Байк, водка и холодное стекло (СИ) - "LunaticQueen" - Страница 11

— Я устал. — Максвелл отворачивается.

Нашарив на книжной полке слева от окна пачку, он вытаскивает сигарету и гневно сует в рот.

Бык наблюдает за тем, как тот щелкает своей зажигалкой, но ничего не происходит, вздыхает и достает свою.

— Я устал, Бык, — повторяет он, ловя ее на лету и закуривая. — Каждый раз, когда мы касаемся твоего прошлого… все портится. Даже сейчас, когда оно пришло к нам домой, ты делаешь вид, что можно притвориться, будто все в порядке.

— Может быть, потому что это мое прошлое, в которое я не хочу никого вовлекать?

— Даже меня?

— Особенно тебя.

— Я от тебя ничего не скрываю. А ты… ты только позволяешь мне знать кое-что.

Бык пожимает плечами.

— Тебе мало знать, что я тут?

Максвелл пытается уклониться, но тот приближается так неукротимо, что он лишь отворачивает голову, когда его обнимают.

— Мне мало, — задушенно бурчит он в плечо смятым ртом.

Они стоят не шевелясь долго. Он начинает замечать, как тухнут окна в соседних домах. Одно за одним. А руки все не отпускают. Сигарета в пальцах тлеет, и ее жар уже почти обжигает ему пальцы. Он вытягивается, чтобы бросить ее в горлышко пустой бутылки, но промахивается, и она рушится на пол, оставляя сажевый след.

— Тебе так сильно нужно это знать?

Максвелл поднимает на него глаза. Бык грустно улыбается. Есть в этой улыбке что-то: «если что — пеняй на себя, сам просил».

— Хорошо, Трев.

— Ты расскажешь мне?

— Есть одно условие.

Куда без них.

— Ты можешь мне задать три вопроса. Только три. Любых. Но три.

Максвелл замирает с открытым ртом. У него их так много, что он не представляет, как вместить их в три обращения. Кажется, это нереально.

Бык убирает руки.

— Дам тебе время подумать. Пойду приму душ, — он улыбается, словно что-то вспомнив: — а, нет. Ванну. Тут принимают ванны.

Максвелл все же бьет его, но легко и кулаком в плечо. Достаточно слабо, чтобы Бык хмыкнул: «дохляк», — удаляясь.

Руки дрожат, как у запойного алкоголика. Максвелл обнимает себя, нервно расхаживая по комнате из угла в угол. Он гуляет взглядом по стенам, шкафам, рассматривая вещи Быка и пытаясь понять, как собрать весь хлам в своей голове в три вопроса.

На белой этажерке стоят книги. Он не привозил их с собой. Не помнит, где достал. Без книг любая комната выглядит пустой. Виднеется корешок крайней — «Тринадцатая сказка» Дианы Сеттерфилд. Максвелл чувствовал себя достаточно инфантильным от того, что любит легкую литературу, но Бык говорит, что находит это трогательным. И щекочет его.

А стул слева превратился в вешалку. Один бог знал, почему Быку так сложно было донести свои вещи до гардероба. Снимая с себя что-нибудь, он не глядя бросал это в угол, филигранно попадая на спинку этого стула. Если состав одежды на нем не обновлялся несколько дней, Максвелл сгребал все в охапку и тащил к стиральной машине. Ему нравилось, что сейчас процесс стирки стал таким простым. Он видел, как стирала его бабушка, и это действие его всегда пугало. Не то чтобы он батрачит. Например, к кухне он не подходит. Филиал американской культуры в лице большого парня в его квартире утверждает, что Максвелл не умеет готовить. Максвеллу же больше нравится мысль, что Бык просто слишком любит готовить сам.

На кофейном столике напротив постели валяется ноутбук. Когда Бык на нем не работает, они смотрят по нему кино. У него хороший экран.

Максвелл закусывает губу, борясь с желанием открыть его и посмотреть, что там, в его аккаунте. Может быть, тогда ему станет что-нибудь понятнее. Или же нет.

Он снимает пиджак. Думает несколько секунд тоже швырнуть его на стул, но потом перебарывает лень и идет к шкафу. Его вещи теперь занимают не все место, а только правую часть.

Он касается штанины джинсов Быка, свисающих с полки, и вздыхает.

Как можно задать всего три вопроса, когда он вообще ничего не знает.

А утром думал, что знает так много. О семье, прошлом, привычках. Что из всего этого в действительности его?

Максвелл закрывает дверцу и бредет к постели. Надеясь, что на ней нет ничего, он, не поворачиваясь, опускается на нее и раскидывает руки. Потолок в сумраке дразнит его серым куполом. Он закрывает глаза.

Проходит почти полчаса, прежде чем Бык возвращается. Обычно он проводит там не больше десяти-пятнадцати минут — если они там, конечно, не вдвоем. Максвелл представить не может, как его, должно быть, волнует предстоящий разговор. Даже он терзался перед вопросами, что говорить о том, кому давать ответы.

Лицо Быка напряженное и немного сердитое, будто у него посреди купания пошла холодная вода. На нем только серые фланелевые брюки, которые до этого сушились на батарее. Верх он дома не носит, и Максвелл уже должен был к этому привыкнуть, но вместо этого все еще жадно поглощает его взглядом, как в первый раз.

Бык тяжело опускается на постель рядом с его головой. От него пахнет фруктовым мылом, а от штанов обещанной «морской свежестью» Ариэля. Максвелл трется виском о колено и заглядывает в его глаз, который тот все еще пытается спрятать.

И ему внезапно становится так жаль. И он ненавидит себя за свою навязчивость.

— Ты придумал, что будешь спрашивать? — негромко интересуется Бык сверху, пробираясь пальцами в его волосы.

— Как думаешь, Тинки-Винки гей?

— Что.

— Я всегда думал, что он гей.

— Максвелл, блядь.

Бык улыбается, и он тоже улыбается. Наклоняется, невпопад целуя Максвелла в губы, но больше в подбородок.

Закончив, он не убирает голову.

— Слушай, — тихо говорит Бык. — Я могу ответить. Я… знаю, я был не прав, не пуская тебя внутрь… и я хочу частично загладить это.

— Хорошо.

— Но если ты предпочтешь мне вмазать, то я выберу это.

Со смешком Максвелл переворачивается на живот, а потом целиком забирается на постель.

— Если мне не понравятся твои ответы, то и вмажу.

— Так я рискую.

— Сильно.

Максвелл скрещивает ноги, садясь напротив него.

— Хорошо, — повторяет он. — Ты и Гатт. Что вас связывает?

Бык хмурится, как будто он одновременно и ожидал этого вопроса, и недоволен, что он все же задан.

— Не знаю, с чего начать, — признается он. — Я думал об этом, но… Кажется, мне придется рассказать все.

Облизнув губы, Максвелл внимательно всматривается в его лицо. Бык трет затылок, разминает шею, кашляет. Но говорит. И он слушает.

— Это все в Штатах, ага. Не всегда была разведка. До них я много чего делал. Не обязательно законного. Не то чтоб убивал кого-то… ну, напрямую точно нет. Так. Крал информацию, взламывал сайты, переводил деньги с чужих счетов. Я не буду оправдываться, говоря, что у меня не было иного выхода. Тогда мне казалось это легче. Существовать так. Делать то, что я умел. Ты понимаешь? — он не выдерживает паузу, чтобы дать время на ответ, поэтому Максвелл и не подает голоса. — И я долгое время был… сам по себе, как сейчас. Но вести такой бизнес, не имея крыши, это практически самоубийство. Я некоторое время метался от одной шайки к другой.

— И они отпускали тебя? — не выдерживает тот.

— Эй, ну я же не идиот. — Бык выразительно стучит себе по лбу. — Я никому не показывал, что действительно умею, чтобы мной стали дорожить. Мне не доверяли особенно важного, не поручали сверхъестественных задач. Это было легко.

Максвелл проглатывает комок в горле. Тот говорит об этом так, словно это действительно работа каким-нибудь разносчиком газет. Но отчего он так нервничает.

— А потом я и нашел Q.U.N., — пожимает плечами он. — Ну, или они меня нашли. А я думал, что хорошо заметал следы.

— Они тебя шантажировали?

— Можно и так сказать. — Максвелл взволнованно сжимает простыню. — В общем, если раньше я выбирал, на кого работать, то теперь выбрали за меня.

Он отворачивается и долго смотрит на плинтус в углу комнаты.

— Это была дерьмовая работа, — продолжает он в конце концов. — Подставы, аферы. Много денег, конечно, но риск теперь был… невероятен.