Лгунья (СИ) - Гичко Екатерина - Страница 2

Обрадованная девушка уже почти шагнула за порог, как вдруг почувствовала тепло. В холодном влажном воздухе оно ощущалось так явно, словно рядом пыхала жаром печка. Майяри стремительно шагнула назад и дрожащими руками вытащила мешочек из кармана. Сердце пустилось вскачь, пальцы её не слушались, и она едва не разорвала свиток, пока разворачивала его. Лихорадочно горящие глаза с жадностью впились в такой долгожданный ответ.

«Прости меня, Майяри. Я предал тебя. Не пиши больше. Я не отвечу».

Дыхание спёрло, а сердце, казалось, остановилось.

— Предал? — чуть слышно повторила Майяри. — Что за чушь? Нет… Да как… О Тёмные!

Выругавшись, девушка стремительно вбежала в комнату. Бросила свиток на стол и зашарила по столешнице руками в поисках уголька. Уголёк нашёлся: она смахнула его на пол в лужу, что успела натечь с неё. Зарычав от отчаяния, Майяри метнулась к потухшему очагу. По локти перемазавшись в саже, она наконец-то нашла нужное и бросилась опять к столу.

«Что случилось? Какое к Тёмным предательство? Ты с ума сошёл? Что ты сотворил?»

Буквы скакали вразнобой, строчки поплыли от накапавшей с головы воды, вся поверхность пергамента была замазана сажей, а Майяри с лихорадочно горящими глазами ждала ответа.

Как? Как Виидаш мог предать её? Он же ничего не знает! Ничего такого, чего не знали бы другие! Он даже не имеет представления о том, где она сейчас! Что сотворил этот идиот? Куда он влез?

Майяри закусила грязные костяшки и опять уставилась на строчки. «…не отвечу». Он действительно не ответит, этот идиот!

В ярости Майяри смахнула корытце с лучиной на пол и замерла.

Его могли вызвать на допрос. Что там мог сказать этот благородный дурень? Взять всё на себя, а ей написать эту глупость, чтобы она и думать не смела возвращаться? О-о-о! Это очень в его стиле! Только он всегда проваливался на лжи! Она убьёт его, если он посмел принести себя в жертву салейскому правосудию!

Бросившись к стоящему в углу дряхлому сундуку, Майяри извлекла на свет свой походный мешок.

Начало третьего месяца осени 567 года эры Храммара

Здание санаришского сыска скромно ютилось на тихой улочке Каменные Норы между домами добропорядочных горожан. Выглядело оно настолько непритязательно, что глаз за него практически не цеплялся. Втиснутое между простецким постоялым двором и сырной лавкой, оно больше напоминало склад — большой, пустой, но незапущенный. Новенькая кровля приятно радовала глаз коричнево-красной черепицей, стены из серого камня дышали крепостью, а окна обоих этажей холодно блестели стёклами. Казалось, дом отстроили, а въехать в него забыли. Об истинном его предназначении только местные старожилы и знали. Ну и ещё пара-тройка десятков заинтересованных лиц, разбросанных по всему городу.

Говорят, раньше на стене справа от входа висела каменная табличка, где указывалось, что это за место. Сейчас на том месте в своё удовольствие курчавился плющ, но даже если заглянуть под него, глазу представала только отсыревшая стена. Каменноно̀ринские жители шутили, что санаришский сыск ещё нужно суметь сыскать.

Несмотря на наружную необитаемость здания, жизнь внутри тихо и медленно, но текла.

Грузный мужчина, опираясь на подоконник, с жадностью смотрел в окно на сонную улицу. Дерево под его ладонями натужно поскрипывало, выражая своё возмущение немалым весом.

Внешность у мужчины была не самая привлекательная. Мощный и кряжистый как дуб, он производил несколько пугающее впечатление. На короткой, покрытой складками шее сидела большая голова, которую украшало мясистое лицо красного цвета. Особый колорит этому лицу придавал широкий, приплюснутый, весьма ноздреватый нос. Ноздри его, казалось, жили отдельной жизнью, шевелясь, как им вздумается, так же, как и брови, кустисто нависшие над глубоко посаженными блекло-голубыми глазами. Зато рот был широкими, но тонкогубым, и этот контраст с остальными крупными и яркими чертами делал и так невероятно выразительное лицо ещё более живым. Волосы же словно издевались над своим обладателем, придавая его грозному и устрашающему облику некоторую комичность. Наполовину чёрные, наполовину седые, они были тщательно зачёсаны назад и щедро умащены маслом, но даже это не могло их укротить, и то тут, то там на крупной голове бодро и радостно торчали полные упругой жизни кудри.

— Не едет… — низко пророкотал мужчина и наконец-то отошёл от окна.

— Так ещё и рано, данѐтий[1], — заметил бывший в этой же комнате молодой оборотень. — Обещали же, что к полудню явится, — он самодовольно улыбнулся и кивнул на настенные часы, стрелки которых почти подобрались к полудню.

Молодой оборотень, словно в противовес своему собеседнику, был высок, гибок и весьма смазлив. Рядом с неповоротливым и основательно скроенным данетием он казался излишне нежным. И кожа у него была белее, и голубые глаза ярче и веселее, а светло-русые волосы, едва закрывающие уши, куда аккуратнее и солиднее, чем седеющее непотребство начальника.

— Как приедет, так и приедет, — бойко продолжил молодой оборотень. — У нас всё готово, примем, как полагается.

Но, несмотря на браваду, глаза его нервно бегали, а пальцы мяли и теребили края карманов.

Данетий мрачно осмотрел комнату и подумал, что они действительно не смогли бы сделать большего.

Помещения сыска не отличались особым изыском, но сыскари всё же постарались прибраться, впервые остро пожалев, что в их рядах нет женщин. Посторонних в здание сыска допускать было строго запрещено, поэтому пришлось справляться своими силами. И многолетние залежи пыли и грязи сдались только после ожесточённой схватки, в которой весьма бесславно погибли три стула, пять столов, несчитанное количество полок и две улики, которые до своей гибели были способны засадить одного не в меру хитрого торгаша за решётку. Последняя утрата даже отправила двух растяпистых оборотней к лекарю: данетий был скор на расправу.

Эту же комнату, избранную под кабинет будущего начальника, выдраили с особым старанием. Потемневшие от пыли стены и пол неожиданно оказались отделаны панелями из светлого дерева. Из подвала притащили массивный стол, конфискованный у кого-то в незапамятные годы, и кресло ему под стать. Вдоль стены выстроились шкаф с застеклёнными дверцами и стеллаж тёмного дерева. В углу за столом мрачным стражем высился кряжистый металлический шкаф, имеющий некоторое сходство с данетием. Схрон этот был привезён два дня назад вместе с наказом установить его кабинете харѐна[2]. Тогда же привезли и первый приказ от будущего начальника: подготовить все документы по тому проклятому делу.

Данетий неприязненно посмотрел на аккуратную кипу бумаг и свитков, высившуюся на столе. Уязвлённое самолюбие опять досадливо заныло, и он поспешил перевести взгляд на окно. На сердце потеплело, когда он увидел пестрый букетик троецветок[3]. Тут же вспомнилась шалунья-дочь, решившая помочь отцу достойно встретить высокого гостя и притащившая целую корзину этого пёстрого сора. Пришлось немного взять. Вряд ли новое начальство их заметит.

— Данетий Триба̀н, а вы знаете, за что его к нам? — с опаской спросил молодой оборотень.

Трибан медленно повернул голову и мрачно посмотрел на нахала. Больше всего он не любил, когда подчинённые говорили о начальстве в таком неуважительном тоне. Он считал, что это расшатывает дисциплину. Но наказывать болтуна не стал. Варла̀й служил в сыске всего полгода, слыл редким весельчаком и был, по мнению данетия, оболтусом. Сам Трибан никогда бы в здравом уме на службу его не взял, но дед парня, данетий городской охраны, подсуетился. Тем не менее Варлай ему нравился. Чувствовалось в нём что-то толковое.

— Не за что, а зачем, — сурово осадил Трибан охламона. — Неугодных в сыск не отправляют. У нас тут нередко всплывают тайны не самых простых лиц. Давать же такую информацию ненадёжному никто не рискнёт.

— Но ведь он был дарѐном[4]! — глаза Варлая восторженно блеснули. — Я слышал про него. Ранха̀ш Во̀тый! Немилосердный! Гроза всех нарушителей закона! Молодой командир из числа подающих большие надежды! Блестящий воин! И это всё к нам?! — парень недоверчиво хмыкнул.