Город (СИ) - Белянин Глеб - Страница 46

— И что находится в этой обсерватории? — Спросил Эмиль, заинтересованный историей.

— Не знаю. Мы ведь туда так и не попали. Но она там точно не просто так стоит. Да и… не подумайте, что я фантазёр, но от неё почему-то так и тянет чем-то… неизвестным. Да, да, поверить сложно, я понимаю, но вы не видели того, что видел я. Мне кажется, что эта обсерватория не просто так там стоит, в ней проводились определённые исследования. Я уверен, что там можно найти ответы на вопросы, почему так произошло с нашим миром, кто возвёл все эти генераторы и есть ли способ разморозить мир.

Слушатели притихли. Лишь искры от жаркого костра били в небо, будто бы колючками впиваясь в облака.

— Так давайте двинем туда, — предложил Эмиель. — Снарядим группу.

— Не выйдет, — грустно отозвался Михаил. — Эта обсерватория находится прямо позади нас. А позади нас Великая буря, уже наступает на пятки. Кто пойдёт туда — тот труп.

Эмиль помолчал несколько секунд и ответил:

— Ну и отлично, заодно и проверю, существует ли ваша Великая буря вообще или нет. Может это всё выдумки.

Каждый присутствующий у костра поднял свой взгляд на него. В каждом взгляде пробивался проблеск, осколок надежды.

— Да не смотрите вы на меня так, — он оборвал в них образ себя как героя, но не обрывал проблеска надежды. — Мне всё равно примерно столько и осталось. Немного совсем. Во, — и показал почерневшую от гангрены культю. Патрульные поёжились и скривились, пытаясь отплеваться от одного только вида его гниющей заживо руки.

— А ещё головушка побаливает, — игриво замахнулся Эмиель. — В драку в одну ввязался, но не ввязаться нельзя было. Наконец-то отмучаюсь от этой боли!

По группе людей прокатился нервный смешок.

— Кто со мной?

Люди резко замолчали.

— Прости, Эм, — отозвался Пётр. — Но меня в Городе ждёт дочь. Мне нельзя.

— Знаю, — Эмиель чувственно посмотрел ему в глаза. — Поэтому и не осуждаю. Ну, больше никто? Вот и хорошо, никто над ухом жужжать не будет. И один справлюсь.

— Я пойду, — поднял руку Рыжий.

— Рыжий? — Покосился на него Эмиль. — По-моему я только что радовался тому, что никто не будет жужжать у меня над ухом. Мне теперь одеваться в чёрное и устраивать траур по моим не сбывшимся мечтам?

— Нет, Эмиль, — впервые он назвал его имя не сквозь зубы. — Я всё обдумал. Я хочу вместе с тобой, я хочу в обсерваторию.

— Ну вот и решили, — глубоко вздохнул Михаил. — Парень пусть идёт, нечего его останавливать, поможет, а ты, Эмиель, точнее вы оба, с Петром, зайдите ко мне.

Михаил грузно осел на стол, так, что тот под его тяжестью изогнулся, но всё же необъяснимым образом выдержал его вес. Руки он перекрестил на груди, дождался когда Пётр и Эмиль сядут на стул и кровать, а затем сказал:

— Кирилл. Моего сына зовут Кирилл. После окончания школы он пошёл в военное училище, там научился неплохо стрелять. Для меня неплохо, — он отоварился. — Для его учителей и для всех остальных стрелял он просто превосходно. Да и в оружии разбирался. В самом училище был главой самого успешного отряда, все отзывались о нём, как о хорошем лидере. Когда грянул гром, а точнее обрушился на наши головы мороз, неся в наши дома лишь холод и голод, образуя новый мир, мы с ним держались вместе, хоть и не всегда ладили. В Тринадцатый сектор мы попали с трудом, но попали, и об этом не жалели никогда, ведь жили там на достойном уровне и весьма свободно. А после… когда к нам пришли беженцы и смели нас и наш дом также, как сейчас сметут ваш, наши взгляды не сошлись. Он сдался, а я нет. Вы случаем не знаете, — он поднял взгляд с пола и взглянул на них умоляюще, так, как никогда ни на кого не смотрел. — Тот человек, о котором вы рассказывали, и который спас вас от волков, его случаем не Кирилл звали?

— Миш, — слова ему давались с трудом, буквы горели во рту, точно случайно зажёванная фотоплёнка. — Там было два человека в балахоне, которые ещё сохранили рассудок. Один умел стрелять, второй умел руководить. Они оба умерли, но я надеюсь, очень, надеюсь, что твой сын был тот, который хорошо стрелял.

— И я надеюсь, — мужчина смахнул бегущую с уголка щеки слезу.

В палатке повисло молчание, было оно тяжёлое и давящее, точно прощающий взгляд человека, которого ты предал.

Ветер завывал снаружи, заставляя конструкцию, в которой они спрятались от него, дрожать от страха.

— Забавный факт, — отозвался Пётр, который до этого момента молчал, но проявил свой голос лишь для того, чтобы нарушить тишину. — Щека говорил нам, что ни за что не даст волкам растерзать себя, но в итоге именно это с ним и произошло, именно так он и умер. Может быть судьба прислушивается к нашим чувствам и нашим словам? Прости, Эмиль, я просто часто об этом думаю.

— Какое забавное у этой судьбы чувство юмора, не находишь? — Эмиель не стал осуждать напарника.

— Скажешь, как бы ты хотел умереть, Эмиель? — Поинтересовался Пётр.

— Да без проблем, — рискнул человек, которому осталось жить пару дней, а потому и рисковать ему было нечем. — Хочу умереть в тепле, но тепло чтоб не от пара, а ещё чтобы на моё лицо падали капли дождя. Надеюсь, судьба прислушается к моим желаниям, пусть хотя бы попробует их не исполнить.

Эмиль улыбнулся.

Город

Температура -20° по Цельсию

Ночь окутала Город: рабочие ютятся в своих бараках, инженеры пропускают по последней чашечке, готовясь ко сну в своих мастерских.

Луна лимонной долькой вонзается в ледяной хребет ближайшей к Городу горы, голубоватыми бликами отхаркиваясь на здания. Одно из них, чуть покосившееся, как и все здания в Муравейнике, не спит. А точнее, не спят двое неугомонных душ, лишь недавно нашедших друг друга, а потому не в силах насытиться чужими телами. И суетливо дрожащий язычок пламени, что вырывается из подсвечника у окна, заставляет это взаимное слияние тел, кровати и тоненького одеяла отбрасывать невообразимо пошлые и по настоящему романтичные силуэты.

Не спят отнюдь не только эти двое птенцов, укрывающих друг друга под своим ветхим крылом, лилия и роза, но ещё и четверо дружинников, отряд патрульных, резво врывающийся в двери Борделя.

Днём опустевший, а ночью переполненный, точно живот пьяницы, обитель любви, заботы и ласки впускает новых гостей.

Четверо парней-мужиков, разодетых в чёрное, с чёрными дубинками, бегут на второй этаж, а в их главе бежит быстрее всех Борис, глава революции.

Стражники достигают второго этажа, топот их тяжеленных чёрных кожаных сапожищ доносится до дверей всех комнат.

Мария и Павел не успевают даже ослабить объятия, в которые они заключили друг друга, дверь выносится со второго удара сапога. В комнату врывается группа вооружённых людей, они хватают музыканта, стаскивают его на пол, даже не давая возможности одеться. Вслед за ним с кровати стаскивают Марию, удобно намотав её волосы на сразу несколько кулаков.

Их распят на полу, как самых злобных людей, как самых чёрных предателей родины.

— Боря! — Пронзительно кричит девушка. — За что?!

— Я тебе что сказал делать? — Носок его ботинка впивается ей в ребро, женщина стонет, давясь собственным криком. — Я тебе сказал задержать его тут, а не трахаться с ним, ну ты у меня получишь ещё, — он берёт её за волосы, отталкивая от неё всех охранников, и с силой бьёт лицом об пол сначала один раз, а затем второй.

— Не трогай её! — Кричит Павел.

Борис срывается с Марии, бежит к нему, словно голодный бешеный пёс, настегает его скрюченное в неестественной позе тело, с размаху бьёт его в пах. Павел голый, беспомощно придавленный к полу патрульными, чувствует как что-то хрупкое, одно из двух, ломается у него в области между ног. Он рычит от боли, из его рта течёт пена, точно из пасти обезумевшего зверя, он плачет и не знает от чего, то ли от боли, то ли от обиды за такой подлый удар. Изо рта Марии течёт кровь и пара верхних зубов у неё как-то сильно шатаются. Достаточно задеть их кончиком языка и они свалятся с дёсен, точно деревья, плохо зацепившиеся за землю корнями, и улетающие в небо.