Мароны - Рид Томас Майн - Страница 6

• Предыдущая
• 6/87
• Следующая

Едва барк стал на якорь, как небольшой ялик отчалил от пустынного берега и направился к кораблю. В ялике находилось три человека. Двое сидели на веслах — это были негры, и весь наряд их состоял из грязных холщовых штанов и шляп.

Третий сидел на корме и правил лодкой. Ни цветом кожи, ни костюмом он ни в малейшей степени не походил на двоих гребцов. Впрочем, во всем мире вряд ли отыскался бы похожий на него человек.

На вид ему было лет шестьдесят. Это был белый, но вест-индское солнце и грязь в складках и морщинах щек придали его коже цвет табачного листа. От природы узкое лицо с возрастом высохло и заострилось так, что фас почти исчез. Чтобы разглядеть лицо как следует, требовалось встать сбоку и смотреть на него в профиль. Зато профиль в полном смысле слова был выдающийся: особенно примечателен был нос, напоминавший клешню омара. Прибавьте к этому острый, выступающий вперед подбородок и глубокий провал на месте рта — все это придавало ему разительное сходство с попугаем. Когда страшный, провалившийся рот раскрывался в улыбке, — что, кстати сказать, случалось весьма редко, — обнаруживалось всего два далеко отстоящих друг от друга зуба — словно два часовых, стерегущих мрачную, темную пещеру.

Эту своеобразную физиономию освещали два черных слезящихся глаза, сверкающих, как глаза выдры. Сверкали они постоянно и закрывались, лишь когда их обладатель погружался в сон — состояние, в котором его почти никогда не заставали.

Глаза казались особенно блестящими по контрасту с густыми седыми бровями, сросшимися на узкой переносице. На голове волос не было — вернее, их не было видно, так как всю ее закрывал надвинутый на уши грязновато-белый полотняный колпак. Поверх него красовалась белая касторовая шляпа, продавленная тулья и обтрепанные поля которой красноречиво свидетельствовали о долголетней службе. На горбатом носу сидели огромные зеленые очки — очевидно, чтобы защищать глаза от солнца, но, может быть, и для того, чтобы скрывать светившуюся в них злобную хитрость. Светло-синий, выцветший от долгой носки полотняный сюртук с когда-то яркими золотыми, а теперь тусклыми, словно оловянными, пуговицами, короткие засаленные штаны из казимира, длинные чулки и нечищеные сапоги — таков был костюм этого странного субъекта. На коленях у него лежал голубой полотняный зонт. Нарисованный здесь портрет — или, вернее, профиль — изображает работорговца Джекоба Джесюрона. Гребцы были его рабами.

Лодка неслась с необычайной быстротой. Джесюрон то и дело понукал чернокожих гребцов, и те изо всех сил налегали на весла. Время от времени он оборачивался и с опаской поглядывал в сторону города. По-видимому, работорговец боялся конкурентов и стремился во что бы то ни стало попасть на корабль первым.

Намерения его увенчались успехом. Утлому суденышку понадобилось немало времени, чтобы покрыть расстояние от берега до корабля, хотя оно было не больше мили, но все же, когда ялик прибыл на место, на волнах залива еще не было видно ни одной лодки.

— Эй, на барке! — закричал Джесюрон, как только лодка приблизилась к левому борту судна.

— Эге-гей! — ответил голос с корабля.

— Капитан Джоулер?

— Я! Кому я там понадобился? — откликнулся голос с кормы, и минуту спустя над бортом показалась бледная, землистая физиономия капитана Аминадаба Джоулера. — А, мистер Джесюрон! Решили первым взглянуть на моих черномазых? Ну что ж, первым пришел, первым получай. Такое уж у меня правило. Рад видеть вас, старина! Как живете?

— Превосходно! Превосходно! Надеюсь, и вы благополучно здравствуете, капитан Джоулер? Хорош ли нынче товар?

— Первый сорт, приятель! На этот раз товар отличный. Всех цветов и размеров! Ха-ха-ха! Выбирайте любых по вкусу. Давайте-ка, карабкайтесь на борт! Гляньте на мой товарец!

Получив такое приглашение, работорговец ухватился за спущенный ему веревочный трап и, взобравшись по нему с проворством обезьяны, мигом оказался на палубе.

Обменявшись рукопожатиями и другими приветствиями, показывающими, что торговец и покупатель — старые дружки и отлично понимают друг друга, Джесюрон поправил очки и принялся осматривать «товар».

Из каюты вышел и остановился неподалеку от люка молодой человек, своей внешностью резко выделяющийся среди всех других на корабле. Костюм, манера держаться, целый ряд мелочей — все свидетельствовало о том, что он не относится ни к белым, составлявшим команду судна, ни к темнокожим, составлявшим его груз. Он не был невольником, поскольку мог свободно расхаживать по кораблю. Однако одежда и цвет кожи заставляли отказаться от предположения, что это белый, — и то и другое указывало на африканское происхождение. Но черты лица не были типичны для африканца. Характер их был скорее азиатским, точнее, арабским. В сущности, лицо было бы почти европейским, если бы не бронзовый, с красноватым оттенком цвет кожи.

На вид молодому человеку было лет восемнадцать — девятнадцать. Он был хорошо сложен и красив. Тонкие дуги бровей над большими глазами, нос с легкой горбинкой, правильной формы губы, белоснежные зубы, кажущиеся особенно белыми рядом с темным пушком на верхней губе, густые черные как смоль, слегка вьющиеся, но отнюдь не курчавые волосы — такова была его внешность.

Но особенно резко выделялся он среди нагих черных невольников своим роскошным одеянием. На нем было нечто вроде желтой атласной туники без рукавов и короткая, едва прикрывающая колени юбка. Талию охватывал алый китайского шелка кушак с золотой бахромой. Через левое плечо был перекинут синий шарф, наполовину скрывающий в своих складках кривую саблю в богатых ножнах и с резной рукояткой слоновой кости. Костюм довершали тюрбан и кожаные сандалии.

Несмотря на азиатский характер его одеяния, несмотря на то, что внешностью он больше всего походил на индуса, это был чистокровный африканец, хотя и не принадлежал к обычному, всем знакомому типу, заключающему в себе явные негроидные черты. Молодой человек принадлежал к великому воинственному пастушьему племени фулахов, населяющих области от Дарфура до побережья Атлантического океана. Около него стояло четверо человек, тоже отличавшихся по виду от остальной массы невольников. Более скромная одежда и ряд других признаков говорили о том, что это слуги молодого фулаха. Почтительные позы, внимание, с каким они ловили каждый его взгляд и жест, указывали на привычное раболепное повиновение.

Богатая одежда фулаха и сквозившая в его поведении надменность показывали, что он — человек не простой и, может быть, даже вождь какого-нибудь африканского племени. И действительно, это был фулахский принц с берегов Сенегала. Там, на родине, его лицо и костюм не привлекли бы к себе слишком большого внимания, но здесь, у западного берега Атлантического океана, на борту невольничьего корабля присутствие роскошно одетого принца требовало объяснения. Было совершенно очевидно, что он здесь не в качестве пленника. Напротив, с ним обходились почтительно.

Каким же образом очутился он на барке, везущем черных невольников? Может быть, в качестве пассажира? И что за люди составляют его свиту? Такие вопросы задал работорговец Джесюрон, когда, вернувшись с палубы, где происходил осмотр живого товара, впервые увидел молодого фулаха.

— Лопни мои глаза! — воскликнул он, всплеснув руками и в изумлении уставившись на живописную группу в восточных тюрбанах. — Лопни мои глаза! Это еще что такое? Бог ты мой! Да неужто это тоже рабы, капитан Джоулер?

— Да нет. Вон у того, в шелках и атласе, у самого есть рабы. Это принц.

— Принц?

— Ну да. Что, не верится? А мне не впервые приходится перевозить африканских принцев. Этот вот — его высочество принц Сингуес, сын великого султана Фута-Торо. А вокруг него — свита, или… как их там?.. придворные. Тот, с желтым тюрбаном на голове, зовется «золотой слуга», а с голубым — «серебряный слуга». А вон тот — «первый камердинер».

• Предыдущая
• 6/87
• Следующая