Шпионы, простофили и дипломаты - де Толедано Ральф - Страница 4

• Предыдущая
• 4/52
• Следующая

Милитаристы провозгласили: «Got mit uns». Социалисты ответили: «Marx mit uns». Результат был один и тот же. Аргументы, которыми социал-демократы оправдывали свой «пацифизм», поразительно напоминали современную сталинскую политику мира. Лишь установление германского «прогресса» во всей Европе могло-де покончить с бесконечными войнами между непрочными союзами европейских государств. Этот аргумент имел смысл, если вы были немцем, но ни французская, ни английская, ни итальянская партии, входившие во II Интернационал, не были достаточно «прогрессивными», чтобы понять это. II Интернационал распался, подготовив почву для ленинского III Интернационала – и лишь непрактичные итальянцы так и остались на антивоенных позициях.

Брак социал-демократии с империализмом был удачным лишь до того момента, пока не кончился медовый месяц и германские армии не двинулись вперед. Но по мере того, как Германия все глубже увязала в трясине позиционной войны на Западном фронте, «супружество» становилось все более обременительным. И на руинах разрушенного до основания германского государства, на мели поражения, перемирия и Версаля брак был окончательно расторгнут. Билль о разводе и беспорядочность последовавшего образа жизни оставили громадный политический вакуум, заполнить который так никому и не удалось до самой победы национал-социализма. (Уже в 20-е годы германские левые заигрывали с национал-большевистскими теориями Карла Радека, и понадобилось срочное вмешательство главы Коминтерна Зиновьева, чтобы убедить их не делать этого.)

Все вышеизложенное важно для понимания истории Германии, ибо объясняет и высокие надежды 1914-го, и сокрушительное моральное банкротство 1918-го, и распространение нигилизма и негативизма среди германских интеллектуалов, потрясающее разрушение сексуальных норм и, конечно же, переход к политической проституции левых сталинистов. Это объясняет и невыносимый фатализм заклинаний «На Западном фронте без перемен», и перезрелый цинизм Die Dreigroschenoper, ярко проявившийся в прославлении сводников, шлюх и воров Бертольдом Брехтом и Куртом Вайлем – двух людей, ярко сиявших на коммунистическом артистическом небосклоне. Но это же объясняет и феномен Рихарда Зорге.

Мужчиной ли, мальчиком – Рихард был немцем до мозга костей. Легкость, с которой ему удавалось дурачить нацистов в конце его карьеры, была фантастической, а его токийские авантюры наглядно показывают, что коммунистических активистов мало что отличало от гестаповских карьеристов, за исключением, пожалуй, лишь выбора хозяев. (Даже антисемитизм, как запоздало узнал мир, был одинаково присущ обеим идеологиям, ибо в любой закрытой системе еврей – существо неприемлемое.)

Первая мировая война застала Рихарда Зорге в восемнадцатилетнем возрасте во время поездки в Швецию. Он вернулся в Германию последним пароходом и, не раздумывая, записался на военную службу, не дав себе труда сдать выпускные экзамены в Высшей окружной школе Берлина или хотя бы поставить в известность мать. Две вещи слегка отличали его от прочих германских парней – он был рожден в Баку, на Южном Кавказе, и был внуком Адольфа Зорге, секретаря I Интернационала при жизни Карла Маркса. Детские годы, описанные в «Признании», демонстрируют черты интеллектуального превосходства и постоянно проскальзывающее чувство своей непохожести на других.

«До войны мое отрочество проходило в сравнительно комфортной обстановке, обычной для класса богатой германской буржуазии. В нашем доме не знали финансовых трудностей… А некоторая необычность семьи Зорге одарила мое раннее детство рядом отличительных черт… Я был плохим учеником, нарушал школьную дисциплину, был упрямым и своенравным, и редко открывал рот. В истории, литературе, философии, политических науках и, конечно, атлетике, я был намного выше уровня своих одноклассников, но был ниже среднего по всем остальным предметам.

В пятнадцать лет у меня появился жадный интерес к Гете, Шиллеру, Лессингу, Клопстоку, Данте и другим трудным авторам, и вдобавок ко всему я тщетно сражался с историей философии и Кантом. Мое любимое время в истории – период французской революции, наполеоновских войн и времена Бисмарка. Современные германские проблемы я знал лучше, чем средний взрослый.

В школе меня называли «премьер-министром». Я знал о вкладе моего деда в рабочее движение, но я также знал, что взгляды моего отца были диаметрально противоположны взглядам деда. Отец был явный националист и империалист и всю свою жизнь не мог избавиться от впечатления, которое в юности произвело на него строительство германской империи в период войны 1870 – 1871 годов. Он ясно сознавал цену собственности, накопленной им, и социального положения, которого он достиг… В течение многих лет я был членом рабочей атлетической ассоциации, а это означало, что я находился в постоянном контакте с рабочими, но как у любого студента, у меня не было ясной политической позиции. Мне было интересно приобретать политические знания, но я был не способен определить свое собственное отношение к ним».

Конечно, многое здесь – попытка логически осмыслить события задним числом. И запись Зорге в армию, и его отношение к войне точно такие, какие и должны были быть у юноши, являвшегося частью своего социального окружения – националистического и империалистического, – и какие характерны были для всей германской молодежи, готовой встать под знамена Великой Германии. Он пошел в армию, вспоминал Зорге, из-за «сильного желания приобрести опыт, желания освободиться от школьных занятий, от того образа жизни тогдашних восемнадцатилетних, который я считал совершенно бессмысленным и бесцельным существованием, и из-за всеобщего взрыва восторга, порожденного войной». Это – реакция способного, но угрюмого, со скверным характером, подверженного настроениям подростка, отдающего дань состоянию «мировой скорби», характерному для его возраста, и изголодавшегося по физическим приключениям, а вовсе не рассуждения политически искушенного, но безыдейного ума.

«Совершенно бесполезный шестинедельный курс военной подготовки на полигоне в пригороде Берлина» – вот и весь его курс военной науки. Ну а потом – «я был на корабле отправлен в Бельгию, чтобы принять там участие в грандиозной битве на берегах Изера. Этот период можно кратко описать как «из класса – на поле боя» или «со школьной парты – на эшафот».

Реакцией Зорге на «жестокий и кровопролитный конфликт» стало впервые испытанное им чувство серьезного психологического дискомфорта. Вслед за одним из долгих и ужасно театральных антрактов позиционной войны последовало, наконец, настоящее сражение. Но «после того, как наша жажда битв и приключений была утолена», писал Зорге, «наступили несколько месяцев тишины и печальной пустоты».

Все войны – жестоки, кровопролитны и ужасны, и первый великий европейский конфликт был не более ужасен, чем большинство других, а с точки зрения человеческого страдания он был куда менее страшным, чем, к примеру, американская война между штатами. Но и эта мировая война, на которую столь беспечно отправились молодые люди того времени, ожесточила их души, смешав их с грязью. Если бойня еще терпима, то жизнь в окопах – нет. Сражение – это функция масс, а не индивидуумов. Гигантских, бесчувственных масс людей, убивающих друг друга в споре за несколько ярдов бесполезной земли, превращенной в пыль. Более того, индивидуумы, затерявшиеся внутри этих масс и воспитанные на розовых рассуждениях XIX века о прогрессе и растущем благосостоянии, были не готовы к восприятию действительности. Солдаты сражались лишь за одно – за право вернуться домой. Но многим людям в окопах, похоже, казалось, что дома больше не существует.

«Сколько раз до меня немецкие солдаты воевали в Бельгии, чтобы захватить Францию, а армии Франции, стоявшие здесь, были готовы нарушить границы Германии, – думал Зорге. – И никто не знал истинной цели этой войны, не говорил о ее тайном смысле. Большинство солдат были людьми среднего возраста, рабочими и ремесленниками по роду занятий. Почти все они состояли в профсоюзах, и многие из них были социал-демократами… Я совсем запутался в своих исторических познаниях». Но так и не успев найти ответы на мучившие его вопросы, Зорге был ранен.

• Предыдущая
• 4/52
• Следующая