Мерле и Стеклянное Слово - Майер Кай - Страница 28

Сет все еще не шевелился. Юнипа медленно двинулась вдоль стены. Она питала слабую надежду добраться до двери прежде, чем кто-то из них обратит на нее внимание.

— Ты и вправду так думаешь? — спросил Сет.

Юнипа остановилась. Но слова относились не к ней, а к Аменофису:

— Ты и вправду полагаешь, что события последних сорока лет не что иное, как иллюзия?

— Я знаю, на что ты способен, — сказал Фараон, пожимая плечами. — Ты не владеешь истинным волшебством сфинксов, но в разного рода обманах ты мастер. Возможно, что на самом деле я все еще погребен в одном из блоков моей пирамиды, а ты стоишь рядом, положив руку мне на лоб, — или что там надо сделать, чтобы засадить в мою голову эти все картинки. С каждым годом, с каждой минутой последних дней я все больше сознавал: во всем этом ничего истинного. Ничего реального. Ничего действительного, Сет! Я грежу! Мой дух заключен в одной-единственной великой иллюзии! Я принимал участие в игре, двигал фигуры на доске, и мне это нравилось. Почему бы и нет? На самом деле мне нечего было терять, нечего проигрывать.

Юнипа добралась до двери, медленно нажала на огромную латунную ручку. И высокая дубовая дверь поддалась!

Холодный сквозняк из коридора взъерошил ей волосы. Но она не бросилась бежать. Она должна была досмотреть до конца жуткую сцену последней встречи Фараона с его создателем.

Сет медленно двигался к ложу.

— Даже моя смерть — всего лишь иллюзия, — сказал Аменофис.

В устах двенадцатилетнего ребенка это прозвучало так же странно, как если бы он пролепетал сложнейшую математическую формулу. Юнипа снова напомнила себе, что Фараон намного старше, чем можно судить по его внешнему облику. Непредставимо старше.

— Всего лишь иллюзия, — еще раз прошептал он, словно его мысли витали где-то далеко, где царили тишина и темнота. В могиле, в сердце ступенчатой пирамиды.

— Если это то, что ты думаешь, — сказал Сет, поднял меч и опустил его на Фараона.

Фараон не сопротивлялся.

Он даже не вскрикнул.

Аменофис умер тихо и смиренно. Сет, подаривший ему жизнь, отобрал ее. «Всё — лишь сон, — думал Фараон, даже умирая, — всего лишь фокус жреца Хоруса».

Юнипа толкнула створку двери и проскользнула в щель. В коридоре она сделала четыре-пять шагов, прежде чем осознала наступившую тишину. Сет не преследовал ее. Она остановилась в нерешительности. Повернулась. И пошла назад.

Не делай этого, кричало ей что-то внутри. Беги прочь со всех ног!

Но вместо этого Юнипа подошла к открытой двери и еще раз заглянула в зал.

Сет лежал на полу перед трупом Фараона, повернув лицо к двери. Его левая рука была сжата в кулак, правая охватывала рукоять меча, серповидное лезвие глубоко вонзилось в тело. Он сам нанес себе смертельный удар.

— Он не прав, — с трудом произнес он, сплюнув кровь на паркет. — Все это… правда.

Преодолев ужас и отвращение, Юнипа вошла в зал и приблизилась к ложу и двум мужчинам, которые всего несколько дней назад вместе вершили судьбы самого великого и жестокого царства на свете, И вот они лежат перед ней, один, мертвый, — на ложе из ягуаровых шкур, другой, умирающий, — у его ног.

— Мне очень жаль, — едва слышно прошептал Сет. — Глупо было разбивать зеркало.

Опустившись рядом с ним на колени, Юнипа искала подходящие слова, чтобы смягчить его боль и разочарование. Но может быть, именно это он и сделал: смягчил свою боль. Умертвил хозяина, которого сам же и создал, убил одновременно и ребенка, и отца.

Так и должно быть, подумала она и почувствовала, что эта мысль улетает прочь, как пушинка. Как последняя иллюзия.

Молча протянув руку, она провела указательным пальцем по поперечным нитям золотой сетки, вросшей в кожу на голове Сета. Сетка была прохладной и вовсе не колдовской. Просто металл, вдавленный в плоть и причинивший при этом страшную боль. Так это и выглядело: сетка из золота, которая находилась не на своем месте.

Как и все мы, печально подумала она.

— Не ходи… через дворец. Воины-мумии везде. Больше нет никого, кто… контролирует их…

— И что они делают?

— Я… не знаю. Может быть, ничего. Или… — Он помолчал и добавил: — Не ходи. Слишком опасно.

— Я должна найти зеркало.

Сет попытался кивнуть, но у него не получилось. Вместо этого он указал на что-то дрожащим пальцем. Юнипа взглянула и поняла его.

Да, подумала она. Кажется, это выход.

— Прощай. Удачи тебе, — прохрипел Сет.

— В чем? Ты все разрушил, — промолвила она, поймав его взгляд.

Сет уже не мог ответить. Его глаза закатились, ресницы встрепенулись в последний раз. Потом легкая судорога пробежала по всему телу, и он перестал дышать.

Юнипа устало подошла к чаше с водой. Чаша была достаточно велика. Юнипа наклонилась, приблизила губы к поверхности и прошептала Стеклянное Слово. Потом забралась по мраморному сосуду наверх, перекинула ноги через край и опустилась в свое отражение.

Камень в груди потянул ее вниз.

Это было нелегко. Очень даже нелегко. Но Мерле все же как-то удалось удержать Фермитракса. Еще немного — и он с ревом перемахнул бы через перила и растерзал бы в клочья женщину-сфинкса и мальчишку.

И вот теперь обсидиановый лев стоял у подножия занесенной снегом лестницы и смотрел вверх на Лалапею. Запрокинув голову, закрыв глаза, она, казалось, принюхивалась к воздуху, как это иногда делал и Фермитракс, но при этом она выглядела не столь хищно. Даже это, подумала Мерле, выходит у нее изящно и красиво.

— Туда, — сказала она, и Фермитракс кивнул.

Он пришел к тому же выводу.

Мерле не знала, что им удалось уловить в воздухе. Только позже она поняла, что они почуяли снег, ведь многие звери инстинктивно предчувствуют наступление холодов и делают запасы на зиму. Со встречи на лестнице прошло некоторое время, и Мерле уже привыкла к мысли, что эта женщина-сфинкс, идущая рядом, — действительно ее мать. И что теперь позади нее, держась за ее талию, на спине Фермитракса сидит Серафин. Когда обсидиановый лев понял, что женщина-сфинкс на лестнице не враг, он ссадил Мерле на ступенях. И тут они с Серафином бросились друг другу на шею и долго стояли молча, крепко обнявшись.

Он чуть не поцеловал ее, но его губы лишь слегка коснулись ее волос, а Мерле при этом вспомнила, что не мыла голову вот уже несколько дней. С ума она сошла, что ли? Все они заключены в ловушку в этой проклятой крепости, а она думает о том, как давно не мыла голову! Неужели все влюбленные такие эгоисты? И она, значит, влюблена, если в горле как будто застрял ком, а в животе словно что-то дрожит. Неужели это и есть влюбленность?

Серафин прошептал ей на ухо:

— Мне тебя так не хватало.

Сердце Мерле колотилось как бешеное. Она была уверена, что он слышит, как стучат молоточки в ее ушах и как стремительно по всему телу несется кровь. А если он этого не слышит, значит, чувствует, как дрожат у нее ноги, дрожит вообще все.

Мерле сказала, что ей тоже не хватало его, но это вдруг прозвучало невыразительно и бледно, наверное потому, что он уже успел сказать это первым. И тогда она заговорила обо всем подряд, о разных вещах, о которых, слава богу, можно было забыть через две минуты. И почему-то показалась себе глупой и наивной.

Другое дело Лалапея.

Ведь с ней они увиделись впервые — по крайней мере, с точки зрения Мерле. Она не могла помнить ни голоса, ни облика своей матери. Она запомнила только ее руки, которые много часов удерживали ее внутри водяного зеркала. Но руки Лалапея были забинтованы, и Мерле не могла, прикоснувшись к ним, убедиться, что именно они были знакомы ей прежде.

Не то чтобы в этом была серьезная необходимость. Едва увидев Лалапею на лестнице, еще прежде, чем узнала Серафина на ее спине, она поняла, что это и есть ее мать. Она походила на нее разрезом глаз, овалом лица и длиной черных волос.

Но было и многое другое, что с первого взгляда связало Мерле с Лалапеей. Эта женщина-сфинкс обладала именно той безупречностью, той степенью совершенства, именно такой красотой, о которой Мерле мечтала. Может быть, она обретет ее, когда вырастет. Но пока ей всего четырнадцать. Ей надо повзрослеть, чтобы обрести тот лик, который она сейчас видит перед собой.