Лирика - По Эдгар Аллан - Страница 22

Вниз занавес спадает черный,

Как буря роковой.

И ангелы, бледны и прямы,

Кричат, плащ скинув свой,

Что "Человек" - названье драмы,

Что "Червь" - ее герой!

(1924)

Перевод В. Брюсова

29а. ЛИНОР

Расколот золотой сосуд, и даль душе открыта!

Лишь тело тут, а дух несут, несут струи Коцита.

А! Ги де Вер! рыдай теперь, теперь иль никогда!

Твоя Линор смежила взор, - в гробу, и навсегда!

Обряд творите похорон, запойте гимн святой,

Печальный гимн былых времен о жертве молодой,

О той, что дважды умерла, скончавшись молодой!

"Лжецы! вы в ней любили прах, но гордость кляли

в ней!

Когда в ней стебель жизни чах, вы были с ней

нежней.

Так как же вам творить обряд, как петь вам гимн

святой?

Не ваш ли взгляд, недобрый взгляд, не вы ли клеветой

Невинность в гроб свели навек, - о! слишком

молодой!"

Peaccavimus. Но наших уз не отягчай! звучит

Пусть грустный звон, но пусть и он ее не огорчит.

Линор идет, - "ушла вперед", - с Надеждой

навсегда.

Душа темна, с тобой она не будет никогда,

Она, дитя прекрасных грез, что ныне тихий прах.

Жизнь веет в золоте волос, но смерть в ее очах...

Еще есть жизнь в руне волос, но только смерть в очах.

"Прочь! в эту ночь светла душа! Не плакать мне о ней!

Меж ангелов пою, спеша, пэан далеких дней.

Пусть звон молчит, пусть не смутит, в ее мечтах,

вдали,

Ту, что плывет к лучам высот от проклятой земли,

К друзьям на зов, от всех врагов (и сон земной исчез)!

Из ада в высь несись, несись - к сиянию небес,

Из мглы, где стон, туда, где трон властителя небес!

(1924)

Перевод В. Брюсова

30а. СТРАНА СНОВ

Тропой темной, одинокой,

Где лишь духов блещет око,

Там, где ночью черный трон

(Этим Идолом) взнесен,

Я достиг, недавно, сонный,

Граней Фуле отдаленной,

И божественной, и странной, дикой области, взнесенной

Вне Пространств и вне Времен.

Бездонный дол, безмерности потока,

Пещеры, бездны, странные леса;

На облики, каких не знало око,

Что миг, то каплет едкая роса.

Горы рушатся всечасно

В океан без берегов,

Что валы вздымает властно

До горящих облаков.

Озер просторы, странно полноводных,

Безмерность вод, - и мертвых, и холодных,

Недвижность вод, - застывших в мгле бессилии

Под снегом наклоненных лилий.

Там близ озер, безмерно полноводных,

Близ мертвых вод, - и мертвых, и холодных,

Близ тихих вод, застывших в мгле бессилии

Под снегом наклоненных лилий,

Там близ гор, - близ рек, бегущих,

Тихо льющих, век поющих;

Близ лесов и близ болот,

Где лишь водный гад живет;

Близ прудов и близ озер,

Где колдуний блещет взор;

В каждом месте погребальном,

В каждом уголку печальном,

Встретит, в ужасе немом,

Путник - Думы о былом,

Формы, в саванах унылых,

Формы в белом, тени милых,

Что идут со стоном там,

В агонии, предаваясь и Земле и Небесам!

Для сердец, чья скорбь безмерна,

Это - край услады верной,

Для умов, что сумрак Ада

Знают, это - Эль-Дорадо!

Но, в стране теней скользя,

Обозреть ее - нельзя!

Тайн ее вовек, вовек

Не познает человек;

Царь ее не разрешит,

Чтоб был смертный взор открыт;

Чье б скорбное Сознанье там ни шло,

Оно все видит в дымное стекло.

Тропкой темной, одинокой,

Где лишь духов блещет око,

Из страны, где Ночью - трон

(Этим Идолом) взнесен,

Я вернулся, утомленный,

С граней Фуле отдаленной.

(1924)

Перевод В. Брюсова

31а. ЮЛЭЛЕЙ

Я жил один,

В стране кручин

(В душе был озерный покой).

Но нежная стала Юлэлей моей стыдливой женой,

Златокудрая стала Юлэлей моей счастливой

женой!

Темней, ах, темней

Звезды ночей,

Чем очи любимицы грез!

И легкий туман,

Луной осиян,

С переливами перлов и роз,

Не сравнится с небрежною прядью - скромной

Юлэлей волос,

Не сравнится с случайною прядью - огнеокой

Юлэлей волос.

Сомнений и бед

С поры этой нет,

Ибо вместе мы с этих пор,

И ярко днем

Озаряет лучом

Нам Астарта небесный простор,

И милая взводит Юлэлей к ней материнский свой

взор,

И юная взводит Юлэлей к ней свой фиалковый

взор!

(1924)

Перевод В. Брюсова

32а. ВОРОН

Раз, когда я в глухую полночь, бледный и утомленный, размышлял над грудой драгоценных, хотя уже позабытых ученых фолиантов, когда я в полусне ломал над ними себе голову, вдруг послышался легкий стук, как будто кто-то тихонько стукнул в дверь моей комнаты. "Это какой-нибудь прохожий, пробормотал я про себя, - стучит ко мне в комнату, - прохожий, и больше ничего". Ах, я отлично помню. На дворе стоял тогда студеный декабрь. Догоравший в камине уголь обливал пол светом, в котором видна была его агония. Я страстно ожидал наступления утра; напрасно силился я утопить в своих книгах печаль по моей безвозвратно погибшей Леноре, по драгоценной и лучезарной Леноре, имя которой известно ангелам и которую здесь не назовут больше никогда.

И шорох шелковых пурпуровых завес, полный печали и грез, сильно тревожил меня, наполнял душу мою чудовищными, неведомыми мне доселе страхами, так что в конце концов, чтобы замедлить биение своего сердца, я встал и принялся повторять себе: "Это какой-нибудь прохожий, который хочет войти ко мне; это какой-нибудь запоздалый прохожий стучит в дверь моей комнаты; это он, и больше ничего".

Моя душа тогда почувствовала себя бодрее, и я, ни минуты не колеблясь, сказал: "Кто бы там ни был, умоляю вас, простите меня ради Бога; дело, видите, в том, что я вздремнул немножко, а вы так тихо постучались, так тихо подошли к двери моей комнаты, что я едва-едва вас расслышал". И тогда я раскрыл дверь настежь, - был мрак и больше ничего.

Всматриваясь в этот мрак, я долгое время стоял, изумленный, полный страха и сомнения, грезя такими грезами, какими не дерзал ни один смертный, но молчанье не было прервано и тишина не была нарушена ничем. Было прошептано одно только слово "Ленора", и это слово произнес я. Эхо повторило его, повторило, и больше ничего.

Вернувшись к себе в комнату, я чувствовал, что душа моя горела как в огне, и я снова услышал стук, - стук сильнее прежнего. "Наверное, - сказал я, - что-нибудь кроется за ставнями моего окна; посмотрю-ка, в чем там дело, разузнаю секрет и дам передохнуть немножко своему сердцу. Это - ветер, и больше ничего".