Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак (Историко-приключенческие повести) - Щербак Владимир Александрович - Страница 5

Рыжеватый мальчик в залатанной куртке, коротких штанах, полосатых чулках и деревянных сабо, улыбаясь сквозь слезы, смотрел на старого моряка. Белые лучики морщинок на темном, словно закопченном лице, длинные пряди седых волос из-под шляпы, медная серьга в ухе — свидетельство прохождения мыса Горн, белая борода, валиком окаймляющая длинное худое лицо, в крупных желтых зубах трубка, которая вынималась изо рта только когда ее хозяин вливал в себя очередную порцию грога и тотчас водворялась на место, — таков портрет китолова Антти Нурдарена, как он представился юному Фабиану Хуку при встрече в порту. Вместе они обошли не одно судно, предлагая свои услуги и везде встречая отказ — хорошо если равнодушный, а то и насмешливый. Устав и продрогнув, они, по предложению Антти, зашли в трактир «Бросим якорь?».

— Ты теперь к отцу вернешься, в Тенала-приход?

— Не знаю…

— Возвращайся, — посоветовал Антти. — Не то он сам тебя разыщет — хуже будет. А вообще ты чудак! Ведь твой отец трактир держит, ты говорил. Сытая жизнь, ха! Чего тебя в море потянуло? Другое дело я: родителей не знал, вырос в сатама[14], попрошайничал, воровал. Море дало мне все, чего у меня не было, — дом, работу, еду. А у тебя, малыш…

Он не договорил, уставившись на вновь вошедшего в таверну посетителя. Это был хорошо, даже изысканно одетый молодой мужчина. Весь его облик настолько не соответствовал заведению, где сидели в основном моряки и портовые босяки, что казалось, господин этот заблудился. Но он уверенно вышел на середину зала и громко сказал, обращаясь сразу ко всем:

— Я капитан Гольминг. Мой бриг «Орел» сегодня вечером снимается в рейс на Гулль. На борту нет повара. Кто желает пойти со мной?

Моряки загомонили, комментируя предложение и с недоверием посматривая на капитана. Судя по всему, он был новичком в этом порту. Антти Нурдарен тоже высказывал сомнения, размышляя вслух:

— Конечно, какая-никакая, а работа… Но… гарпунер — и вдруг коком, ха! Да еще к такому щеголю. Ему небось подавай разносолы и при этом еще ножкой шаркай…

Капитан Гольминг с непроницаемым лицом слушал реплики, несущиеся к нему со всех сторон, но когда какой-то упившийся бродяга начал со смехом обсуждать его костюм, который годился якобы лишь для обольщения богатых вдовушек, капитан спокойно подошел к нему, взял за ворот и на вытянутой руке понес к выходу. Там он наподдал бродяге ногой под зад, и тот вылетел на улицу. После этого вынул из-за обшлага белоснежный платок с кружевами, отер руку.

— Итак, — повторил он, — кто желает пойти со мной в рейс?

— Я, черт меня побери! — вскочил с места Антти.

— Ваше имя?

— Антти Нурдарен, геррэ капитан!

— Вы повар?

— Могу и поваром, где наша не пропадала. Только готовить всякие там деликатесы я не обучен, так что…

— Это не потребуется, — остановил его Гольминг. — Готовить будете обычную морскую пищу, причем как для матросов, так и для офицеров. Согласны?

— Да, геррэ капитан.

— Тогда заключим контракт.

Капитан подозвал нотариуса, который постоянно ошивался при таверне. Тот, зная, что от него требуется, ловко выдернул из-за уха гусиное перо, обмакнул его в чернильницу, висевшую на поясе, и быстро накатал текст договора. Он почтительно протянул перо Гольмингу, а когда капитан расписался, нотариус, даже, не спрашивая, грамотен ли матрос, буркнул:

— Давай сюда палец.

— Чтобы ты его чернилами вымазал? — усмехнулся Антти. — Э, нет, так я на тебя стану похож, ха! Я лучше по-нашему, по-матросски…

Он поднял оловянную кружку над горящей свечой, и когда донышко закоптилось, прислонил к нему большой палец и тут же оттиснул его на бумаге. Контракт был заключен.

Фабиан наблюдал за этой сценой со смешанным чувством. Мальчик радовался, что старый моряк нашел наконец работу, хотя и не совсем такую, какую хотел, и в то же время ему было грустно, что его-то надежды не сбылись, что вот сейчас, через минуту, он останется один и ему придется возвращаться в постылый Тенала-приход Гельсингфорса[15], где ждут его слезы матери и побои отца. А море… Оно было рядом, за окном, и… так далеко.

Мальчик невидяще смотрел в крышку бочки, заменяющую столешницу, чувствуя, как слезы вновь накапливаются в глазах. Антти, искоса посматривая на него, догадывался, что происходит в душе мальчугана, и, хотя капитан уже дал знак следовать за ним, мешкал. Потом, глубоко вздохнув, решился:

— Геррэ капитан! Может, и малыша возьмете? Шустрый паренек, смышленый…

— Какого малыша? — Гольминг, похоже, только сейчас заметил Фабиана, скорчившегося на табурете, поджавшего под него ноги. — Это ваш сын? Внук?

— Да нет. Так, прибился тут, в сатама… Возьмите его? О море мечтает, ха! А жалованья ему не надо, за хлеб и науку служить будет. Так, малыш?

— Так, — прошептал Фабиан и поднял голову. Глаза его, устремленные на капитана, блестели от слез и надежды.

Гольминг пристально посмотрел на него, потом едва заметно, краешком губ улыбнулся.

— Ну что ж. Может, из него получится второй Джеймс Кук. Тот, помнится, тоже начинал in besten Jahren…[16] Как тебя звать?

— Фабиан Хук.

— Ну вот, даже фамилия почти как у знаменитого англичанина. Хорошо, будешь кают-юнгой. Пошли.

— Минутку, геррэ капитан! — остановил Гольминга Антти. — Поскольку я уже у вас на службе, то может быть, вы заплатите за мою выпивку, ха!

Капитан усмехнулся и вынул кошелек.

Бриг «Орел», видный издалека, чем-то походил на своего капитана: легкий, стройный, опрятный; обе его мачты с аккуратно зарифленными парусами отражались, извиваясь, в воде, бушприт с утлегарем[17], словно выставленный палец, указывал на выход в открытое море.

Оказавшись на палубе брига, Антти счастливо, всей грудью вдохнул соленый ветер, особенно ощутимый на рейде, и сказал Фабиану:

— Знаешь, малыш, я так от грога не хмелею, как от вида корабля, который собирается в плавание. Понимаешь?

Еще бы! Мальчик и сам опьянел от запаха смолы и просоленной парусины, от скрипа блоков, криков чаек, покачивающейся палубы… Сбывалось то, о чем грезилось по ночам, мечталось днем, когда он помогал матери подавать гостям еду-питье и мыть грязные тарелки.

Собственно говоря, его работа на «Орле» была почти такой же: он приносил с камбуза, где воцарился старина Антти, тарелки с едой в капитанскую каюту, прислуживал за столом Гольмингу и его офицерам. Но ведь здесь не скучная суша — море, суровая Балтика, и не прогорающий, всегда пустой отцовский трактир — корабль с гордым именем «Орел»!

Распустив крылья-паруса, несся он по волнам, разбивая их острым форштевнем, украшенным деревянной статуей Девы с распущенными золотыми волосами. Впереди английский порт Гулль, новые города и страны, впереди — новая интересная жизнь!

Кают-юнгой Фабиан пробыл недолго и уже в следующий рейс — к берегам далекой и загадочной Бразилии — пошел палубным юнгой. Матросы, наравне с которыми он делал всю тяжелую работу на судне — драил палубу, налегал узкой грудью на вымбовку[18]при вываживании якоря и швартовке, лазал по вантам к реям, ставя и убирая паруса, — матросы недоумевали:

— За что тебя сюда к нам? Или не угодил чем господам?

— Я сам, — отвечал несловоохотливый Фабиан.

— О, перкеле[19]! Вот ненормальный! А может, ты врешь? Небось просто выгнали?

Юнга сжимал кулаки и, набычившись, смотрел на обидчика. Тот торопливо отходил в сторону, бормоча:

— Это не Хук, а хукка[20]! Пошутить нельзя…

Фабиан не лгал. Он действительно сам попросился работать на палубу. Так посоветовал ему Антти.