Куколка (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна - Страница 12

Он начал ей показывать, что, зачем и как нужно делать. Осколки он брал очень аккуратно, обращался с ними, как с хрустальными бабочками, что могли рассыпаться от одного касания. С воодушевлением рассказывал полный процесс работы над мозаикой. Чувствовалось, что он хорошо разбирается в теме, набил уже немало шишек в процессе создания предыдущих проектов и теперь со знанием дела пояснял, как лучше не делать или почему нужно делать именно так. Как объяснял Вадим, они использовали метод обратного набора, накладывая осколки на полотно лицом вниз, потому видели обратную сторону изображения. Зато потом такая мозаика заливалась специальным составом и обрабатывалась, а на выходе получалось плоское, ровное и гладкое изображение.

Сразу бросалось в глаза, что ему нравилось это, казалось бы, муторное занятие. Он был щепетилен к деталям и требовал этого же от Татьяны, в шутку ругая ее за каждую оплошность, но не уставал повторять одно и то же, иногда, если получалось, переделывая неудачно выполненную девушкой работу. Мозаика была мелкой и требовала хорошей моторики. Татьяна в академии изучала игру на фортепиано и достаточно неплохо играла, но ей все равно было тяжело быть аккуратной в этом деле, поэтому она часто плошала.

– Почему ты этим занимаешься? – спросила она, в очередной раз неудачно положив тессер на пленку.

– Наверно, потому что нравится, – усмехнулся он. – Вот ты балетом почему занимаешься?

Он поднял глаза с маленькой плиточки, площадью в один квадратный сантиметр, от которой только отколол острый угол, и посмотрел Татьяне в лицо. Девушка вздохнула. Она теперь и сама не могла ответить на этот вопрос.

– Наверное... из-за отца...

Парень подарил ей понимающий взгляд и снова переключился на плиточку. Татьяна смотрела в ящик со стеклышками голубого цвета, которые должны будут превратиться в небеса на картине. Она вспомнила об отце и снова опечалилась. Однако процесс обучения укладывания мозаики завлек ее, разогнав все мрачные мысли. Сейчас ей было комфортно, уютно и даже интересно, несмотря на монотонность такой работы. В монотонности кроилось успокоение. Хотя она знала, что отец сейчас обижен на нее и, наверное, материт ее всеми возможными матами, которые есть в русском, английском и французском языках, потому что он хорошо говорил на всех трех.

– На самом деле, можно сказать я тоже начал этим заниматься из-за родителей, – прервал грустное молчание бармен и привлек тем самым рассеянный взгляд Татьяны. – Мои родители часто ссорились, пока еще жили вместе.

Татьяна проследила за его удаляющимся вглубь собственного нутра взглядом, прислушавшись внимательнее. Они оба замерли на мгновение. Вадим думал над тем, что сказать или вспоминал то, о чем говорил, а Татьяна ждала дальнейших откровений.

– Мама в истерике била посуду. И не только, – сказал он с печальной усмешкой на лице, глядя на свою работу. – Помнишь блюдо на кухне?

Парень посмотрел Татьяне в лицо, ожидая реакции. Она кивнула. Он продолжил.

– Мама однажды и его разбила. Сервиз с этим блюдом им подарили на свадьбу. Дело уже шло к разводу, – сказав это, бармен вздохнул, будто переводил дух. – Она тогда, плача, объяснила мне, что их с папой брак разбился и что его уже не собрать, как и это блюдо, якобы поэтому они должны разойтись. Я, мелкий дурак, – парень усмехнулся образу из воспоминаний в стене, – подумал, что если я склею блюдо, то они с папой не разойдутся.

Татьяна слушала, пристально глядя в его меняющееся лицо, будто боялась пропустить каждую микроэмоцию, что он испытывал от своих воспоминаний. Парень почти никак не выдавал себя, только делал внезапные короткие паузы, вздыхал, а потом продолжал говорить спокойным тоном.

– Я собрал все-все осколки до единого и аккуратно их склеил обратно. Это стоило мне много крови, труда и времени, но я очень не хотел, чтобы они разводились. Ну, вот, склеил и принес им это блюдо, довольный собой, думал, спас семью, – он снова усмехнулся. – Они рассмеялись оба. И, действительно, на какое-то время это помогло. Но ненадолго.

Наступила короткая пауза. Татьяна поджала губы, не зная, нужно ли ей что-то отвечать, задавать вопросы или высказать как-то иначе свою поддержку, поэтому она молчала в растерянности. А парень снова заговорил.

– Через год они развелись, продолжая в течение всего года ругаться и бить посуду. Я собирал все осколки и просто, чтобы абстрагироваться, склеивал их обратно в предметы. Сначала я старался вернуть форму, но это редко, когда удавалось сделать полностью, какие-то осколки пропадали, какие-то были слишком мелкими. И я начал собирать из них что-то новое. Родители разъехались, а хобби осталось. Хоть что-то хорошее от них осталось, помимо квартиры.

Он снова выдавил мелкий смешок и начал выбирать из ящика подходящие белые стеклышки для световых лучей.

– Они умерли? – с осторожностью спросила Татьяна, не зная, как лучше сформулировать такой вопрос.

– Нет. Отец живет в другой стране, мать – в другом городе. У каждого своя жизнь.

– А что, они бросили тебя?

Девушка вылупила на него встревоженные глаза. Ей казалось такое диким и невозможным.

– Нет, конечно, – усмехнулся парень. – Они постоянно меня делили, продолжая ругаться. Я жил то тут, то там, пока не надоело. Мы когда-то все вместе жили здесь. Потом отец оставил нас, уехал сначала в Москву, потом в Финляндию. Мать повторно вышла замуж, снова развелась и в итоге тоже уехала в Москву. А я остался здесь учиться.

Татьяна только протянула: «Мм», кивая, поскольку не знала, что тут можно еще сказать.

– Предваряя твои расспросы, сразу скажу, что мы общаемся. Но сейчас я живу полностью самостоятельно.

Он снова склонил голову и начал наклеивать выбранные стеклышки. Девушка поняла, что продолжать тему бессмысленно, но и начинать новую она не умела. Она никогда не умела так легко перескакивать в разговоре с одного на другое, поэтому молча принялась повторять за ним. Через какое-то время он сам начал говорить о мозаике. Рассказывал, какие бывают техники, какие мастера ему нравятся, критиковал мозаику, что имелась на вновь построенной станции метрополитена, а старую, что делали еще в советское время, наоборот, расхваливал. Татьяна его внимательно слушала, хотя история русской школы мозаики ее мало интересовала и вряд ли когда-либо могла пригодиться.

– А что мы сейчас делаем? – спросила она. – Что там будет изображено?

– Нуу, – протянул парень, надув щеки, не поднимая головы, – думаю, должна получиться планета, поделенная на участки, как бы сектора, которые страдают от всякого, типа, ураганов. А один сектор будет нормальный, где все хорошо. Его мы как раз клеим.

Он указал на три верхние линии голубого цвета, к которым Татьяна только что присовокупила еще один осколок.

– И что это значит?

– Не знаю, – вздохнул парень. – Меня на это вдохновила одна статья по экологии, суть которой сводилась к тому, что планета все равно круглая и не получится на ней сделать так, чтобы в одном государстве был эко-рай, а в другом эко-ад. Все взаимосвязано. И только всеобщая солидарность может спасти планету. Пока пытаются лишь немногие. Все остальные живут так, будто уверены, что их это не коснется. Я не знаю, от чего это: от того, что у них ограниченный кругозор, или от того, что просто похрен.

Он слегка поморщился на последней фразе.

– Я хотел изобразить этот ограниченный кругозор и нездоровый пофигизм. Типа, в этом секторе полная безмятежность, а во всех остальных – тотальная разруха. Но все равно разруха и до него доберется, потому что планета круглая. И мнимая безмятежность обернется кошмаром.

Татьяна посмотрела на него внимательно, приложив указательный палец к губам, и закивала. Она не разбиралась в проблемах экологии, но объяснял он доступно. С этой идеей трудно было спорить, да и не хотелось. Ей показалось удивительным, что обычного бармена терзают такие вопросы.

Татьяна взяла следующий осколок из ящика и спросила:

– А как назовешь?