Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 35

… а потом коллективная память шепнула на ушко про солдат с ружьями, да про пушки картечью прямой наводкой. Куда там коса против пушек!

Приблизившись, християне растеряли добрую половину запала, замедлили ход и начали сдёргивать шапки, нестройно приветствуя незваных гостей. Тех, которые много хужей татарина! Татаре-то, они когда ишшо были! Да и были ли? А иго, так вот оно! Петербуржское. Барское!

— Здрав…

— … барин…

— … милость…

Лица деревянные, чисто идолы колодные, единым топором из пней дубовых вырубленные. Шапки в руках, спины склонены покорно, а вот глаза неправильные — настороженные. Не решили ишшо, скрипеть зубами до самых дёсен и склоняться перед силой, которая солому, аль бунт, и гори тогда вся округа огнями!

— Чево пожаловали-то, господа хорошие? — осторожно осведомился староста, выйдя вперёд, и чувствуя спиной молчаливую поддержку односельчан, — Оно как бы и тово, рановато с податями.

— Без тебя умные люди разберутся, смерд! — рослый, брюхастый становой растрясся с похмелья, да печёночные колики донимают, а от тово сильно не в духе. Гневен!

— Позвольте, Карл Иосифович? — земский чин вышел вперёд, сверкая близоруко пенсне в золотой оправе, отчево у многоопытных мужиков ажно зубы заныли. Известное дело, пинсне! Да ишшо и в золото оправлено.

Как для дохтура, так стёклышки такие первое дело. Учился, значица, без всяких, ажно глаза попортил. А как у стрекулиста[33] каково, так жди беды! Душу вынет, и чужую вложит, за всё по закону ихнему выйдет, без оглядки на нашенский покон.

А тут ишшо и золотое, то бишь матёрущий стрекулист, такой хуже шатуна. Шатун-то, он што, ежели в сравнении? А такой, в пинсне, не одного-двух мужичков задерёт, а всю округу по миру пустить могёт! И на рогатину таково не моги, н-да…

— Прибыли мы для устройства у вас образовательного учреждения, сиречь четырёхклассного сельского училища… — начал стрекулист, отставив назад правую ногу в дорогущем ботиночке, и заложив руку за отворот сюртука.

— Чисто паук, — шепнула одна баба другой, выглядывая у мужа из подмышки, — лядащий такой, што сдыхоть как есть! Ручки-ножки тонкие, а пузо такое, што будто кровушки насосался досыта. — Агась! — ответствовала товарка, — Косиножка как есть! А губёшки-то, губёшки! С синцой. Верно ты, Марфа, сказала — сдыхоть какая-то к нам пожаловала, чистый упырь, не дай Бог таково приснить! От таково не жди добра.

— Чево? — вытянув шею, переспросил староста, дождавшись окончания речи, — вы бы тово… этово, господин хороший, по-русски бы с нами, потому как по-господски не разумеем. Словеса некоторые вроде как и по-русски, а вместях как бы и не по нашенски.

— Вот же… — господин из земства растерянно оглянулся на станового.

— Бунтовать!? — выступил тот вперёд, радуясь возможности выплеснуть плохое настроение, — Вы чего удумали? Против властей идти, смерды?!

Да ни в жизнь, твоё благородие! — староста оглянулся на сельчан, сдвинувшихся ишшо плотней, — Вот те крест! Ты ба нам простыми словесами растолковал, а то мы люди неучёные, таких слов-то и не знаем!

Староста привычно валял дурака, потому как чево ж не разобрать-то? Уж про училище-то он всё понял!

Другое дело, пусть растолкуют учёные господа каждое словечко, а то хвостом только махнут, и нетути их! А християне вроде как и ознакомлены, а на деле — шиш! И даже без масла.

— Школу, дурак! — взъярился становой, надуваясь объёмистым брюхом и багровея одутловатой щетинистой мордой, отчево доброй половине мужиков помстился кабанчик, которого бы и уже и пора… тово, ножичком. И обсмолить, — Школу в вашем селе откроют!

— Ва-ашь бродь! — у старосты ажно ноги подогнулись, от подтверждения самохудших мыслей, — За што нам такое?! Верой-правдой завсегда, а тут такое…

— Бунтовать?! — мясистая рука начала лапать кобуру.

— Не губите! — староста бухнулся на колени прямо в пыль, — Ну куда нам школа? Сами себя еле кормим, через два года на третий кусочничать не ходим, а тут тягло такое!

— Кретины! — становой харкнул, попав на лапоть старосты, отчего у мужика ажно волна прошла по всему телу. Эх-ма… в лесочке бы етого кабанчика встретить, никакой левольверт бы не помог! Если б подальше от деревни только, а то чево ж обчество под нехорошее подводить?!

— Ради вас умные люди ночами не спят! — ярился полицейский, — Законы умные придумывают, а вы… твари неблагодарные… Быдло как есть!

— Позвольте, — земский нерешительно тронул разъярившегося станового за рукав, — кажется мне, тут произошло некоторое недопонимание. Я попробую объяснить этим… э-э, пейзанам, всю суть их заблуждений.

— Пейзанам, — прогудело средь християнам тихохонько — так, штобы баре не услыхали, а то беды ведь не оберёшься! Ишь какие словеса гадкие! Вроде как и без матерка, а будто дерьмом облили.

— Прошу, — едко отозвался полицейский, делая шаг назад, погрозив толпе увесистым, как бы не больше головы Кузьмёныша, кулаком, — у-у, быдло!

— Господа мужики! — начал земский, — судя по всему, произошло элементарное недопонимание. Я представитель земства, зовут меня Виссарион Аполлинариевич…

«— Матёрущий…» — тоскливо подумал староста, принимая самый покорный вид, — «такой все зубы заговорит не хуже бабки-шептуньи»

— … таким образом, содержание школы никоим образом не ляжет на общину.

— И обеды? — переспросил староста угрюмо, — Вот штоб так — без денег?

— Без денег, — терпеливо, но уже с нотками раздражения, ответил земский, постукивая длинными ногтем по вытащенному золотому портсигару.

— И без записей?

— Без записей. Любой ученик обеспечивается горячими обедами за счёт благотворителя. А если оный ученик учится на отлично, показывая высокий ум и должное рвение, то по рекомендации учителя, возможна и стипендия на обучении в более высоких учебных заведений.

— При надлежащем благочестии! — добавил земский от себя, нравоучительно указав на старосту желтоватым от табака перстом.

— У нас недоимки ещё за те лета, — топчась в пыли с картузом в мозолистой руке, тоскливо предупредил староста. Всем своим мужицким нутром он чуял нешуточный подвох, но уловить ево никак не удавалось, — много, страсть!

— Недоимки ваши, равно как и имущественное положение, никоим образом не пересекаются со школьным фондом.

— Чевось?

— Не пересекаются, говорю! — земский начал терять остатки терпения.

— В селе будет выстроена школа, — начал рубить земский, — причём содержание учителя, закупку учебников и учебных пособий, а так же горячие обеды для всех учеников, берёт на себя благотворитель. Всё! Пшёл вон, скотина!

— Так бы и сразу, Виссарион Аполлинариевич, — пробурчал становой, садясь в пролетку, сильно прогнувшуюся набок, — а то ишь, залиберальничали! В кулаке их, в кулаке!

— Ох, Карл Иосифович, — с чувством отозвался земский, усаживаясь напротив, — в такие минут, при всех своих убеждениях, я начинаю понимать противников отмены крепостного права! Ну дети же, сущие дети! Куда им без отеческого пригляд?

— Быдло! — отрезал становой, пхнув кучера сапогом в спину, — Трогай!

— Чево они? — тихохонько поинтересовался Кривой Анфим, глядя в спину отъезжающим барам. — Жалеют, што из крепости нас ослобонили! — отозвался староста, сплюнув вслед и натянув картуз.

— А… — глубокомысленно протянул мужик, — а такой весь из себя поначалу, што фу ты ну ты!

— Все оне одним миром!

— Записываемся! — волостной писарь, оставленный высоким начальством, начал свою работу, усевшись за вынесенным столом со всем своим удобством, — В очередь, становись, растуды вас в качель! Имя, отцово имя, да фамилье. И по гривеннику готовьте!

— Так это, — замялся староста, опасаясь спорить с наделённым нешуточной фактической властью волостным писарем, — вроде как и тово… бесплатно! Господа сказали.

— Остолоп! — писарь брезгливо выпятил мясистую губу и оглядел мужика, как хорошая хозяйка глядит на катях, невесть каким образом оказавшийся посреди метёной избы, — А переписать вас? Официяльный документ, не шутка!