Невидимки - Паланик Чак - Страница 51

• Предыдущая
• 51/75
• Следующая

Что касается пластической хирургии, в «Мемориальной больнице Ла-Палома» я целое лето занималась изучением ее возможностей.

Со мной беседовали пластические хирурги, я смотрела принесенные ими книжки. С картинками. Слава богу, они были черно-белыми.

Мне объяснили и показали, как я смогу выглядеть спустя несколько лет жутких страданий.

Многие пластические операции начинаются с пересадки так называемого лоскута на питающей ножке.

Смотрится это кошмарно. Даже на черно-белой картинке.

А я еще подумывала когда-то стать врачом.

Прости меня, мама.

Прости меня, Господи.

Манус сказал однажды, что каждый видит в родителях Бога. Ты любишь их и пытаешься им угодить, но живешь по своим правилам.

Хирурги объяснили мне, что невозможно просто отрезать кусок кожи с одного места и переместить на другое. Ведь речь идет не о прививке растений. К пересаженному участку кожи должна поступать кровь, а вены и капилляры не во всех случаях могут к нему присоединиться. Если этого не происходит, он просто отмирает и отторгается.

Ужасно, но теперь, когда я вижу, что человек краснеет, в моей голове возникает единственная мысль: мысль о том, что под кожей любого участка человеческого тела циркулирует кровь.

Один из пластических хирургов, занимающийся дермабразией[Дермабразия — удаление эпидермиса и сосочкового слоя кожи с лечебной или косметической целью], сравнил свою работу с обработкой созревшего помидора на ленточно-шлифовальном станке. Получается, ему платят непонятно за что.

Чтобы воссоздать челюсть человека, необходимо рассечь кожу у основания его шеи и отделить ее от тела, но сверху не отрезать.

Представьте себе такую картину: от вашей шеи отодрана кожа, но от нижней части лица она не отсоединена и болтается, подобно тряпке. И все еще жива, поэтому получает кровь.

Кто— то берет эту кожу и сворачивает в трубочку. С нижней части вашего лица свисает кусок плоти. Он должен зажить.

Живая ткань. Теплая, болтающаяся возле шеи. Наполненная свежей здоровой кровью. Это и есть лоскут на питающей ножке.

Только этот первый этап может продлиться несколько месяцев.

Перенесемся в красный «фиат». На Бренди темные очки. Манус все еще в багажнике.

Мы едем по Скалистым горам, в районе Бьютта. Вокруг развалины какой-то крепости. Если бы завтра был

выходной, то учащиеся средних школ «Паркроуз», «Грант» и «Мэдисон» пили бы сейчас в этих руинах пиво и наслаждались прелестями небезопасного секса.

Особенно людно здесь, наверное, по вечерам в пятницу.

Молодежь смотрит с этой вершины вниз и видит свои дома со светящимися голубым телевизионным сиянием окнами.

Развалины, мимо которых мы проезжаем, — каменные глыбы, покоящиеся друг на друге. Почва между ними — ровная, каменистая и покрыта битым стеклом и жесткой травой.

Повсюду вокруг нас высокие утесы. Их нет лишь на дороге, устремляющейся вверх.

Тишина настолько оглушающая, что кажется, ею вот-вот задохнешься.

Нам необходимо где-нибудь остановиться. Я должна решить, что делать дальше.

У нас в запасе два-три дня. К возвращению Эви домой нам следует уехать как можно дальше.

Потом я позвоню ей и потребую денег.

Она передо мной в неоплатном долгу.

И я не намерена прощать ей его.

Бренди сворачивает в самую тьму и резко жмет на тормоза. Если бы не ремни безопасности, нас вдавило бы в приборную доску. Фары гаснут.

От грохота и дребезжания, наполняющего машину, звенит в ушах.

— Извини, — говорит Бренди. — На полу каким-то образом оказалась какая-то непонятная штуковина. Она попала под педаль тормоза, когда я на нее нажала.

Из— под наших сидений раздается переливчатая металлическая музыка. Я смотрю вниз и вижу выскочив-

шие к моим ногам кольца для салфеток и серебряные чайные ложки. У ступней Бренди — подсвечники. А еще выскользнувшее наполовину большое плоское блюдо из серебра. В нем отражается свет звезд.

Бренди поворачивается ко мне, опускает очки на кончик носа и вскидывает подведенные карандашом брови.

Я жму плечами и выхожу из машины, чтобы освободить груз-свою-любовь.

Я открываю крышку багажника, но Манус не двигается. Его колени прижаты к локтям, ладони — к лицу, ступни — к заднице. Он похож на зародыша. То, что вокруг него, я вижу впервые. Наверное, все дело в том, что когда я запихивала его в багажник, пребывала в состоянии крайнего потрясения. Вот и не обратила внимание на все эти серебряные вещицы. Манус лежит в них.

В ценностях.

В сувенирах.

Бренди вылезает из машины и приближается ко мне.

— О черт! — восклицает она и закатывает глаза. — О черт! Черт!

Я смотрю на пепельницу рядом с задом бесчувственного Мануса. Вернее, это гипсовый слепок. Подобные вещицы делают дети в начальной школе, чтобы подарить маме в День матери.

Бренди сдвигает волосы со лба Мануса.

— Классный парень, — говорит она. — Но наверняка во время езды в этом багажнике получил серьезную травму головы.

Я слишком устала, чтобы объяснять ей в письменном виде, что произошло. Но уверена, что никакой травмы Манус не получил.

Просто наглотался валиума.

Бренди снимает очки, чтобы лучше видеть. Потом сдергивает с головы шарф Гермеса, расправляет волосы, облизывает и закусывает губу. На всякий случай, ведь Манус может очнуться в любую минуту.

— Классных парней, — говорит она, — лучше кормить барбитуратами.

Я беру это на заметку.

И начинаю теребить Мануса.

Через пару минут он медленно приподнимается и свешивает ноги. И приоткрывает свои волшебные голубые глаза. Потом моргает. Закрывает их вновь, опять открывает и щурится.

Бренди подается вперед, ей не терпится показаться Манусу.

Мой брат намерен украсть у меня жениха. Мне хочется убить всех.

— Просыпайся, красавчик, — говорит Бренди и теребит Мануса по подбородку.

Манус жмурится:

— Мама?

— Проснись, сладкий, — говорит Бренди. — Все в порядке.

— Что? — спрашивает Манус.

— Все отлично.

Раздается странный шум. Так стучит дождь по крыше палатки.

— О боже! — Бренди делает шаг назад. — Боже мой!

• Предыдущая
• 51/75
• Следующая