Мароны - Рид Томас Майн - Страница 41

• Предыдущая
• 41/87
• Следующая

Знаменитое затмение, которым хитрый Колумб так ловко обманул простодушных жителей открытого им острова, не единственное, заслуживающее того, чтобы его записать в анналы Ямайки. Автор считает своим долгом поведать и о другом — может быть, недостойном занесения в эти анналы, но, во всяком случае, заслуживающем того, чтобы посвятить ему хотя бы одну главу этого романа. Затмение это, хотя и не приведшее к столь важным результатам, как первое, представляет все же известный интерес, особенно для тех действующих лиц нашей драмы, на судьбы которых оно оказало немалое влияние.

Случилось оно недели две спустя после приезда достославного Смизи. Могло даже показаться, что солнце затмилось именно по этой причине, как бы желая достойно завершить весь тот блистательный ряд праздников и увеселений, которые давались в честь владельца замка Монтегю. Вот почему затмение это по справедливости следует назвать «затмением Смизи».

Накануне дня, когда ожидалось вышеупомянутое небесное явление, наш лондонский щеголь загорелся блестящей идеей полюбоваться им с горных высей, а именно с Утеса Юмбо.

Собственная выдумка показалась ему верхом оригинальности. Он отправится на утес с Кэт Воган. Он спросил на то разрешения у мистера Вогана и, разумеется, получил его, а тем самым и согласие Кэт: за последнее время она научилась понимать, что воля отца — для нее закон.

Смизи не без умысла предложил отправиться на Утес Юмбо, эту самой природой созданную обсерваторию.

В час, когда земля окутается тьмой, как покровом вечности, — в этот торжественный час полумрака Смизи решил задать роковой вопрос. Почему избрал он для подобной цели столь мрачное место и время, навеки останется тайной. Может быть, он предполагал, что романтическая репутация утеса в соединении с необычной обстановкой смягчит сердце юной креолки и склонит ее к положительному ответу. А может быть, — и это даже вероятнее, — этому заядлому театралу вспомнилась какая-нибудь эффектная сцена, и он захотел воспроизвести ее в жизни.

Чтобы дойти до назначенного места не спеша, Смизи отправился на Утес Юмбо заблаговременно, за два часа до ожидаемого сближения великих светил. И, конечно, в обществе прелестной Кэт. Других спутников у них не было. Предстоящее объяснение требовало разговора наедине, и поэтому Смизи отказался от предложенного мистером Воганом чернокожего проводника.

Утро выдалось прекрасное. Солнце еще светило ярко, на ясном небосводе не было ни облачка. Путь Смизи и очаровательной креолки лежал среди мест, природная красота которых не имеет ничего равного на земле. Сады и цветники Горного Приюта радовали глаз необычайным богатством и разнообразием пышных растений: одни — посаженные лишь затем, чтобы давать тень, другие — из-за прекрасных цветов, третьи — ради их сочных плодов. Тут росли прославленный на Востоке тамаринд, различные виды пальм, папайя и своеобразное так называемое «трубное дерево».

Всюду радовали глаз олеандры, «розы южных морей», а также чудесная магнолия и душистая персидская сирень. Сучья плодовых деревьев сгибались под тяжестью роскошных плодов. Тут росли манго, малайские яблоки, гуава, апельсины и лимоны всех сортов. Стволы деревьев были сплошь увиты множеством растений-паразитов, в том числе редкими по красоте орхидеями. Душа ботаника возликовала бы при виде этого великолепного ботанического сада, оранжереи, крышей которой служили лазурные небеса.

Для юной креолки, с рождения привыкшей к пышной тропической природе, зрелище это не представляло ничего нового. Еще меньше цветы и деревья занимали воображение городского франта. Последнее приключение отбило у него любовь к лесу, и, на его взгляд, капустная пальма была ничем не интереснее обыкновенной капусты. Но Смизи, завсегдатай оперы и балета, был, однако, не лишен музыкальности и с изумлением слушал певчих птиц Западного полушария, голоса которых почему-то считаются неприятными.

И действительно, в то утро птичий хор, казалось, давал праздничный концерт. Из рощи доносился похожий на звук кларнета голос одной пичужки, к нему присоединялся воркующий голосок другой. С верхушки высокого мангового дерева слышались нежные трели колибри. Она выводила свою волшебную песенку с таким воодушевлением, как будто вкладывала в нее всю свою крохотную душу. В темных лесах на горе раздавались голоса других певцов. Тянул свою протяжную, бархатную мелодию черный дрозд; время от времени доносился жалобный крик отшельника, скорбный и торжественный, как церковные напевы. И над всем этим хором царил звучный, сильный голос пересмешника, этого соловья Нового Света. Прибавьте к этому жужжание пчел, непрерывное стрекотание кузнечиков, цикад и ящериц, металлическое кваканье древесных лягушек, шелест ветра среди копьевидных листьев высокого бамбука, гул далекого водопада, прибавьте сотни других звуков — и вы представите себе, какой музыкой приветствовала природа мистера Монтегю Смизи и его юную спутницу, пока они поднимались по горному склону.

Смизи разделял общую радость. Томс вырядил его в самый любимый костюм, и молодой денди ликовал, предвкушая победу над сердцем прекрасной креолки. Достигнув расселины, которая вела к вершине утеса, Смизи проявил должную храбрость, мужественно пройдя вперед и атаковав крутую тропинку. Он бы, конечно, предложил спутнице руку, но ему самому понадобились обе его руки, чтобы как-нибудь удержаться на круче. Впрочем, Кэт следовала за ним без всяких усилий. Она привыкла взбираться по крутым тропинкам и сама могла бы помочь своему кавалеру. Через несколько секунд оба они добрались до ровной вершины скалы и очутились под пальмой.

Страшиться здесь им было нечего: прикованный к дереву скелет давно куда-то таинственно исчез. Мистер Смизи посмотрел на свой хронометр. Затмение должно было начаться через пять минут.

Но для произнесения торжественного монолога Смизи решил избрать не миг сближения двух светил и не мгновение, когда все погрузится во тьму, — нет, он сделает это, когда вновь покажется солнце, своим ослепительным блеском как бы символизируя чувство влюбленного. Смизи заранее подготовил изящные фразы, которыми собирался украсить свое признание. Он сравнит с солнцем свое собственное, пылающее страстью сердце. Оно, как солнце, то ярко горит, то погружается во мрак отчаяния, то вновь загорается надеждой при мысли, что Кэт сделает его счастливейшим из смертных.

Свою любовную декларацию Смизи выучил наизусть еще накануне вечером и повторил утром перед Томсом по крайней мере раз двадцать, проведя перед уходом последнюю, генеральную репетицию «в костюмах». Если только от затмения солнца у него не отнимется язык, все должно сойти гладко. Вполне уверенный в своем красноречии, а также и в своем успехе, романтически настроенный Смизи водворил часы на прежнее место и, держа в руке закопченное стекло, стал дожидаться начала затмения.

Медленно, неслышно и все еще незаметно приближалось ночное светило к пылающему диску. Но вот на краю его обозначилась узкая темная полоска.

— Начинается затмение! — возвестил Смизи, поднося к глазам стеклышко. — Солнце и луна целуются, как двое влюбленных. Прелестно! Не правда ли, очаровательная Кэт?

— Для поцелуя влюбленных расстояние, пожалуй, несколько велико: между ними около девяноста миллионов миль.

— Ха-ха-ха! Очень, очень мило! Да, в таких случаях большое расстояние нежелательно. Лучше быть рядом, вот как мы с вами. Не правда ли, очаровательная Кэт?

— Это зависит от обстоятельств. Если любовь взаимна…

— Взаимна? Да, конечно, в известной степени вы правы.

— В очень большой степени, мистер Смизи. Будь я, например, мужчиной и предмет моей любви смотрел бы на меня хмуро — вот как сейчас луна хмурится на солнце, я бы постаралась держаться как можно дальше. Ну, скажем, на расстоянии девяноста миллионов миль.

Если бы мистер Смизи на мгновение оторвался от закопченного стеклышка и взглянул на свой «предмет любви», он бы, пожалуй, уразумел по выражению лица Кэт, что в свои слова она вкладывала отнюдь не тот смысл, какой ему заблагорассудилось в них усмотреть.

• Предыдущая
• 41/87
• Следующая