прислонившись к балконному косяку, и меланхолично принялся наблюдать за суетящимися у стола слугами.

Экономка оправдала его надежды — влетела, громко и возмущенно фыркая, точно лошадь у водопоя. Окинула привередливым взглядом сервировку, зашипела на неуклюжую девчонку, чуть не опрокинувшую блюдо с фруктами, и пожалилась гостю:

— Ох, и работа у меня, любезный пан, сущее наказание… Дворецкий пропадает в винном погребе, не иначе, примером графа впечатлившись; графиня улетела из дому, даже не предупредив, куда; слуги вообще недотепы, а тут еще притащился бродяга. Уселся, вырвирог, на крыльце и голосит непотребное о розах, незабудках и девах. Говорит, что не уйдет, пока не поговорит с графом, а граф-то уже… — Гертруда слегка смутилась и почесала мясистый нос.