Цезарь, или По воле судьбы - Маккалоу Колин - Страница 22

Очень многое зависело от того, как он поступит сейчас. Если ход будет неверным, ему не предложат остаться в Галлии еще на год или два, и тогда его ждет участь Сервия Сульпиция Гальбы, провалившего кампанию в Альпах. Того отправили в Рим с самыми хвалебными отзывами, но никто им не верил. Любой, кто хоть что-то соображал в военном деле, сразу понимал, что Гальба совсем не понравился своему командиру.

– Не думаю, – ответил он наконец, – что такая депеша Цезарю повредит нам. Если я ошибаюсь, то получу выговор, которого заслуживаю. Но, Пуллон, почему-то я знаю, что прав! Да, я сейчас же напишу Цезарю.

Обстоятельства между тем складывались и удачно, и неудачно. Удача была в том, что нервии, понемногу раскачиваясь, еще не приглядывали за римлянами слишком пристально. Со стороны им казалось, что у тех все идет как всегда. Это дало возможность легионерам девятого натащить в лагерь деревьев, начать укрепление стен и строительство шестидесяти дополнительных башен по периметру, а также сделать внушительные запасы камней для баллист. А неудачей явилось то, что война для нервиев была уже делом решенным и они выставили на дороге к Самаробриве дозоры за сто и пятьдесят миль.

Поэтому довольно робкое и путаное донесение Квинта Цицерона было перехвачено по пути вместе с другими письмами. Гонца убили, а сумку с корреспонденцией передали друидам, знавшим латынь, для внимательного ознакомления. Но Квинт писал на греческом – еще одно последствие покалывания в пальце. И только гораздо позже он осознал, что, вероятно, у него в памяти застряло замечание Вертикона насчет того, что друиды северных белгов учат латынь, а не греческий. В других частях Галлии могли знать и греческий: язык учили, исходя из необходимости.

Вертикон согласился с Квинтом Цицероном, что в воздухе пахнет бедой.

– Все знают, что я – сторонник Цезаря, и на советы меня теперь не зовут, – сказал встревоженный тан. – Но за последние два дня рабы несколько раз видели, как через мои земли шли воины в сопровождении оруженосцев и вьючных животных, словно на общий сбор. В это время года они не могут воевать на чужой территории. Я думаю, их цель – твой лагерь.

– Тогда, – оживился Квинт Цицерон, – я предлагаю тебе и твоим людям перебраться сюда. Будет, разумеется, тесновато, лагерная жизнь не то, к чему ты привык, но, если мы сумеем удержать лагерь, ты будешь в безопасности. Иначе, возможно, тебя первого и убьют.

– О! – воскликнул Вертикон, чувствуя немалое облегчение. – Из-за нас вы не будете голодать. Я переправлю сюда всю нашу пшеницу, всю до последнего зернышка, всех кур и весь скот. И весь наш уголь.

– Отлично! – радостно воскликнул Квинт Цицерон. – Перебирайтесь. Не сомневайся, работы тут хватит на всех!

Через пять дней после того, как гонец был убит, нервии атаковали лагерь. Встревоженный отсутствием ответа из Самаробривы, Квинт Цицерон послал второе письмо. Однако и этого гонца перехватили, но не убили, а стали пытать. И узнали, что римляне спешно укрепляют лагерь.

Сбор был завершен, нервии незамедлительно выступили в поход. Их продвижение очень отличалось от римского марша, поскольку они бежали быстрой трусцой, покрывая милю за милей. Каждого воина сопровождал оруженосец, который нес его щит, и личный слуга с вьючным пони, поклажу которого составляли дюжина копий, кольчуга, если таковая имелась, бочонок с пивом, запас еды, зеленоватый плащ в грязно-оранжевую клетку и волчья шкура, чтобы укрываться по ночам. Самые легконогие первыми достигли цели, за ними подоспели остальные. Последнему повезло меньше всех, его принесли в жертву Езусу, галльскому богу войны, и вздернули на суку в священной дубовой роще.

Целый день нервии стекались к лагерю, в котором стучали молотки и звенели пилы. Стена обзавелась новым бревенчатым бруствером, но дополнительные башни еще не были завершены, и многие тысячи кольев выдерживались на медленном огне для придания им большей прочности. Всюду, где было свободное место, пылали костры.

– Хорошо у нас есть еще ночь для работы, – сказал довольно Квинт Цицерон. – Дикари будут до утра отдыхать.

Но нервии не отдыхали и часа. Солнце уже закатилось, когда тысячи их атаковали лагерь, забрасывая ров ветками и используя причудливо оперенные копья как опору, чтобы взобраться на бревенчатые стены. Но девятый легион их уже ждал наверху укреплений. Солдаты по двое с одним длинным осадным копьем сталкивали дикарей, карабкающихся на стены, другие, стоя в еще недостроенных башнях, использовали их дополнительную высоту, чтобы метать свои pila во врага со смертоносной точностью. И все это время баллисты швыряли двухфунтовые речные камни в самую гущу противника.

К середине ночи штурм прекратился, но нервии, удалившись на безопасное расстояние, все еще продолжали дико вопить и плясать вокруг лагеря, двадцать тысяч факелов в руках дикарей разгоняли темноту, освещая скачущие фигуры. Голые торсы отливали медью, волосы походили на застывшие гривы, глаза и зубы сверкали, пока воины вертелись и кружились, подскакивали, подкидывали в воздух и снова ловили свои факелы, словно жонглеры.

– Страшно, ребята? – кричал Квинт Цицерон, обходя костры артиллеристов, трудившихся, сняв кольчуги, вьючных животных, беспокойно всхрапывающих и бьющих копытами в стойлах при таком шуме. – Действительно, страшновато. Но зато нервии дают нам свет, чтобы мы могли достроить башни! Давайте, парни, работайте энергичней! Тут вам не гарем Сампсикерама!

И в этот момент у него заныла спина. Острая боль пронзила левую ногу, он захромал. О, только не сейчас! Только не это! Такие приступы вынуждали его с неделю отлеживаться, стеная от боли. Но от него сейчас столько зависит! Как он может лечь? Если командир не устоит на ногах, что будет с моральным духом войска? Квинт Цицерон стиснул зубы и продолжил обход, хромая и где-то находя силы улыбаться, шутить, подбадривать приунывших, говорить людям, какие они смелые и как хорошо, что нервии освещают им небо…

Нервии атаковали каждый день, закидывая рвы, пытаясь забраться на стены, и каждый день солдаты девятого их отбрасывали, а потом шестами с длинными крючьями выкидывали ветки и тела мертвых нервиев изо рва.

Каждую ночь Квинт Цицерон писал Цезарю новое письмо на греческом, находил раба или галла, соглашавшегося отнести письмо за хорошее вознаграждение, и посылал человека в темноту.

И каждый день нервии приводили ночного гонца на видное место, размахивали письмом, прыгали и кричали, пока несчастного не начинали пытать клещами, ножами, каленым железом. Тогда дикари замолкали, чтобы римляне слышали вопли товарища.

– Мы не сдадимся, – говорил своим солдатам Квинт Цицерон, хромая по лагерю. – Мы не доставим удовольствия этим mentulae!

На что люди, к которым он обращался, ухмылялись, махали ему рукой, спрашивали, как спина, и называли нервиев такими словами, от которых упал бы в обморок его старший брат.

Пришел Тит Пуллон, лицо его было мрачным.

– Квинт Цицерон, у нас новая проблема, – прямо сказал он.

– Какая?

– Они отвели воду. Поток иссяк.

– Ты знаешь, что делать. Начинайте копать колодцы. А ниже – выгребные и помойные ямы. – Квинт усмехнулся. – Я бы сам принял в этом участие, но у меня что-то нет настроения.

Лицо Пуллона смягчилось. Как это все-таки замечательно, что у них такой жизнерадостный и несгибаемый командир!

Прошло двадцать дней. Нервии продолжали атаковать каждое утро. Запас гонцов, согласных добраться до Самаробривы, стал иссякать, как и запасы воды. Квинт Цицерон знал, что ни одно послание не удалось переправить через неприятельский фронт. Выбора не было, оставалось лишь защищаться. Отбивать атаки днем, а по ночам ликвидировать повреждения, делать запасы того, что может быть полезным на рассвете, и гадать, сколько еще времени пройдет, прежде чем вспыхнет эпидемия. Ох, что бы он сделал с нервиями, если бы выбрался из этой заварухи живым! Люди девятого легиона не были сломлены, пребывали в бодром настроении и рьяно работали в перерывах между боями.