В львиной шкуре 2 (СИ) - Решетников Александр Валерьевич - Страница 7

— Совершенно правильно! — высказалась Антонина Григорьевна, — а взамен получать рис и хлопок…

— И шёлк! — вставила свои три копейки Ольга Гладкова. — Нам тоже пора обзаводиться эффектной униформой. Например, глядя на сотрудниц Тани Михеевой, все сразу должны узнавать в них работниц Госбанка.

— Я согласна, — ответила министр финансов, — форма должна подчёркивать статус учреждения.

— Вот и соберитесь в скромном женском кругу, — тут же посоветовал император, — обговорите всё, примите решение, оформите его на бумаге и прошу ко мне. Чего просто так воздух сотрясать? А то я пока лишь наблюдаю работу министра культуры. Каждый вечер можно увидеть чистых и нарядно одетых людей, которые поют русские народные песни, играют в забавные игры, веселятся… Любо-дорого на это смотреть!

— А некоторые бухают, устраивают кулачные бои или играют в азартные игры! — снова фыркнула Ольга Гладкова.

— Во-первых: не бухают, а выпивают, тем более в строго отведённых для этого дела местах, с которых, хочу заметить, казна получает доход, — спокойно возразил Черныш. — Во-вторых: карты, бильярд и шахматы — это не азартные игры, а занятия, развивающие память, логику и глазомер. Если же судить по-вашему, то любая игра априори азартная. Но коли мы начнём запрещать военным кулачные бои и азартные игры, они начнут выплёскивать нерастраченную энергию на простых горожан, которых обязаны защищать. В-третьих: у нас имеется церковь, чья задача состоит в том, чтобы обуздывать слишком рьяных грешников. И в четвёртых: у всех есть начальники и жёны. Грех одних — это власть других, главное с умом ею пользоваться. Кстати, вы мне фрейлин подсунули, вот и придумайте для них удобные и красивые наряды, да такие, чтобы представители других стран удержаться не могли от восхищения!

— Хорошо, Павел Андреевич, я вас услышала.

— Я тоже сегодня всех услышал, — кивнул Черныш, — высказанные вами предложения запомнил. Для более подробного рассмотрения идей подходите в рабочем порядке и с готовыми планами. На этом общее совещание считаю законченным. Дамы могут быть свободными, а всех мужчин прошу задержаться…

— Кто там? — спросил настоятель, когда в дверь его кельи кто-то энергично постучался.

— Отче, это я, Афанасий, вместе с доном Константином.

— Сейчас, сейчас, — засуетился пожилой человек, вставая из-за стола, за которым описывал нынешнее событие — прибытие двух кораблей из-за моря.

Убрав засов с двери, он впустил гостей внутрь помещения. Несмотря на ранний вечер, осенние сумерки всё сильнее и сильнее окутывали округу. Небольшие слюдяные оконца лишь усугубляли приближение ночи. Даже огарок восковой свечи, нервно потрескивающий горящим фитилём, лишь добавлял сумрачных теней на грубо отёсанные стены кельи.

— Что ж ты, отец, как крот в земле сидишь, не видно же ничего? — спросил адмирал, пытаясь разглядеть обстановку.

— Дык, свеча вон коптит, — несколько подрастерялся от вопроса настоятель.

— Угу, коптит, — кивнул Константин и крикнул куда-то за спину, — мичман, ты где там?

— Здесь, товарищ адмирал!

— Давай сюда фонарь и сумку.

Носорогов передал Константину объёмный зеркальный фонарь, куда вставлялась свеча и вместительную дорожную сумку.

— Ох, ты! Свят, свят, свят! — сощурившись, стал нервно креститься настоятель, когда келья наполнилась светом, словно в неё влетела жар-птица.

— Что ж ты, отец, на фонарь, как на диковинку чудную крестишься? — удивлённо спросил адмирал.

— Так и есть диковинка чудная, — начал приходить в себя игумен, глядя на спокойное поведение гостей, — не доводилось мне ранее такого видеть.

— Ну, вот, теперь увидел. Куда его можно поставить?

— Э-э… — настоятель продолжал с опаской смотреть на фонарь.

— На печь поставлю, — обошёлся Константин без подсказки. — С неё как раз всё будет хорошо освещать. А ты, отец, чего стоишь столбом? Убирай бумаги со стола, гостинцы я принёс.

— Ага, сейчас, — опомнился игумен, а гости тем временем стали доставать из сумки различные закуски и угощения, которые приготовил адмиральский кок.

На стол лёг ещё горячий, завёрнутый в белую ткань пирог с рыбой и рисом. Вслед за ним появились: чугунок с отварной картошкой в мундире, сковорода с жаренными куриными окорочками, фарфоровые салатницы с солёными огурцами, помидорами, еврейской закуской и клубничным вареньем, трёхлитровый термос с чаем, три бутылки с настойкой из марулы…

— Отец, ты бренди пьёшь? — поинтересовался адмирал.

— Чего за бренди такая? — спросил игумен, с любопытством разглядывая кучу снеди на столе.

— Сейчас узнаешь, — улыбнулся Костя, доставая стеклянные стопки.

Минут через тридцать охмелевший игумен, покончив со своими расспросами о неизвестных ему продуктах, начал сам охотно рассказывать гостям обо всех местных новостях, не забывая при этом отдавать дань гостинцам.

— Бедновато тут у вас, — сказал адмирал, после очередной опустошённой стопки.

— Так откуда ж богатству-то взяться? — стал жаловаться настоятель, — монастырской братии всего с дюжину человек наберётся, холопьев своих почти нет, а чужие обидеть норовят. То тони наши займут, то сети отымут. А в прошлом годе солеварню подожгли. Хорошо вовремя заметили, потушить успели.

— А сёл отписанных разве не имеете?

— Имели, а что толку? То мурмане нападут и всё пожгут, то холопья сами уходят куда подальше, а кто и остаётся, много ли с них возьмёшь?

— И что, часто мурмане нападают?

— Редкий год, если ватажка из двух-трёх десятков этих нехристей в здешних землях не отметится. А самая большая напасть случилось почитай шестьдесят три года назад. Понаехали черти на шнеках, прости мя Господи, — перекрестился настоятель, — числом в полтыщи и по всем берегам церквушки, погосты и сёла пожгли да пограбили. В ту пору два боярских сынка Марфы Васильевой здесь находились, Онтон и Филикс. Мурмане живота их лишили, а тела в воду бросили. Прежний настоятель тела отроков выловил и похоронил. Сильно Марфа убивалась по своим сыновьям. На месте их погребения велела церквушку выстроить и деньги большие дала. И то — дело, прежнюю мурмане сожгли. Много она монастырю тогда милости оказала, и сёла отписала, и ловчие места, и пашни… А нынче тут Борецкие командуют. Их купцы приезжают только соль да рыбу забрать, и то норовят каждый раз деньгу утаить…

— Борецкие? — услышал адмирал знакомую фамилию, — а Феликс и Антон разве не сыновья Марфы Борецкой?

— Окстись, дон! — игумен пьяно замахал на него руками, — какие дети? Борецкая тогда ещё на свет народиться не успела. Зато сейчас вцепилась в эти земли, словно пёс оголодавший в брошенную ему кость. Но ничего, поговаривают недолго ей осталось… Четыре года назад ейный сынок Дмитрий супротив Москвы выступил, рать большую собрал. Москвичи же двумя дружинами шли, одной командовал князь Даниил Холмский, а другую вёл сам Великий князь Иван Васильевич. Хотел Борецкий разбить их порознь. У Холмского десять тысяч воинов было, а у Ивана Васильевича двадцать…

— А у Дмитрия Борецкого, сколько было? — спросил адмирал, наливая очередную стопку.

— Если считать всех союзников, что согласились с ним пойти, то тысяч тридцать набиралось. Вот и пошли они сначала все на Даниила Холмского. Только куда новгородцам с князем тягаться? У него дружина вся конная, в доспехи тяжёлые облачённая и в боях не раз побывавшая. Налетел он соколом да в трёх сшибках сбил новгородцев и погнал по лесам и полям…

— А союзники?

— А что союзники? Одна посошная рать! Ещё не знай, кто больше радовался поражению новгородцев, их союзники или сами москвичи.

— Отчего же так?

— Знамо отчего! — ответил настоятель и, чокнувшись с Константином и Афанасием, влил в себя очередную стопку, после чего с удовольствием захрустел солёным огурцом и, жуя, продолжил, — новгородские бояре сами жируют, а людишек земских в чёрном теле держат, обирают почём зря. Так им и этого мало! Решили они Новгород под власть схизматиков латинских отдать, веру предать православную. Вот и наказал их Господь Бог за алчность ненасытную…