Чужой, плохой, крылатый (СИ) - Лабрус Елена - Страница 6

И молча наблюдал как его мир рушится.

Она не вздрогнула, не отшатнулась, не произнесла ни звука.

Поглощённая своими мыслями, она даже слов его не разобрала.

Но словно вспыхнувшая огнём больная рука напомнила ей ощущения, что доставляют ей невыносимые страдания перед ненастьем.

И прижала к животу покалеченные пальцы с острым ожиданием беды. На непогоду и все самые страшные воспоминания в её жизни теперь откликалась именно рука: болезнь отца, его смерть, увечье, тот ураган.

— Простите, — развернулась она, когда темнота в глазах немного рассеялась.

— Я спросил: вы уверены, что ваши молитвы доходят до адресата? — усмехнулся мужчина, что стоял так неприлично близко, что Анна едва не наткнулась на его грудь.

На грудь, затянутую не в камзол, не в мундир, даже не в сорочку, а в исподнее — грубую вязанную рубаху, что обычно надевают под доспехи. К тому же изрядно поношенную и растянутую, от которой несло… спариванием? Она даже не знала, как назвать этот запах, что вызвал в ней какие-то животные ощущения, постыдные, волнующие. Словно он стоял голый. Словно он только что…

— А вы считаете нужно написать письмо? — задохнулась она уже не от боли, от совершенно неведомых ей доселе эманаций, что вызвали в ней какое-то физическое томление и жар.

— Отличная идея, — засмеялся он, — остроумная. Но мой вопрос даже не в том, кто отважится его доставить, а в том насколько будут оправданы мучения смельчака, когда выясниться, что вы просили всего лишь благосклонности какого-нибудь пылкого юноши или, скажем, заговаривали прыщ.

— Я просила здоровья и помощи ребёнку, попавшему в беду, — вспыхнула Анна от возмущения. — Если вы считаете, что это ничтожный повод, по которому не стоит беспокоить Отче… — и замолчала, наткнувшись на его взгляд.

Взгляд чёрный, как бездна, как безлунная ночь, сама преисподняя, но словно подсвеченный медовыми прожилками. Словно ложка мёда в бочке дёгтя, подумала она. Взгляд насмешливый. И восторженный. Так смотрят на дитя, капризное, но любимое.

— Простите, сьер… — решила она, что дело просто в цветных бликах от окон, поэтому его глаза так блестят.

— Бессарион Бриар, — едва кивнул он.

"Ну, конечно!" — только что руками не всплеснула Анна. Кто же ещё мог одеться так вызывающе, явиться в часовню так бесцеремонно, вести себя столь заносчиво и разговаривать так, словно ему сам демон брат.

И вежливость обязывала её сказать: "очень приятно" и представиться, но Анна была так зла, что готова была наплевать на приличия. Да и перед кем их соблюдать, перед этим… она поймала себя на том, что теперь рассматривает его с повышенным интересом. И словно сверяет с тем представлением, что уже сложилось у неё по чужим рассказам.

Нет, он определённо не был красив, по крайней мере с первого взгляда, но в притягательности ему не откажешь.

Черноволосый. Высокий, худой и изящный, словно благородный, но хищный зверь, он выглядел таким же опасным и сильным. Словно затянутым в корсет рельефных мышц, между которыми и смуглой кожей не притаилось ни жиринки. С узкими бёдрами, острыми скулами, жёстким взглядом. Дерзкий, насмешливый, самоуверенный.

— Вижу, вашего имени я сегодня не дождусь, — усмехнулся он, определённо заметив, как она его разглядывает. — Но можете не трудиться, я и так знаю, сьерита Анна. И обо мне, я вижу, вы тоже наслышаны.

— Простите мою бестактность, — опустила она глаза, мысленно коря себя за эту ненужную горячность. Стыдно, что он смог так быстро вывести её из себя, заставить забыть всё, чему её так долго учили: учтивости, скромности, выдержке. — Анна ди Тру, сьер Бриар, — присела она в поклоне.

— Очень приятно, — прошептал он ей в самое ухо, горячо, интимно. И прекрасно знал, что делал. Дождался, когда она испуганно глянет на него, покраснеет, а потом только довольно улыбнулся и вышел.

"Святая Ассанта! — обернулась она к распятью. — Как хорошо, что мы здесь ненадолго. Что наш путь уже завтра продолжится дальше. И я смогу этот ужас и позор забыть, забыть, забыть…"

Но, увы, уехать в отведённый срок не удалось.

— Ты вовсе не обязана со мной сидеть, — бледная, потная, с обвисшими рыжеватыми букельками тяжело дышала на подушках тётя Санти, вытираясь платком.

— Матушки-кондратушки, проклятая инфлюэнца. Не представляю, где я могла её подцепить. Анни, детка, да не возись ты со своей бестолковой тёткой, ни дай Отче, ещё сама заболеешь.

Она зашлась кашлем. И Анна поспешила дать ей отвар, что приготовила блажница коронессы.

— Мина сказала, ты попала под дождь по дороге, — повторила Анна слова служанки, что дополнительно к тётиным выделила ей коронесса во дворце, подоткнула повыше подушку, пока жадными глотками тётушка пила. — Промокла. Замёрзла. Так что никакая это не инфлюэнца, банальная простуда. Тем более с твоими слабыми лёгкими.

Сантивера Тру хотела возразить, но побоявшись очередного приступа кашля, только безнадёжно махнула рукой и снова откинулась на подушки.

Честно говоря, как ни торопилась Анна домой, обрадовала её и эта задержка.

Эдэ Дант сообщил, что мальчик, попавший под колёса экипажа, сильно не пострадал, и пред Оланд обещал заехать и сообщить подробности Анне лично.

— Чему это ты так загадочно улыбаешься? — просипела тётушка, не сводя глаз с Анны, открывшей окно.

— Не знаю, — пожала та плечами, глядя в сад. — Всему. Здесь так красиво.

— Не хотела тебя озадачивать раньше времени, — откашлялась та, — но не могу не спросить. Чем ты планируешь заняться, Анни?

— Чем? Признаться, выбор у меня небольшой, — она невольно отпрянула за штору, увидев выбежавших в сад собак.

Где-то за этими тявкающими и резвящимися прямо на клумбах щенками, сопровождаемая двумя элегантными поджарыми суками обермаска должна появиться Собачья королева, как звали за глаза Оранту Третью. Разведение породистых собак было страстью коронессы.

В этот раз она вышла в сад с мужем. Высокий, добродушный, лопоухий и безобидный корон Одрей по роковой случайности страдал аллергией на собак, а потому предпочитал жить в другом крыле замка, да и в принципе считался фигурой номинальной. В государстве, где испокон веков трон передавался по женской линии было не принято выходить замуж за мужчин сильных, волевых, властных. Но с сыном главы одного из Корнуэльских островов Одреем, улыбчивым, послушным, безотказным, с их "фамильными" оттопыренными ушами Оранте повезло особенно.

— Да, душа моя. Конечно, душа моя, — вот и сейчас отвечал супруге корон, активно кивая на широкие размахивания руками коронессы. Судя по тоскливом

взгляду, он мечтал поскорее покончить с неприятными супружескими обязанностями и уединиться на своей половине.

— Дорогая, — окликнула Анну тётя, — ты не ответила.

— Прости, отвлеклась, — вздохнула она. Почему-то Анне было жалко этого простодушного добряка, боязливо поглядывающего на крутящихся под ногами собак.

— Возможно, пойду учительницей в школу, или возьму для частного обучения пару учениц. Может, меня возьмёт в помощницы знай нашего храма. Что ещё я могу?

Шитьё, танцы, этикет, домоводство. В Пансионе их скорее обучали как быть хорошей супругой, а не активным членом общества. Не будь у Анны за душой отцовского состояния, заработать на жизнь было бы сложно, как любой одинокой девушке в любой стране континента, почитающей законы Досточтимой Церкви.

Анна повернулась к тёте и, судя по её потупленным глазкам, уже поняла к чему та завела этот разговор.

— Хочешь выдать меня замуж?

— Анни, милая, — болезненно сморщилась Сантивера, словно не она начала, её заставили. — Это всё Оранта.

— Коронесса? Она хочет выдать меня замуж?

Вспомнился горячий дружелюбный приём…

— Ах, к чему эти церемонии! Ну идите же, дорогая Анна, я вас обниму, — раскинула руки коронесса. И облобызала в обе щёки, всё охая да ахая: — Ох, а вы даже краше, чем о вас говорят. Ах, как же вы худы, и в чём только душа держится.