Лесная ведунья. Книга 1 (СИ) - Звездная Елена - Страница 42

А я сниму.

Ради Гиблого яра, и в память о моем охранябушке, которого похороню здесь и сейчас.

— Прости, — помертвевшие бледные губы шевелились с трудом, — в мой лес ты не вернешься.

Усмехнулся, так что ясно стало сразу — другого и не ждал. Иного, такому как он, ждать и не следовало.

А я…

— Об одном прошу, — прошептала, глядя в его синие глаза, — волков моих сбереги… пожалуйста.

И ударив клюкой о землю, произнесла всего одно слово:

— Чаща!

Заповедная чаща Гиблого яра явилась мгновенно, будто ждала-верила, что позовут ее вот прямо сейчас, и слушалась меня, словно продолжением моим стала, словно моя собственная, словно все мысли и замысли мои не просто читала — отчетливо видела. И взорвался контур охранительного круга, вспороли его кусты терновые, снесли кровь пролитую, лишая место маговской магии. Взметнулись лианы, связывая-сковывая архимага, а он и не сопротивлялся даже, видимо решил, что смерть его пришла.

А я не смерть, охранябушка, я не смерть… я хуже.

И упал на землю мой плащ, а тебя уложили на него, и не животом вниз — спиной. От того ты лежал и видел, как подхожу медленно, словно не живая… я и не чувствовала себя живой. Как опускаюсь на колени перед тобой, сжимая побелевшими пальцами верную клюку. Как простираю ладонь над грудью твоей, едва вздымающейся — ты смерти хотел, охранябушка… я не смерть.

И ты это понял.

Ты понял — принимать не хотел.

— Ведьма, вырвать сердце из груди, конечно, оригинальный метод убийства, но у тебя силенок не хватит, — произнес, за насмешкой скрывая истинные чувства. — Веся, возьми кинжал.

Я улыбнулась… хорошая шутка, жаль я теперь знаю, кто ее произнес, и от этого не смешно, от этого горько.

Ладонь ложится на теплую кожу, я закрываю глаза…

— Веся!

Поздно, охранябушка, да и выбора у меня нет. Ты не оставил его ни мне, ни себе. Может и правда стоило тебе сразу имя свое сказать, может тогда все иначе сложилось бы… Хотя, я бы не убила, нет, я себя знаю, убивать бы не стала. И печать сняла бы… вот только цена была бы меньше, а так…

— Веся, нет!!!

Поздно.

И я начинаю шептать тихое:

— «Войди в мой сон,

Войди в мой день,

Войди в сердце мое,

Ты услышишь, как бьется оно».

Хриплый стон, протестующий рык мага, но меня уже не остановить.

— «Я потеряюсь в тебе,

Растворюсь в твоей беде,

Стану как ты обожженной в войне,

Захлебнусь кровью твоей раны!»

И последние слова вырываются с хрипом, с губ капает кровь… моя кровь, а спину прожигает боль, каленным железом адовой магической печати. И от боли темнеет в зажмуренных глазах, заклинание прерывается надсадным кровавым кашлем, но… такова сила ведьм, мы способны забрать чужую боль, втянуть в себя чужое проклятие, мы способны на многое… весь вопрос в цене. А цена нашей силы — наша жизнь.

И меня сотрясает от боли, по спине под платьем льется кровь, и мне хочется кричать, но… когда охранябушке наносили печать, он не кричал… теперь, забирая его увечье себе, я не кричала тоже. Лишь простонала последние слова заклинания:

— «Войди в мой день, войди в мой дом,

Ты не останешься надолго в нем!»

И я распахнула ресницы. По щекам текли слезы, тело ломало жестокой болью, спину жгла чужая печать, а все, что я могла сказать этому высвободившемуся из оков и подхватившему меня магу:

— Ты не оставил мне выбора.

И тьма бережно подхватила меня, унося далеко, на тропинки этого Заповедного леса, забирая боль, от которой было не вздохнуть, лишая переживаний… которые не имели смысла.

Вот и все, нет больше охранябушки, один архимаг Агнехран остался.

***

Работы в Гиблом яру было много, слишком много для одной меня, да даже и если лешего на подмогу позвать. Этот Заповедный лес был огромен! Втрое больше моего, а мой-то за последние годы вырос как, за десять суток на коне не объехать. Да делать нечего, оно как — глаза боятся, а руки делают. Мы с чащей начали с малого — с севера, где нежити было мало, а гниль еще не распространилась, погребая под тленом все живое. И до самой зореньки гнала терновая лоза всех с места, куда по утру, хочешь не хочешь, а лешего пришлю… сама-то едва ли куда дойти смогу в ближайшее то время.

А с первыми петухами, как и договаривались, леший выдернул меня в сосновый бор.

Долго рвал мое платье — хорошо сшила, крепко, на славу, даже лешинька с трудом справился. Потом, правда, не рад был — платье-то кровь не пропускало, а как исподнюю сорочку увидал, так всем досталось, и мне, и магу, и голове моей беспутной, которая ногам покою не дает, а пуще всего самому себе, что отпустил, что не уберег.

— Не могла я иначе, лешинька, он бы яр сжег весь, — прошептала покаянно.

— Силенок бы не хватило! — прорычал леший.

— Хватило бы… в том то и дело — ему хватило бы…

Верный друг порычал сокрушенно да гневно, на руки подхватил, к роднику целебному унес. Где-то по пути я сознание и потеряла.

Но только свое, ведьмовское, а лес жил во мне и не спал никогда.

И пока промывал мои раны леший, я уже по лесу тенью незримой ходила, выбирала, что из ростков пересаживать буду, что оставлю подрасти, что бы еще посадить надо бы.

Потом услыхала, как сойка лесная, другой пересказывает, что в крови весь родник лесной. Замерла встревожено?! Как? Неужто кого у водопоя убили? Запрещено же! Сама запретила, так что точно знаю — запрещено.

К роднику метнулась, да и замерла.

Моя это кровь была.

Моя, вся до капельки.

И тек кровавый ручей до самой реки, от того водяной и почуял недоброе, ко мне примчался да и стоял он на коленях рядом с лешим. Леший меня держал, Водя на спину мазь из водорослей наносил, ту, что кровь останавливает… а не останавливалась она. Никак не останавливалась… и то, что дело плохо, совсем плохо, видно было лишь по кольцам на моих руках — гасли они, камешек за камешком, амулет за амулетом.

А на другом берегу реки, стоял Агнехран. Рядом с ним, по бокам вытянулись верные Сида и Хоен, значит спас, вывел из яра, просьбу мою выполнил и за то спасибо.

А в лес мой тебе ходу больше нет, архимаг.

«Лешинька, волков пусть Водя на наш берег переправит», — попросила мысленно.

«Молчи, Веся, ох молчи… Коли выживешь, сам придушу!» — пообещал друг верный.

Коли выживу…

«Выживу, деваться некуда, нам с тобой еще Гиблый яр восстанавливать».

От чего леший вдруг взрычал, Водя явно не понял. Но просьбу выполнил — волков подхватило волной, да и вынесло на наш берег. Волков, но не мага.

Вот и все, прощай, охранябушка, больше не свидимся.

Прощай.

***

Ловушку я ощутила сразу. Едва ступила на порог своей избушки. Остановилась, прислушиваясь к шелесту листвы, к шепоту ветра, к лестной нечисти, собиравшейся явно потешиться, к животине — тоже не собирающейся отказывать себе в удовольствии развлечься, и к охотничкам. Горе охотничкам.

«За третьим поворотом от могучего дуба яму вырыли»… — шептал мне ветер.

«Яда нету, одни сонные зелья», — добавил грибовик, высунувшись из-под пня.

«Скоррррее уже!» — возмущались сороки.

«Нет, помедленннее, мы еще не добежали!» — потребовали белки.

«Почти успеваем!» — сообщили олени.

«Они мои!» — заявила моя чаща зловреднючая.

«На моей территории, значит мои!» — возразила тоже моя чаща, но это была просто злая, вредная и с отличной памятью.

Кошмар наяву — у меня теперь две Заповедные чащи! Две! Только у одной дитяток вволю, а другая со мной из-за этого почти не разговаривает, обиделась она, понимаешь ли. А чего обижаться-то? Ну не могли мы с лешим спасти деревья, никак не могли. Все силы приложили, грибниц понасеяли, источники чуть ли не вручную отчищали, а не спасли. И теперь часть Гиблого яра была пастбищем. Сначала туда волков послали — те нежить сильно в количестве уменьшили, опосля кабанов и коров. Оленей да косуль хотели, но эти звери пугливые, с тонкой душевной организацией, они мертвяков на дух не переносят. А коровам ничего, им что пьяный хозяин, что ходячий умертвий — все без разницы. Самих мертвяков волки близко к стадам не подпускали, а потом уже и кабаны освоились, так что в Гиблом яру… впрочем мы его Ягодным назвали, приплода появилось много, и яровая чаща от радости плясала. В прямом смысле. На берегу реки. На зло нашей чаще. Вот как народится кто — так и пляшет. Пять детенышей в день народятся — пять раз плясать будет показательно, и не лень же ей. Страшно подумать, что по весне творить начнет, там же все коровы в стадах почти стельные, да и кабанихи недалеко ушли.