Город (СИ) - Белянин Глеб - Страница 50

Они шли так некоторое время, пока прямо перед ними из неоткуда, буквально из-под земли, не вырос блокпост. Там стояло несколько вооружённых охранников всё с теми же дубинками на поясе и злобными хмурыми лицами. Хотя, лица почти не удавалось разглядеть. В такой темноте большую часть деталей обстановки и интерьера приходилось додумывать.

На блокпосту их всего лишь посчитали и отправили дальше, а пока они собирались спускаться дальше в шахту, услышали разговор. Стояла мама с дочкой и, судя по всему, отец семейства, заключённый на Чернухе.

— А долго ты ещё будешь здесь работать? — Тихонько спрашивала дочка, но голос её размашистым эхом разносился по туннелям.

— Долго, доченька, долго, — говорил отец. — Тебе ведь бывает холодно? Бывает. А Генератор греет тебя и греет весь Город, всех дочерей Города. Чтобы он продолжал греть и оберегать вас от зимы, мне приходится работать и добывать для него топливо.

— А как же остальные отцы? — Девочка захныкала, и мама прижала её поближе к себе, успокаивая. — Не все же отцы работают здесь, а ты работаешь.

— Ты не думай об этом, ты лучше вот что, возьми вот это, батька твой сам слепил, — он передал ей в руки какую-то грубо обтёсанную фигурку.

Она рассмотрела игрушку поближе, и её глаза вдруг радостно заискрились:

— Папа! Это же Многоног, та самая машинка, которую ты мне показывал, только намного меньше. Спасибо!

— Ага, та самая, — видно было, что отец держался из последних сил. Он специально пошёл прощаться с семьёй в туннели, чтобы никто не видел как он утирает слёзы. — Не за что, доченька.

— А как ты смог сесть здесь на такой большой машине, папа? — Спросила девочка. — Многоног же такой большой!

— Эх, девочка, — проговорил охранник, не давая сказать отцу. — Сесть то здесь очень просто, а вот выйти намного сложней.

Он повернулся к матери и сказал:

— Ваше время вышло, я проведу вас до поезда, он как раз уже прибыл за вами.

И они ушли.

Отец прибился к группе новоприбывших заключённых, в которой состояли Павел и Борис, все они пошли дальше вниз. Мужчина, который только что попрощался со своей семьёй, шёл впереди всех, постоянно трогал своё лицо и показывал дорогу остальным.

Они приближались к чему-то. К чему-то такому, отчего до них долетало тугое надрывное эхо. Это было похоже на постукивания хищных мандибул, которые заглатывали пишу. Они подходили ближе к этому чему-то и звуки становились всё яснее и яснее: слышался звон рабочих кирок, стук заострённого железа о камень и угольную породу, вагонетки, наполненные и пустые, перекатывались с места на место. Среди прочих звуков послышались очень редкие голоса людей, чаще вздохи и пыхтения рабочих.

Наконец-то они добрались до места. Это был огромных размеров купол, который был сокрыт в скале. Павел никогда не видел помещения больше, чем это. Однажды он был в Москве в концертном зале, выступал со скрипкой, но это не шло ни в какое сравнение с тем, куда он попал. Под этим куполом трудились сотни людей, стуча кирками и таская уголь туда-сюда. Вся эта какофония из рабочих звуков давила на голову, словно нарочно выбивала оттуда любые мысли кроме подчинения и страха.

Сквозь неё до человеческого уха доносились лишь редкие переговоры охранников, гордо восседающих на своих постах по краям купола или же снующих вдоль рабочих, контролирующих рабочий процесс.

— Эй, вы, — раздался голос где-то над левым ухом. Новоприбывшие обернулись, но никого не увидели. Те, что уже работали, и ухом не повели. — Вы пришли вовремя, как раз к самому разгару рабочего дня. Приступайте к работе. Берите кирки, разбросанные по земле, бейте породу, нагружайте тачки, их тоже берите, таскайте мелкие кучки угля в большие. Не буду работать на должном уровне — получите кнутом или дубиной. Не захотите больше работать — смело идите на выход из шахты, можете хоть в Город вернуться, никто вас здесь держать не будет.

Человек сидел неподалёку, но увидеть его, как-бы Павел не старался, не представлялось возможным. Скорее всего, подумал он, это тоже определённый метод запугивания. Похож на тот, который на нём применяли, когда он был в глав. департаменте. Только там человека скрывал свет, а здесь его скрывает тьма. Голос из неоткуда словно голос Всевышнего.

— За работу! — Рявкнуло над левым ухом совсем не по Всевышнему.

Заключённые нелепо начали разбредаться кто куда, никто из рабочих не пытался оказать им помощь, а охранники первое время их и вовсе как-будто не замечали. Павел первое время следил за Борисом, но позже он слился с остальными и скрылся от его глаз. Заключённые начали сливаться с другими рабочими, брать с пола кирки, брать в руки тачки, начинали работать, сначала неуверенно, а потом всё с большим и большим запалом.

Кто-то из новоприбывших, точно как и Павел, не мог найти себе занятия, а точнее какого-нибудь рабочего инструмента, он подошёл к охраннику и попросил его дать ему инструмент:

— Извините, вы не могли бы…

Человек в чёрном достал дубинку и вдарил ему по лицу. Тот тут же упал на спину, поднимая снопы угольной пыли. Стражник размахнулся и ударил его ещё раз по голове. Его башка отбилась от дубинки и ударилась об пол точно резиновый мяч. Охранник вдарил по нему ещё несколько раз и пнул его ногой в живот.

— Встать! — Рявкнул на него человек в форме.

Парень не смог подняться сразу, его кружило и мутило. Охранник ещё раз заехал ему по голове и тот рухнул в пыль, не двигаясь. Затем человек спокойно сунул дубинку за пояс и пошёл дальше следить за работой заключённых.

Павел понял, что ему срочно нужна кирка. Он почувствовал себя ужасно неловко без дела, ощутил себя страшно грязным и неприятным даже самому себе. Ему срочно нужно работать.

Музыкант шнырял между рабочих людей, мешался им и попадал под руку, но в конце концов обнаружил то, что искал. Кирка лежала прямо на земле, правда, её держал кто-то неизвестный.

Паша подошёл ближе, потрогал человека. Он был мёртв. Тогда Павел потянул его за волосы, поднимая его голову кверху, чтобы взглянуть на лицо — нет, это не его отец.

Скрипач, хоть и не без труда, но вырвал из окоченевших мёртвых рук орудие, примерился к нему и взялся поудобнее. Затем он прошёлся вдоль стен, нашёл породу поприличнее, размахнулся и ударил. Павел рубанул по ней ещё раз и ещё, начал даже привыкать. Единственное, к чему он не мог привыкнуть, так это к охранникам. Они прохаживались вдоль заключённых и даже если те полностью отдавали себя работе, всё равно стегали их кнутами. Просто так, для профилактики.

Павел старался работать усердно, от стены отлетали куски каждые несколько секунд. Но руки начали неметь, кирка в руках тяжелеть, а что самое страшное — было непонятно, сколько им ещё нужно было работать, день был сейчас, или вечер.

Тогда Павел начал не менее усердно приглядываться к другим людям, искать отца, а пока найти его у него не получалось, он просто следил за обстановкой на Чернухе, запоминал то, как ведут себя другие, чтобы как можно меньше выделяться на фоне других. Это помогало отвлекаться от работы, предоставить всё дело рукам, а самому погрузиться в раздумья. Наверное, так делал каждый, кто попадал сюда, ведь другого способа как-либо развлечь себя особо и не было. Если кто-то говорил и это замечали — их били. Били и того кто говорил, и всех тех, кто оказывался рядом и мог услышать. Хотел он это слышать или нет, он оказывался рядом, а значит получал по спине.

В основном работа шла простая: одни копали уголь, другие сновали туда сюда с тачками, наполняя их кучками угля и стаскивая все мелкие кучки к большим, а большие к одной самой большой угольной куче по центру купола.

Из большой кучи нагружались вагонетки, а вагонетки гнали на поверхность, к поезду, который каждые несколько дней приезжал за углём. Стоит отметить, что само передвижение такой тяжелой нагруженной махины как поезд стоило половины добытого угля. Словно трутень в улье, который ничего не делает и раз за жизнь летает на спаривания, так и поезд простаивает целые дни напролёт на перроне, раз в несколько дней проезжая несколько километров по холодным пустошам и возвращаясь обратно.