Куколка (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна - Страница 22

– Бедная моя Куколка! А этот бармен настырней, чем я думал, – с презрением говорил отец, взяв дочь под руку, как он обычно делал, когда они вместе куда-нибудь шли. – Но стоит отдать должное, упертости ему не занимать. Но подсолнухи!

Отец искренне расхохотался. Татьяна сжалась и, насколько это было возможно, отвернула лицо в другую сторону, чтобы спрятать свой стыд или негодование, а точнее смесь этих двух эмоций, что вырисовывались в некрасивую мину на ее лице.

– Вот умора! Еще и на репетицию! – продолжал посмеиваться отец своим чопорным смехом, а потом вдруг удивился. – Как он, вообще, там оказался?

– Я ему сказала, – тихо призналась Татьяна. – Но не думала, что он осмелится туда явиться. Да еще и с подсолнухами.

– Оригинальный, конечно, молодой человек.

Отец расплылся в веселой усмешке.

– А ты почему пришел? Ты же вроде бы не хотел, – спросила Татьяна, хоть теперь это и не имело значения.

– Как это не хотел? Я всегда рад посмотреть на свою Куколку! Просто у меня сначала из-за работы не получалось, но вчера выпал удачный шанс.

Они уже подошли к машине. Татьяна не хотела лезть в еще более замкнутое пространство наедине с отцом. Ей было неприятно, если не противно. Отец так же насмехался над ней и Вадимом, как и подружки, не подозревая, что причиняет ей этим боль. А сердце у нее до сих пор болело. Парень, конечно, сглупил с цветами, но точно не заслуживал такого обращения. Но больше всего она страдала из-за того, что сама поставила его в такую ситуацию.

Всю дорогу до дома отец читал Татьяне лекцию об отношениях. Это была все та же лекция, что она слышала уже не один десяток раз. Нового в ней не было абсолютно ничего. Отец снова внедрял в нее уже давно внедренные образы идеального партнера, учил, как правильно надо принимать ухаживания и как понять, что за ней правильно ухаживают. Естественно, Вадим ничего из папиного списка не делал и не имел, но все равно не давал ей покоя. Она только под отцовскую лекцию, после пережитого позора, смогла признаться самой себе, что не может оставаться равнодушной к нему. От этого ей совсем поплохело. Она решила погрузиться в свои мысли, чтобы абстрагироваться от отцовского монолога. Он же продолжал с чувством, выражением и расстановкой вещать простые истины, не замечая, что дочь уже давно потеряла интерес к этой теме и ко всему остальному тоже.

***

Татьяна плохо спала, но как только проснулась начала танцевать. Аппетита у нее тоже не было. Она поела только перед самым выходом просто для того, чтобы были силы оттанцевать спектакль. Она уже не волновалась так, как вчера перед генеральной репетицией. Ей даже нарочно хотелось все испортить: где-нибудь упасть, что-нибудь перепутать, как-нибудь помешать другим. В комнате она схватилась за фарфоровую статуэтку себя, сжала ее с силой, надеясь почувствовать боль. Гладкая и холодная керамика выскользнула из расслабленных рук. Татьяне хотелось, чтобы куколка упала на пол и разбилась, как тарелки в мастерской Вадима, но она беззвучно упала на кровать. Маленький бунтарский дух противился всему внутри Татьяны, обжигая мелкими вспышками огня сердце и душу, но вырваться наружу ему так и не удалось.

В машине отец снова держал речь, только теперь она должна была мотивировать Татьяну на балетные подвиги. Это заметно приглушило костер восстания.

– Как быстро летит время! – начал отец. – Столько лет и трудов! Твоих, моих! Ох, Куколка! Пусть ты не исполняешь сольную партию, но все равно... ты у меня умница! Многие ведь даже до выпуска не доходят. И дело даже не в таланте, а в упорстве. Я верю, ты, если захочешь, всего добьешься. А неудачи делают нас только сильнее. И мудрее. Нам сейчас нельзя унывать. Скоро перед тобой откроется настоящий мир балета, настоящие репетиции, настоящие спектакли, настоящая публика. Знала бы ты, какое это удовольствие, получать цветы от благодарных зрителей, а нет от каких-то сумасшедших барменов!

Стоило только отцу вспомнить о Вадиме, как Татьяна нахмурилась. До этого момента речь отца действовала позитивно. Она набиралась понемногу мотивации, хотя бы для того, чтобы завершить начатое. Но слово «бармен» теперь резало ей душу. На счастье Татьяны, доехали они быстро. Из машины сразу же разошлись каждый по своему пути: Татьяна – через служебный вход в гримерку, а отец – через парадный в центральный холл.

Сегодня все казалось Татьяне еще более торжественным и величественным. Был уже вечер. В театре было тепло и уютно. Теплоту, в основном, создавал желтый цвет ламп накаливания, что использовались почти во всех люстрах и светильниках. В гримерках все так же было тесно и душно. Общий свет здесь тоже был тусклым, но у каждого зеркала горели яркие лампочки, обрамляющие его по периметру, поэтому краситься было удобно. Муравьева держалась особняком, как и всегда, пританцовывая на цыпочках. Ее партнер старался быть поблизости. Но она пока не обращала на него внимания. Остальные разбились по кучкам и общались между собой. Все обсуждали только предстоящий спектакль и волнение по этому поводу. Зал потихоньку набивался зрителями, основную часть которых составляли родственники и друзья выступающих, преподаватели и не выпускающиеся студенты академии.

– Ну, что Тань, сегодня твой тоже придет? Уже с семечками? Или подсолнечным маслом? – сама шутила и сама же смеялась Даша. Остальные выдавили по легкому смешку.

Татьяна тяжело вздохнула, закатив глаза, и отвернулась к своему зеркалу. Перед тем, как попасть к визажисту, надо было подготовить на лице основу под макияж. Она молча достала косметичку и начала наносить на лицо специальный крем.

Подружки продолжали посмеиваться, уже не обращаясь к самой Татьяне, будто ее и не было. Вдруг к ней подошла Муравьева, которая каким-то чудесным образом оказалась за соседним с Татьяной столиком и внезапно сказала:

– На самом деле, ты зря с ним так жестоко. Бедный парень, сглупил, конечно, но от любви умнеют только глупые, а умные, наоборот, тупеют. И тупят, – надавила она на последнее слово.

Татьяна удивленно посмотрела на ее уже разукрашенное визажистом лицо. Муравьева выдавила слабое подобие улыбки. Но Татьяне все равно приятно было увидеть искреннюю доброжелательность, пусть не полноформатную, но зато без издевок и подвохов. Особенно на фоне тупоумных замечаний ее подруг, что продолжали мусолить вчерашний случай.

– Спасибо, – не совсем кстати ответила Татьяна, но именно это слово четко описывало то, что она сейчас испытывала.

Муравьева хмыкнула, тоже почувствовав, что ответ оказался невпопад, но не стала это вслух подмечать, за что Татьяна была благодарна вдвойне.

Потом все разбежались по своим зеркалам, начали надевать пачки и пуанты. Потом шла разминка. Татьяна самая последняя попала к визажисту, потому что ее меньше всех остальных волновал внешний вид. Она сама себе удивилась, ведь раньше внешний вид был самой важной для нее вещью. Позже она тоже присоединилась к разминке, которая помогла снять некоторое напряжение и сконцентрироваться на спектакле.

Выходя на сцену, Татьяна снова начала испытывать волнение. Весь предыдущий опыт ее жизни в один миг свалился на плечи, давя на больные места. Вдруг проснулась ответственность перед отцом, преподавателями и однокурсниками. Надо было брать себя в руки и станцевать этот спектакль без изъянов, даже если она не решила, что будет дальше. Принимать важные жизненные решения она не умела, но придерживаться принятого ей помогала хорошо развитая сила воли.

Спектакль прошел на ура. Довольны остались все, особенно их преподаватель. Все, в целом, было как обычно на репетициях. Муравьева блистала, все остальные ее не подводили. Татьяна была в тени, поближе к кулисам, но ощущала себя так, будто танцевала ведущую партию. Ответственность и напряжение распространились на всех, плавно от центра и солистов до периферии. Наконец, по окончании самого главного события всего их многолетнего обучения можно было выдохнуть свободно. За кулисами все громко обсуждали свои страхи и эмоции на сцене. Кто-то где-то чуть не споткнулся, у кого-то подкашивались ноги, кто-то еле удержал балерину, однако все смеялись, потому что все это было на грани, но не случилось.