Этюд В Бордовых Тонах (СИ) - Тарно Игорь - Страница 11

- Ну, посмотрели, и хватит, - процедил я сквозь зубы. - Теперь за кино следовало бы рассчитаться, если вы не жлобы!

     Молодой лейтенант расплылся в улыбке и сказал, обращаясь к усатому старшине:

- Константиныч, дай-ка пацану банку тушенки, буханку хлеба и бутылку пива. Что-то в нем есть человеческого. Ну, никак он не похож на прожженного убийцу!

     Старшина пожал плечами, но отправился выполнять приказание начальства, и уже через несколько минут я наворачивал свежий хлеб, обмакивая его в невероятно аппетитно пахнущую тушенку…

     Потеряв всякий страх, лейтенант отправил старшину в командирское купе, а сам остался в моем отсеке и попросил рассказать о себе.

- Ты что, писатель - фантаст, собираешь легенды о ЗЭках? - с .усмешкой поинтересовался я. - А я ведь страшный убийца! Вот отломаю крышку от банки из жести и перережу тебе горло, пока ты из кобуры свою пукалку будешь вытаскивать! И окажешься  ты сам виноват, парниша, что доверился преступнику, забыв об уставе!

- Нет, нет, не говори ерунды. Ты ведь не такой, ты - правильный пацан, - с уверенностью в голосе заявил лейтенант, - злом на добро не ответишь!

- Пожалуй ты прав, - задумчиво ответил я. - Ладно, расскажу тебе свою историю, привру что-то для порядку, а ты слушай и мотай на ус. Может быть, в  жизни пригодится.

И я во второй раз в жизни обнажил свою душу перед незнакомым человеком не потому, что он подарил мне банку тушенки, а потому, что оказался просто человеком с большой буквы…

Рассказывая свою историю, я снова переживал мельчайшие перипетии мрачных событий и лишний раз убеждался в том, что иначе поступить не мог, а уже под утро, когда моя история была рассказана до конца, лейтенант, молча, поднялся, крепко пожал мне руку и вышел из отсека...

Часть 7 ЖИЗНЬ, КАК ОНА ЕСТЬ

Утром вагон с ЗЭКами отцепили от поезда и перегнали в тупик, где нас на “”Черных воронах” отправили по месту назначения, в тюрьму Херсона.

     Мы ехали по большому городу, который я созерцал через решетчатое окно своего транспортного средства, в котором находился один - такая привилегия была предоставлена мне, как матерому уголовнику и особо опасному преступнику, склонному к жестокости!

         Проехав большую часть города, машина миновала здание, похожее на крепость, на фасаде которого выделялась надпись “Херсонская телефонно-телеграфная станция”, и заехали в большие металлические ворота тюрьмы, расположенной напротив, через сдвоенные внутренние ворота со шлагбаумом, встроенными в высокий кирпичный забор, над которым была натянута колючая проволока и возвышались будки с охранниками, вооруженными автоматами.

    Далее виднелось серое здание с маленькими окнами, почти что напрочь закрытыми решетками, выполненными в виде жалюзей, направленных вверх, так что через них заключенные могли видеть только маленький участок неба.

     Это, по наслышке, был корпус тюрьмы, в котором содержались преступники, приговоренные к пожизненному заключению без права помилования. Они даже перемещались по территории в согнутом положении тела с заломанными за спину руками!

     В тюрьме был и обычный корпус, где предстояло пребывать мне, и тюремная больница, куда каждый ЗЭК мечтал попасть хотя бы на короткое время, так как там можно было получить довольно-таки легкую работу по плетению сетей для маскировки военных объектов. Она располагалась ближе всего к окнам здания связи, как и ее внутренний дворик.

         Когда-то раньше заключенные здесь плели авоськи, а затем, чтобы не забивать себе головы хозяйственными проблемами, тупоголовые руководители тюрьмы решили приступить к выполнению похожего чем-то на предыдущий заказ в новых условиях, когда авоськи вышли из моды с появлением пластиковых пакетов.

     Бригадир из уголовников, зная, что такой “бычара”, как я, работать не станет, предложил мне не становиться в позу перед начальством, а устроить в “больницу, якобы для лечения опорно-двигательной системы, чтобы я мог, не утруждая себя, без шума и пыли мотать срок за вязанием сетей, что, по его словам, помогало отключиться от повседневных забот, тем более, что работа выполнялась в летнее время на дворе, под теплыми лучами солнца херсонского лета, так что можно было хорошо загореть и получить профилактику от туберкулеза, косящего обитателей тюрьмы.

 Кстати, в то время о вреде солнечного излучения, способствующего проявлению рака кожи, говорили, но меньше, чем сегодня.

Я, поразмыслив немного, согласился на это предложение, так как изнывать от безделья не хотел, но считал, что подобной работой мнение окружающих меня людей о себе не испорчу, хотя в этом был не до конца прав, так как уже через несколько дней пребывания в больнице услышал, как какой-то ЗЭК с ехидцей говорил своему товарищу о том, что в тюряге появился козырный фуфел, который, вроде бы, ссучился, став “стахановцем”, и следует для порядка устроить ему темную, сунув хлеборезкой в парашу!

Мне, наверное, немного помогло то, что этот разговор я услышал прямым текстом, так что никаких сомнений  в том, что вскоре я должен буду испытать по вине длинного языка “коллеги” не было, а потому я тщательно приготовился к нападению на меня, нося с собой приобретенные по случаю у одного из охранников нунчаки - две палки, соединенные цепью, которые в таких умелых руках, как мои,  становились страшным оружием.

     Итак, теплым июньским вечером, когда я до изнеможения назагорался на досках, когда-то давно сложенных и забытых за площадкой для вязания сетей, и вернулся в больничный блок, ко мне подошел какой-то штымп, видимо “шестерка” при  авторитете, и сказал, что меня ждут на толковище в месте, где обычно проходили те или иные разборки с нерадивыми ЗЭКами, не выполняющими основные требования кодекса поведения, что могло привести к печальным последствиям для них.

         Я, молча, кивнул головой в знак согласия, продолжая лежать на койке, не подавая вида что взволнован, а когда “шестерка” вышел из комнаты, неспешно поднялся, засунул нунчаки себе за пазуху и направился на толковище с обнаглевшими ублюдками, решившими потревожить меня.

         Ведь я привык в колонии, что ко мне все вокруг относились уважительно, но забыл почему-то,   что все это происходило в присутствии “Буллита” и что здесь не колония, а тюряга со своими приколами.

         Передо мной  на толковище предстали три человека, одного из которых я вспомнил по разговору, но двое  других мне были неизвестны.

     Один из этих двух был похож на громилу с огромными кулаками и густой растительностью на груди, а второй казался благообразным интеллигентом, причем у него на кончик носа было надето  довольно-таки  допотопное пенсне, в котором он напоминал мне ювелира.

- Так почему, претендуя на отношение к себе, как к авторитету, Вы ведете себя неподобающим образом, молодой человек? - скрипучим, как ржавая телега, поинтересовался у меня “Ювелир”, у которого, как мне стало известно позже, оказалось именно такое погоняло, как я и подумал.

- Ни на что я не претендую, так что оставьте меня в покое, пока я кому-нибудь шею не свернул! - нагло ответил я, считая разговор законченным.

- А ну-ка, “Гном”, научи парнишку отвечать за отсутствие уважения к старшим! - просипел “Ювелир” голосом “Сиплого” из известного революционного произведения “Оптимистическая трагедия”, который мы изучали в школе, и я решил, что он болен сифилисом, а потому, ухмыльнувшись, заметил, якобы с соболезнованием:

- Вам нельзя волноваться, батенька! Ведь венерические заболевания, такие, как сифилис, приводят к размягчению мозга, как это случилось с вождем революции, - имея в виду слухи  причине смерти Владимира Ильича...

- Давай, “Гном”, не тяни, - заскрежетал фальцетом “Ювелир”, не выдержав оскорбления, - нарисуй на роже пай-мальчика розочку!

         Громила сделал резкое движение ко мне, и я увидел в его огромной руке еле заметную опасную бритву, которой он собирался меня изуродовать.