Эпикриз с переводом (СИ) - Каретникова Ксения - Страница 38

Брат прислоняет телефон к уху.

— Алло, Вадим? Это Алексей, брат Аллы… — говорит брат в трубку. — Да… Ты где? Дома? Хорошо, ты не мог бы к нам зайти?.. Помощь нужна… Алка вены порезала. Вся ванна в крови… В сознании, запястье перевязал… А скорую не хотелось бы вызывать, сам понимаешь — отправят сестру в дурку, а мать и так… Хорошо, жду, спасибо… — Лешка нажимает на кнопку на телефоне и швыряет аппарат в кресло.

Смотрит на меня таким невыносимо жалеющим взглядом. Потом подходит к окну. Стоит, уставившись куда-то вдаль. Желваки играют, губы сжимаются…

Атмосфера давящая. Тяжёлая… Мне и стыдно и обидно. Что все вот так. Не до конца…

— Зачем? — хрипло спрашиваю я.

— Что зачем? — переспрашивает брат.

— Пришёл зачем?

— Проведать тебя… Мама просила. Как чувствовала… — качает он головой. — Дура ты, Алка, ты о ней вообще подумала? — качаю в ответ головой, а брат резко подходит ко мне, дергает за плечо и просит. — Пообещай, что больше никогда! Слышишь!

— Обещаю… — говорю я, чтоб меня оставили в покое. А вот брат мимолетно улыбается. Знает же, что слов его старшая сестра на ветер не бросает. Обещаю — сдержу. Так всегда…

Тут звонок в дверь. Через несколько секунд в комнату заходит Вадим. Как быстро. А, он живёт рядом, в соседнем доме…

Подходит ко мне, садится рядом. Смотрит в глаза, слушает пульс. Оценивает, как перевязана рука. Зачем-то кивает и достаёт из сумки тонометр. Меряет мне давление.

— Сто на шестьдесят. Низко, но не смертельно, — говорит он, а потом обращается к Лешке. — Сделай ей чай. Крепкий и сладкий.

Лешка кивает и покидает комнату. Вадим провожает его взглядом, наклоняется ко мне и шепчет:

— Что на тебя нашло?

Смеюсь, истерично:

— А ты не видишь? На моём лице все прямо написано.

— Не дури, Алка, все можно исправить, — гладит он меня по плечу. — Нужно время…

— Время? — опять смеюсь, а потом тихо говорю. — Может, душевные раны оно и залечит, а вот это безобразие на лице… Просто так не пройдёт… — я хватаю его за руку. — Я же знаю и ты знаешь, что мне вряд ли помогут. Я теперь — уродец. На всю оставшуюся жизнь… — Вадим качает головой, отводит взгляд. — Вадь, ты бы знал, как мне так погано! Все болит… Каждый день одно и то же — все девять кругов мучительного ада…

— Давай я выпишу тебе антидепрессанты и сильное болеутоляющее? — предлагает он, поворачиваясь.

Смотрю на него. С сомнением… Никогда не думала, что буду нуждаться в подобных медикаментах. А почему бы и нет? Может, полегче станет.

— А выписывай… — соглашаюсь я, махнув рукой. — И побольше…

Вино я всё-таки открыла. Вечером. Устроилась на крыльце дома, прихватив бокал и пачку сигарет. Налила себе полный бокал, прикурила ароматную сигарету и с грустью провожала ещё один пантерианский день.

Выйти в сад на любимую скамейку не решилась. Теперь мне везде мерещились враги, которых у меня, по сути, не было. Но я чувствовала холод непонятного страха, пронизывавшего спину, позвоночник.

На улице было так же пасмурно, как и утром. Но дождь так и не пошел. И эта серость ещё больше нагнетала. Тоска одиночества. Из-за нее я слышала лёгкий шелест кустов, создаваемый слабым ветерком. Это похоже то, как одинокие люди слышат, как тикают часы… Нет, в одиночестве есть своя польза. Например, осознание его, понимание того, что быть одиноким тебе не хочется.

Бутылку вина я не осилила. Два бокала — и голову повело. И если бы раньше я продолжила пить, то сейчас не хотелось. А хотелось спать. И проснуться во вчера, в нежных и горячих объятиях Кишана. Чувствовать его дыхание, ощущать сердцебиение. И целовать, целовать, пока не опухнут губы. Ласкать, пока не онемеют руки. Получать удовольствие до сладкого спазма мышц. До обессиленности. До умопомрачения… Как с Кишаном — так ни с кем раньше. И вряд ли с кем-то после.

Говорят, чтобы привыкнуть к новому, человеку нужен двадцать один день. К Кишану я привыкла быстрей. А к своему изуродованному лицу не привыкла вообще.

Вернувшись домой, я подошла к большому зеркалу. За те две недели, что здесь жил Кишан, этот мой ежевечерний ритуал сошел на нет. Я не чувствовала в нем необходимости, ведь видела, какими глазами на меня смотрит мой черныш. Его взгляд — лучше всех отражений… Но сегодня я решила на себя посмотреть. Уставилась в зеркало, медленно исследуя отражение. Каждый миллиметр кожи лица… И я не увидела шрамов. Не увидела следов от них… И радость, и грусть я испытала в этот момент. Все получилось, как мне и обещали. Все! Лицо я вернула… И мое лечение с переводом в этот мир можно считать законченным.

От зеркала я отошла. Села на постель и резко легла, зарываясь лицом в подушку. Постельное белье пахло Кишаном. Причем черныш не пользовался никакой парфюмерией, хоть я знаю — в Пантерии она есть, делают местные духи и одеколоны по определенной технологии. От моего черныша шел не запах отдушки эфирных масел. "Тело пахнет так, как пахнет тело…" От моего черныша пахло особенно, тонкий мужской запах, смесь силы, мужественности и страсти. И страсть не только Кишана. Мою я чувствовала не меньше.

Мне захотелось выть. Плакать. Ракшас! Метка на бедре, от которой осталась лишь одна царапина, вдруг заныла… Она долго проходила, да и проходит. И чудится мне, следы все равно останутся. И не только на коже.

Спать. Надо просто уснуть. Встретить новый день, за ним ещё один. И каждый последующий приблизит нашу встречу.

Я приняла душ. Быстро и скорее не по необходимости, а по привычке. Как тогда, раньше, когда все мое существование состояло лишь из привычек. Так просто надо, и все. В комнате переоделась в пижаму. Ее я тоже давно не надевала, предпочитая спать нагишом. Так ближе. Так естественней.

С давящей тоской оглядела комнату. Остановив взгляд на столе. Рядом с телефоном лежал медальон Кишана. Сейчас он не светился, даже грани камня не играли пусть и от искусственного, но всё-таки света в помещении. Мне захотелось взять медальон, попытаться связаться с братом черныша… Но вот зачем? Что я скажу? Что услышу? Нет, лучше дождусь, когда Кишан сам выйдет на связь. Возможно, уже завтра вечером.

Вместо медальона я взяла в руки телефон. Сняла блокировку и набрала выученный наизусть номер. Ответили мне почти сразу.

— Здравствуй, Аллочка, — мамин голос звучал ласково. — Ты давно не звонила. Как твои дела?

Да, я действительно за последнее время маме звонила редко. И сейчас мне стало совестно.

— Привет, мамочка. Все хорошо, — ответила я. — Совсем скоро я уже вернусь.

— Когда? — радостно спросила она.

— Возможно, недели через две. Как решат врачи, — я врала, и от этого становилось ещё совестней. Но, уже начав врать, придется делать это до конца. — Какие у вас новости?

Мама принялась рассказывать. Ничего особенного, ничего глобально важного. Но важного для нее: про сына, внуков, про подружек, про цены в магазинах, про очереди на оплату квартплаты и про работу. Я слушала и улыбалась. Я люблю мамин голос. Соскучилась жутко.

Мы попрощались с нежностью. А мама ещё и с ожиданием. Я устало зевнула и, погасив свет, легла спать.

Проснулась утром от яркого солнца — занавески я вчера не зашторила, не ожидая такого света с утра. Как переменчива местная осень. Ждёшь дождя, а просыпаешься от палящего солнца.

Умывание, кофе, бутерброды, переодевание в хирургический костюм — стандартные спутники моего утра. Режим, он необходим. Для дисциплины.

Когда я обрабатывала кабинет, в дверь постучали. Сегодня что-то рано. Возможно, за дверью стоит тот, кто сейчас остро нуждается в помощи лекаря. И я поспешила на зов.

Судя по одежде, на пороге стоял молодой пант. Но слишком худощавый. Я даже подумала сперва, что это подросток, по телосложению, но довольно высокий рост выдавал более зрелый возраст.

— Аллаита? — спросил пант. И голос этого иномирного представителя заставил меня нахмуриться. Голос нежный, мягкий, скорее как у самки. Я смотрела на панта и никак не могла понять, кто передо мной. Короткие волосы, плоская грудная клетка… Но миловидные черты лица и женственная фигура. Странный какой-то экземпляр. Неопределенного пола. Таких пантов я ещё не встречала.