Невидимки - Паланик Чак - Страница 33
- Предыдущая
- 33/75
- Следующая
Мама отпивает немного кофе и некоторое время смотрит на собственные руки, в которых чашка. Потом поворачивается ко мне.
Я сижу на прежнем месте.
— Мы с папой хотим одного, — говорит она, — уберечь тебя от беды, не повторить ту ошибку, в результате которой мы потеряли твоего брата.
Я достаю из сапожка очередную пачку презервативов. Перри Комо поет: «В полночь все стало понятно». На упаковке написано: «…подходят даже для длительного анального сношения…» Папа говорит:
— Мы забыли упомянуть о венерической гранулеме и о бактериальном вагинозе. — Он поднимает руки и молча пересчитывает что-то, загибая пальцы. Потом проделывает то же самое еще раз. — А еще о контагиозном моллюске.
Некоторые из презервативов белые. Другие — разноцветные. На одной коробочке написано: ребристые. Если в таком в тебя входят,входят, чувствуешь себя, наверное, как хлеб под зубчатым лезвием ножа. На второй упаковке указано: светятся в темноте, на третьей — увеличенного размера.
В каком— то смысле мне даже приятно: по-видимому, мои предки считают, что у мужчин я пользуюсь бешеным успехом.
Перри Комо поет:
«О, приди, о, приди, Эммануэль».
— Мы не хотим тебя запугать, — говорит мне мама, — но ты молода. Думать, что по ночам ты спишь одна, было бы глупо с нашей стороны.
— Кстати, — вставляет папа, — причиной бессонницы могут служить острицы.
— Мы не должны допустить, чтобы ты повторила судьбу брата, — договаривает мама.
Мой брат мертв, тем не менее у него тоже есть сапожок, набитый подарками. И в нем наверняка не презервативы.
Мой брат мертв, но я уверена, что в данную минуту он наблюдает за нами. И заходится от смеха.
— Что касается остриц, — продолжает папа, — ночью их самки перемещаются по толстой кишке к околоанальной области, чтобы отложить там яйца. Если к прямой кишке человека, страдающего энтеробиозом, приложить кусочек клейкой ленты, к нему приклеится острица. Длиной некоторые из них достигают четверти дюйма! Если рассмотреть эту гадость под микроскопом… Мама морщится:
— Боб, прекрати!
Папа наклоняется ко мне.
— Запомни одно: десять процентов мужчин в нашей стране страдают этим заболеванием, — говорит он вполголоса. — Заразиться им от кого-то из них — пара пустяков.
Почти все, чем наполнен мой сапожок, — презервативы. В коробочках, в пакетиках из фольги — отдельных круглых или прямоугольных, скрепленных в длинные ленты.
Но есть в нем и два других подарка: свисток, чтобы позвать кого-нибудь на помощь в случае столкновения с насильником, и банка спрея, мейс. Я чувствую себя так, будто вокруг меня сосредоточилось все самое жуткое. И боюсь, что родители преподнесут мне какой-нибудь еще подарочек. Например, фаллоимитатор, с которым я смогу забавляться каждую ночь, не выходя из дома.
Перри Комо поет:
«Обожаю Рождество».
Я смотрю на сапожок Шейна, все еще набитый подарками, и спрашиваю:
— А что вы приготовили для Шейна?
Если тоже презервативы, они ему больше не понадобятся, думаю я.
Мама и папа переглядываются.
— Ответь ты, — просит маму отец.
— Мы решили, что подарки Шейна должны достаться тебе, — говорит она.
Перенесемся в тот момент, когда я жутко растеряна. Покажи мне доходчивость.
Покажи мне разум. Покажи мне соответствие. Вспышка.
Я протягиваю руку и открепляю сапожок Шейна от камина. Он набит смятыми салфетками.
— Загляни вовнутрь, — говорит папа.
Среди салфеток я нахожу запечатанный конверт.
— Вскрой его, — произносит мама.
В конверте отпечатанное письмо. На самом верху написано: «Спасибо».
— Это подарок обоим нашим детям, — поясняет отец. Я читаю письмо и не верю собственным глазам.
— Вместо того чтобы покупать тебе большой подарок, — говорит мама, — мы сделали вклад от твоего имени в международный фонд исследования СПИДа.
Я нащупываю в смятых салфетках второй конверт.
— А это, — комментирует папа, — подарок тебе от Шейна.
О, я этого не вынесу, думаю я.
Перри Комо поет:
«Я видел, как мама целует Санта-Клауса».
Я говорю:
— Мой хитроумный мертвый братик, черт возьми, как же он внимателен!
Я говорю:
— Ему не следовало, на самом деле не следовало так беспокоиться обо мне. Может, было бы лучше, если бы он наконец забыл о самоотречении и начал существовать так, как подобает мертвому. Или перевоплотился бы.
Я говорю:
— Наверняка его стремление убедить всех в том, что он не умер, — явление нездоровое.
Про себя я не скуплюсь на смачные выражения. В этом году мне безумно хотелось получить к Рождеству новую сумку «Прада». В том, что в мусорном ведре взорвался тогда этот проклятый аэрозольный баллончик с лаком для волос, не было ни капли моей вины.
После взрыва Шейн вошел в дом шатающейся походкой. Его лоб на глазах становился черно-синим. В машине «скорой помощи» он мог видеть уже лишь одним глазом, второй опух и заплыл. Его лицо с каждой разрывавшейся внутри венкой раздувало все больше и больше. До самой больницы мой брат не произнес ни слова.
Не было моей вины и в том, что, взглянув на Шейна, работники больничной социальной службы с бранью и упреками накинулись на нашего отца. Подумали, увечье Шейна — результат его жестокого обращения с ребенком. Следствие отсутствия заботы родителей о собственном чаде.
Я была абсолютно невиновна и в том, что за расследование дела взялась полиция. Что человек, изучающий условия жизни неблагополучных семей и лиц, нуждающихся в материальной или моральной поддержке, начал опрос наших соседей, школьных друзей и учителей. Что в конце концов все стали смотреть на меня как на несчастное создание, достойное сочувствия.
Я сижу со своими рождественскими подарками, для использования которых мне не хватает пениса, и думаю о том, что никто не знает, чем закончилась эта история.
Она закончилась крахом нашей семьи.
Когда расследование, в ходе которого ничего не удалось доказать, завершилось, да, да, уже тогда нашего семейства не стало. А окружающие и по сей день уверены, что это я выбросила в мусорное ведро аэрозольный баллончик с лаком для волос.
Поэтому— то и считают меня виновной во всем, что за этим последовало. Во взрыве. Во вмешательстве в дела полиции. В побеге Шейна из дома. В его смерти.
- Предыдущая
- 33/75
- Следующая