Медиум (СИ) - Злобин Михаил - Страница 38

Штырёв после этого сообщения просто потерял душевное равновесие. При своих людях он старался не подавать виду и быть собой обычным — метал громы и молнии, раздавал приказным тоном ультимативные поручения, сулил ужасные кары на головы тех, кто облажается… но когда он оставался один, единственное, что ему хотелось делать, это просто молчать. Посидеть в тишине, понаблюдать за необычным танцем прекрасных экзотических рыбок в огромном аквариуме.

А сейчас овладевшее Штырем безразличие навалилось сильнее прежнего. Не покидало ощущение, что его жизнь летит под откос, и это совсем не добавляло авторитету оптимизма.

Но потом Штыря из этой несвойственной для главаря огромной группировки апатии выдернул телефонный звонок. Это звонил Хан, который в своей неизменной спокойной манере высказал ему свое недовольство.

— Ты никак, Игнат Альбертович, совсем постарел? Потерял хватку? Я думал, что достаточно ясно тебе дал понять на счет Секирина еще на собрании. Но что я узнаю сейчас? Ты его упустил. Я честно не ожидал от тебя такого…

— Все не так, как кажется… — Штырь пытался оправдаться, но сам не верил в то, что говорил. — Мой человек, пропавший вместе с Секириным, в телефонном разговоре сказал, что о нем можно больше не беспокоиться.

— Штырь, уж извини за прямоту, но меня такой ответ не устраивает. Ты видел тело медиума лично?

— Нет.

— Тогда, может быть, ты хотя бы видел своего человека?

— Нет…

— В таком случае, я не понимаю, зачем ты мне это вообще рассказываешь. Более того, я тебя сейчас, возможно, удивлю, но мои источники в органах сообщают о том, что Секирин очень даже жив. И сейчас скрывается ото всех.

— Я… я…

— Да-да, не утруждай себя, Игнат Альбертович. Мне и без этого совершенно очевидно, что тебе пора уже в почетную отставку. И я не могу тебе в этом отказывать…

— Ты забываешься, Хан! — Штырь зарычал в трубку, будто услышал самое страшное оскорбление, которое только можно придумать. — Я создал свое дело с нуля! Я подобрал с улицы и воспитал из своих пацанов настоящих волков, я их вооружил, сделав из кучки шпаны тех, с кем считается теперь вся Москва! Не тебе решать, когда мне уходить на покой, ты понял?! Это! Все! Мое!

— Очень эмоционально, Штырь, я проникся. Без шуток. — Голос Хана не изменился ни на йоту, он оставался все таким же мертвенно спокойным и невозмутимым. — Одна только неточность. С тобой и твоими джентльменами последнее время не то чтобы считаются, а как бы помягче сказать, больше потешаются. А я надеюсь, ты осознаешь, что твой позор пятнает не тебя одного, но и нашу скромную организацию?

Штырёв заскрипел зубами, но сходу не сумел придумать достойного ответа на такое издевательское, но все же справедливое замечание.

— Вижу, понимаешь, Штырь. Так что сроку тебе даю до воскресенья. Если за эти несколько дней не сумеешь прикончить нашего неуловимого медиума, то я подключу к этому делу всех остальных. И, можешь уже начинать на меня злиться, тайны из твоего фееричного провала я делать не буду. После такого ты потеряешь даже ту видимость уважения, что имеешь сейчас. И тогда мы снова вернемся к вопросу о твоей отставке, потому что я не позволю тебе больше осквернять своей недееспособностью мою организацию. Жду новостей, всего хорошего.

И Хан положил трубку. Он был настолько серьезен, что даже в кои-то веки снял свою извечную маску равного партнера, которую поддерживал всегда и везде. Он прямо назвал Десятку своей, давая понять, что все то множество слухов о нем и воровской организации Москвы вовсе не беспочвенные. В другое время Игнат Альбертович сильно заинтересовался бы таким откровением, но сейчас его мысли были заняты совсем другими вопросами.

И вот теперь Штырёв снова сидел, глядя в одну точку, и вливал в себя в непомерных количествах дорогущий алкоголь, пытаясь привести мысли хотя бы в подобие порядка. Кто бы мог подумать, что тупой поступок Борова может поставить под удар дело всей его жизни…

Тут снова зазвонил телефон, на экране которого высветилось имя Бориса. Вспомнишь говно, оно и всплыло, что называется.

Штырь ответил больше на автомате, чем от необходимости, но услышав о чем говорит его человек сразу принял стойку, как охотничья собака, учуявшая дичь.

— Шеф! — Взволнованный голос Дерзюка говорил сам за себя, у того явно что-то произошло. — Новости! Есть новости про Секирина!

— Давай, выкладывай, что там у тебя!

— Не по телефону, шеф. Куда мне подъехать?

— Черт бы тебя задрал! Ко мне езжай, я в офисе! У тебя десять минут!

— Понял! Сейчас буду!

Вызов прервался. Штырь с отвращением посмотрел на недопитый стакан в своей руке и со злостью запустил его в стену, где он разлетелся сотней осколков, оставив на дорогой деревянной панели глубокую вмятину.

Рано еще его списывать со счетов, Штырь еще повоюет. Сперва он разберется с этой занозой Секириным, а потом уже спросит с Хана за его сегодняшние слова. Как бы не был он силен и влиятелен, но подобного отношения Штырёв не собирается спускать никому. И кто знает, может быть после этого у Золотой Десятки появится новый глава?

Отбросил сладкие мысли о возмездии, Игнат Альбертович начал мерить свой огромный кабинет шагами. Если Борис сможет дать наводку на исчезнувшего Секирина, то Штырь простит ему абсолютно все прегрешения, в том числе и то, что вся эта каша с непонятным экстрасенсом по его вине и закрутилась.

Но почему-то чертов Боров не очень-то спешил. Уже прошли отмеренные ему десять минут, и Штырь уже было собирался звонить ему, когда запищал селектор на столе.

— Да?!

— Игнат Альбертович, — в динамике зазвучал голос его неизменной помощницы Жанны, которую он периодически валял в своем кабинете в разных позах, — тут Борис к вам пытается очень настойчиво попасть, но вы просили вас не бесп…

— ВПУСТИ ЕГО, ОВЦА! БЫСТРО!

— Конечно, Игнат Альбертович… — пискнула испуганно молодая секретарша и прервала связь.

Буквально через секунду в кабинет ввалился взбудораженный Боров. Он тяжело дышал, словно преодолел бегом половину Москвы.

— Секирин, шеф! Он живой!

— Мать твою, Борис! Скажи мне то, чего я еще не знаю!

— Я видел его!

— Что-о-о?!!

— Да, я видел его, он сам меня нашел!

— Для чего? Что он хотел от тебя.

— Он хотел, чтобы я передал сообщение.

— Ты че, сука, упоролся?! Ты почему не грохнул его?! Твою мать, какое, в задницу, сообщение?!

— Вот такое…

Борис выхватил из-за пазухи свой Макарыч и наставил ствол на своего босса.

— Боренька, ты что, совсем оху… — Штырь не успел договорить, потому что пистолет в руках Дерзюка дернулся, выплевывая искры и раскаленные пороховые газы. Пуля ударила прямо в грудь, отчего авторитет судорожно прижал к месту ранения руки и рухнул на пол, пятная только недавно вернувшийся из химчистки ковер.

— А-а-а-х-х-р-р… — Штырёв захрипел, выплевывая кровь из пробитого легкого и корячась на толстом ворсе, — что за… Б… Бор-ис…какого хрена ты твори… — но грохот выстрела снова прервал его на полуслове. На правом виске авторитета появилась аккуратная дырочка, а позади его головы расплескалось буро-красное месиво.

Прибежавшая на звуки выстрелов братва застала в кабинете совсем уж неприглядную картину. На полу, раскидав содержимое черепной коробки, в совершенно жалкой позе лежал их босс, а над ним возвышался Боров, один из его приближенных, почти что правая рука. Тот, с кем Штырь вышел из пекла девяностых, и кого всегда держал возле себя.

Заметив пистолет в его руке, бандиты мигом повытаскивали свое оружие и попрятались за углами.

— Боря, чё за херня?! Это ты босса кончил, муфлон?! Бросай ствол, а не то мы тебя тут положим!

— Ничего ты, шнырь, мне не сделаешь.

— С хера ли?!

— Не успеешь.

Дерзюк приставил Макарыч себе к подбородку и под десятком шокированных взглядов без лишних слов нажал спуск.

Вылетевший из него фонтан крови и мозгов достал аж до самого потолка, забрызгав изысканную лепнину густыми красными ошметками. Глухо звякнули осколки черепа, облепленные волосами по деревянной столешнице, грохнулась на пол здоровенная туша, и в кабинете авторитета наступила почти абсолютная тишина.