Встреча чумы с холерою, или Внезапное уничтожение замыслов человеческих (Московская повесть) - Орлов Александр - Страница 1

ЧУХЛОМЦЫ ВИДЯТ ЧУМУ И ХОЛЕРУ

Кручинин и Скудоумов, Чухломские жители, наскучивши жить в своих деревушках, собрались в белокаменную Москву. Лишь только стали они подвигаться к Москве, как лошади начали становишься на дыбы, тревожишься и пугаться. Скудоумов пооробел, но Кручинин, как человек военный, приподнявши из колымаги голову, закричал, что он шутишь не любит, а в случае нужды вытащит свою с набалдашником трость. Однако, порассмотревши внимательнее, увидели они неслыханное и невиданное чудо, а именно двух необыкновенных женщин. Женщины везде и всегда необыкновенны; но тут было не на шутку. Чухломитяне увидели двух женщин вида чудовищного и величины необыкновенной. Одна имела тысячи крыл, а другая тысячи ног. У обеих были змеиные головы, и всепожирающие гортани зияли на все стороны. У первой впалые глаза, мертвенно-багровый вид, судорожные движения были знаком гибельного ее свойства и взор ее был смертоносен. Сии два чудовища начали следующий разговор и одна другой говорила так: «Постарела ты, очень постарела; но чем более стареешь, тем делаешься полнее и шаги твои быстрее. Шутка ли сказать, в одной ты Индии не сожрала, а уж лучше сказать, изгрызла много народа. Страшна и моя гортань, и я пожираю без пощады род человеческий, и я в сей самой Столице лет за шестьдесят пред тобою истребила тысящи; но меня поняли; поняли, что я есмь, хотя и не совершенно; по крайней мере, сколько-нибудь поняли. А потому Медицина и изострила противу меня кой-какие орудия; но ты еще непроницаема. Самые опытные врачи, самые, так сказать, Гении Медицины не могут утвердительно сказать, что ты есть. Меня узнали, что я прилипчива и живу прикосновением, и переносят меня не ветреные крылья, но сами люди из страны в страну; а потому — уже за тысячи верст готовят мне препоны, поставляя мне преградою и натуру и искусство; но о тебе еще спорят. Скажи же ты, что ты такое есть? Хотя нас породили одни и те же разгневанные небеса; но ты загадка, да и загадка-то премудреная; скажи пожалуй, что такое ты, Холера?» Так говорила Чума.

— Ай, Кручинин! вскричал Скудоумов, затрясшийся от страха. — Загрызут они нас; но я уж, так и быть, пойду к Чуме, потому что она без крыльев; а тебя пусть грызет Холера; эдакая скверная и страшная! Как она оскалила зубы; глотает! глотает! смотри-ка, Кручинин; но что-то хочет говорить, послушаем.

— Я есмь самое гнилое существо или, лучше сказать, самая гниль, самая нечистота, эссенция всего смрадного, тлетворного, ядовитого; я есмь все то, что может породить раздраженное против человечества Небо. Однако я пожираю не всех. Есть люди, которые с самого младенчества самим сложением своего тела предрасположены к тому, чтоб я их посетила. Свойство мое есть судороги, корча, рвота, понос; а как есть люди, которые с природы предрасположены к сему, следственно, я на тех и падаю; вообще, нравственное развращение людей есть магнит, влекущий меня. Испорченная развратами природа человеческая есть моя мать; в самой уже испорченной крови человеческой таюся я; а потому от меня таковых и трудно защитить и, так сказать, вырвать все нечистое, все предрасположенное к принятию меня. Но я тебе сделаю подобие. Ежели на листе белой бумаги наделать сальных полос и посыпать весь лист черным порошком: разумеется, что к одним засаленным местам пристанет порошок. Так точно в мире сем есть люди, подобные засаленным пятнам, влекущим меня, и я, подобно черному порошку, падая на род человеческий, похищаю тех, которые уже испорчены по самой своей нравственной природе. Нравственная природа есть источник или здравия или болезней. Я есмь чад, смертоносный угар, который, входя в человеку, сотрясает всю его нервную систему. Если бы ты появилась в нынешние времена, то усилия нынешнего поколения человеков изгнали бы тебя; ибо самые Царственные главы, не ужасался моей губительной власти, сами своею личностью идут ополчиться против меня. Медицина со всеми своими порошками для меня не ужасна еще, ибо еще я не открыта; но опасно для меня необыкновенное попечение Правительства с его предосторожностями.

Кручинин со Скудоумовым увидели ясно, что должно на что-нибудь решиться: или ехать в Москву мимо сих чудовищ, или воротиться назад в пресловутый град Чухлому, и, забившись в свои деревушки, поваливаться по теплым лежаночкам. Скудоумов и в самом деле поворотил было назад, ибо увидел, что из Москвы благим матом его братия Скудоумовы, родные и двоюродные, скачут на быстрых конях. Запасшись чайком, сахарком, винцом всякого рода, уезжают в свои деревеньки, изобилующие всякого рода хлебцом, гуськами, курками, цыплятками, молочком и маслицем. Но Кручинин, принявши бодрый дух, закричал на Скудоумова и сказал: «Вороти в Москву, ибо катят из Москвы те, в которых она не имеет нужды. В Москве остались патриоты, ищущие разделить опасность с своими согражданами, жертвующие для блага Отечества своими трудами, имуществом, даже жизнью, надеясь на Бога и ГОСУДАРЯ. Остались в Москве те благодатные чада, которые начертали на сердцах своих: Аще что и вредное испиете во Имя мое, не вредит вы; которые, вооружась терпением, правотою, решимостью, неколебимостию, помнят: Падет от страны Твоея тысяща и тьма, к Тебе же не приближится зло и рана; которые, ополчась Святою Верою, восклицают: Наступивши на аспида и василиска и попереши льва и змия. Ступай, Скудоумов, во Имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Благословен грядый во Имя Господне!»

— Смельчак! — сказала, изумившись, Холера. — А во устах его Истина, и Истина неоспоримая, оправданная всеми веками, всеми народами, всеми племенами земными.

Но Скудоумов, наблюдая светскую учтивость и политические извороты, приготовился витийствовать, и, будучи ободрен Кручининым, а более побуждаем мыслию, что от Холеры уехать нельзя скоро, приступил к ней и начал речь:

— Высокоуродливая, синебагрово-смертельная, корчащая рвота, судорога, понос или, Бог знает, как назвать твою безобразность! ты ходила по странам далеким; но не ходи к нам в Чухлому; поелику в Чухломе взять тебе нечего; да и в Москву мы не звали твою безобразность; ибо ты напугала и старого и малого, и бедного и богатого, и сильного и слабого. Отвечай же, ты, высокобезобразная, не съешь ли ты нас с Кручининым?

— Нимало не трону тебя, Скудоумов, с другом твоим Кручининым, и даже радуюсь, что вы едете в Москву; ибо, по крайней мере, вы посмотрите там на то, чему и я, всемирная странница, дивилась. Ступайте безбоязненно, добрые люди, и помните, вопреки вашим умникам: Без власти Божией и влас с главы не падет.

Скудоумов, не полагался на ласки Холеры, так как на ласки всех злых, которым доверять воспрещает и самое благоразумие, ударил коней ременником и взъехал в Крестовскую заставу. Взъехавши на постоялый двор дяди Власа, старинного своего приятеля, увидели они его, похаживающего по двору и окуривающего можжевельником все углы и столбы своего двора.

— Не вовремя-ста пожаловали, — вскричал Влас, — экая у нас суматоха; видимо и невидимо из Москвы народ валит.

— Бог милостив! — вскричал Кручинин, и взошел в хату. Хата была увешана чесноком, нанизанным на нитки.

— Вот! — сказал дядя Влас, взошедши вдруг в хату.

— Бывало, у меня чеснок валяется по лавкам и полатям; а ныне все и гряды перекопал, чтоб в земле не осталось ни одной чесноковинки. По двадцати, сударь, рубликов, говорят, за четверичок платят; да и то, только дай!