Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 38

– Ну что, москаль, вот и посчитались!

– Будь ты проклят, – слабо прошептал тот и откинул голову.

Оставив свою жертву умирать, казак насторожено огляделся, а затем двинулся в сторону хозяйской спальни. Гибель сообщников нимало его не опечалила. Ему же больше добычи достанется, до и уходить проще. А подручные ещё будут. Запорожцам не впервой сманивать с собой глупых селюков, разжигая в них честолюбие и алчность рассказами о славных битвах и богатой добыче. Выживут – станут казаками, а нет, так не обессудьте. Сильным ударом распахнув дверь, ворвался он внутрь, держа перед собой клинок, и тут же встал как вкопанный. Рядом с ложницей немного боком к нему стояла простоволосая Алёна, не успевшая ещё накинуть на себя даже шаль. Широко распахнутые глаза Грицко жадно заскользили по роскошному женскому телу, едва прикрытому тонкой тканью сорочки. Стройный стан, высокая грудь, молочно-белая шея, правильные черты лица, чувственные губы и густые волосы заставили запорожца на секунду замереть в восхищении, и лишь полный презрения взгляд молодой боярыни вернул его к реальности.

– Слыхал я, что князь Митька большую награду себе попросил, за то, что меня одолел, – облизнув губы, прохрипел Грицко. – Но вот что такую…

– Жаль, что он тебя не убил, – спокойно ответила Алёна, не выказав и капли страха.

– На все воля божья, – осклабился казак. – И сегодня меня Господь вознаградил за страдания!

– Не богохульствуй! Такие как-ты сатане служат.

– Может и так, – не стал спорить запорожец. – Однако, пусть и с помощью нечистого, но я сегодня славно помстился. А теперь ещё и тобой потешусь, прекрасная панна!

Едва договорив, Грицко отбросил в сторону саблю и рванулся к княгине, но та неожиданно вскинула спрятанную до сих пор от него руку с пистолетом и решительно спустила курок. Колесцовый механизм исправно высек искру из кусочка пирита и воспламенившийся порох с грохотом вытолкнул из ствола свинцовую пулю. Даже будь на казаке не простая кольчуга, а гусарские латы, с такого расстояния они не смогли спасти его. Смертельно раненый разбойник еще бессильно скреб по дощатому полу руками, когда Алёна присела рядом с ним на корточки и почти ласково попросила:

– Не умирай. Тебе ещё на колу сидеть!

Затем она оставила его и, аккуратно переступая босыми ногами, вышла из спальни. Взгляд Алены беспокойно скользнул по телам татей и холопов, пока не наткнулся на окровавленном теле супруга. Став перед ним на колени, она приложила ухо к груди и, не услышав биения сердца, горестно вздохнула:

– Ах, Митя-Митя, удалая головушка… как же тебя, ясна сокола, угораздило…

Нужно было заплакать, но глаза оставались сухими и молодая женщина, только что ставшая вдовой, испустила крик больше похожий на вой раненой волчицы.

Вроде бы ещё совсем недавно Тихий Дон был скован ледяным панцирем, а берега его покрыты белым покрывалом снега, но пригрело солнышко, и по могучей реке прошел ледоход, а следом растаяла и степь, обнажив первые ещё робкие ростки зелени. Пройдет совсем немного времени, и она подсохнет, но пока копыта коней немногочисленных путешественников по самые бабки вязнут в грязи дорог. На главном минарете Азова протяжно заголосил муэдзин, призывая правоверных на молитву. Те, оставив свои дела, дружно направились в мечети, снимают на входе обувь, делают омовение. За всем этим хмуро наблюдают немногочисленные рабы. Азак[57] – совсем не богатый город, и мало кто из местных жителей может похвастаться большим количеством невольников. Разве что турецкий паша – Селим-ага, имеет их более десятка, да еще татарские и ногайские мурзы приводят сюда полон захваченный в набегах. Но большинство этих бедолаг быстро переправляют в Кафу[58] на невольничий рынок, откуда перепродают в блистательный Стамбул или ещё куда. Особенно ценятся молодые красивые женщины, которым предстоит украсить собой гаремы многочисленной османской знати, а может быть и самого «повелителя вселенной» – всемилостивейшего падишаха Османа II. Хорошо платят и за искусных ремесленников, способных приносить своим трудом прибыль хозяину, а вот попавших в плен воинов, скорее всего, ждут галеры.

– Молиться пошли, – не отрывая глаза от подзорной трубы, сказал своим спутникам царский стольник Федор Панин.

– Это завсегда так, – беззаботно ответил ему лежащий рядом молодой казак Мишка Татаринов.

– Хочешь-не хочешь, а пять разов в день намаз соверши!

– Воинских людей мало видно.

– Как на приступ пойдем, все за сабли возьмутся. Азовцы – вояки справные, даром что басурмане.

– Татары?

– Всякие. Есть и татары с ногаями, а есть и черкассы вроде наших.

– Православные что ли?

– Говорю же, всякие.

Панин прибыл на Дон еще зимой вместе с санным обозом, привезшим казакам царское жалованье, а вместе с ним сотня драгун, вроде как для охраны. Встретили их радостно, особенно Епифан Родилов, которого казаки недавно вновь выбрали войсковым атаманом. Хлеб, пороховое зелье, а самое главное деньги, значительно укрепили его положение, заставив недоброжелателей на время умолкнуть. Но что более важно, Панин и его люди олицетворяли царскую поддержку его честолюбивым замыслам, главным из которых было взятие Азова.

Казаки уже не раз пытались подступиться к турецкой твердыне, вставшей им как кость в горле и не дававшей свободно ходить в набеги на Туретчину. Но всякий раз были с уроном отбиты, после чего азовцы устраивали ответный набег на донские станицы, предавая их огню и мечу. Но в этот раз, в дело решила вмешаться Москва. И помимо Панина и его драгун, в отряде был еще француз подрывник – Жак Безе, и приданный ему в помощь молодой офицер из Мекленбурга – Курт Минлих. Их задачей была установка мины, на воротах османской крепости, с помощью которой донцы должны были ворваться внутрь.

– Что от атамана слышно? – поинтересовался Федор у казака.

– Как уговорено, ночью приведет казаков к крепости.

– Хорошо, – задумчиво покивал головой стольник, и протянул трубу Татаринову.

– Ох, и хитрая же штуковина! – восхитился тот, хорошенько приглядевшись. – Мутновато чуть, но все одно, как на ладони.

– Да, вещь справная, – не стал спорить Панин.

– Купил где, или в бою добыл? – чуть завистливо спросил второй казак по прозвищу Гуня.

– Государь пожаловал, – усмехнулся дворянин, вспомнив обстоятельства вручения награды.

Царь как-то накрутил им с Мишкой Романовым уши, за то что они, вместо наблюдения за противником, разглядывали купающихся в реке девок[59], а после похода подарил каждому по трубе, не забыв всем рассказать за что жалует. Ох и смеху тогда было!

– Ладно, поехали назад, а то греха не оберемся.

– И то верно.

Спустившись с пригорка в балку к своим лошадям и караулившему их коноводу, они вскочили в седла и поскакали к ближайшему ерику. В крепости если и обратили внимание на нескольких удаляющихся всадников, то никак не проявили к этому своего интереса.

В одной из многочисленных проток Дона от чужих глаз прятались струги полные казаков. Часть из них были одеты и вооружены вполне добротно. Можно сказать, не хуже служилых дворян на смотре. Другие выглядели сущими голодранцами, и только оружие указывало, что они не бродяги, а воины. Как бы то ни было, сабли были практически у всех. Тот не казак, у кого нет сабли! Всевозможного фасона, от тяжелых палашей до легких черкесских клинков, изукрашенные серебряной или золотой насечкой и совсем простые, почти прямые и сильно изогнутые. По ним можно было изучать боевой путь владельца оружия. Вот эта, к примеру, корабела[60] была снята с убитого польского гусара, а вот с этим ятаганом[61] когда-то шел в бой османский янычар.