Удивительные звери (Повесть, рассказы, очерки) - Сысоев Всеволод Петрович - Страница 24

Незаметно вошла в лес осень. На зеленых увалах, поросших березняком и осинником, желтели деревья, а по утрам трава на полянах серебрилась от первого инея, исчезавшего с восходом солнца.

Медвежья семья перебралась в дубняки.

В дубняках было светло и сухо. Коричневые блестящие желуди осыпались. Скатываясь по крутым склонам сопок, они заполняли собой малейшие впадины. Белогрудый не сразу привык к их вяжущему вкусу, но медведица с жадностью поедала большое количество желудей, а после отлеживалась в соседнем ельнике. Ни один корм не способствовал столь быстрому ожирению медведей, как желуди и орехи, но желудями интересовались не только косолапые: их охотно поедали кабаны, изюбры и косули. Благо урожай был обильный, всем зверям вдоволь хватало питательного корма. Белки, бурундуки, полевки также пристрастны к желудям, но они не столько съедали, сколько растаскивали и прятали в свои норки и кладовые, — в этом им помогали сойки.

Дубняки манили к себе медведей обилием пищи, но жизнь в них была тревожной и полной опасности. Сюда часто наведывались охотники за кабанами, и медвежью семью беспокоили то мечущиеся в страхе секачи, то собаки.

Однажды Белогрудый был напуган промчавшимся невдалеке табуном диких свиней. За ним неслась свора собак. Одна из собак, отделившись от стаи, пробегала очень близко. Почуяв медвежат, она кинулась в кусты, где затаился Белогрудый, и с лаем набросилась на оробевшего медвежонка. При этом она так больно укусила его за спину, что Белогрудый, громко взвизгнув, заверещал, словно заяц, попавший в волчьи зубы. Видя, что медвежонок мал и слаб, собака смелее наскочила на него, норовя схватить за загривок. Отчаянно визжа, Белогрудый что было духу помчался в заросли к матери, но от собаки нигде не было спасения. В эту минуту отчаяния и испуга Белогрудый услышал грозное уханье бегущей на помощь матери. Подоспевшая медведица одним ударом лапы отбросила злобного пса, а когда тот запутался в зарослях лиан, попыталась поймать его. Воспользовавшись бегством врага, Белогрудый проворно залез на высокий кедр и, удобно усевшись в развилке могучих ветвей, стал внимательно наблюдать за происходящим на земле.

Тем временем на лай и визг лайки подоспела целая свора. Окружив медведицу хрипящим от ненависти кольцом, псы то и дело норовили вцепиться в нее зубами. Убедившись, что детеныши вне опасности, медведица ринулась на врагов, прорвала окружение и стала уходить в сторону, уводя за собой псов.

Охотники еще издали увидели черный силуэт зверя, мечущегося между собаками, и уже предвкушали скорую добычу. Но старая медведица, быстро перемещаясь по склону, все дальше и дальше уводила за собой свору. Охотники отставали. В густых зарослях кустарника медведица почувствовала себя уверенней, упругие ветви кустов и стебли высоких трав не могли сдержать напора могучего тела зверя, но легких собак они отбрасывали назад, выпрямляясь подобно пружинам. Вскоре к разочарованным охотникам вернулись с высунутыми языками их четвероногие помощники.

Оторвавшись от собак, медведица долго уходила в противоположную сторону от того места, где остались детеныши. Но о них она не забыла. Когда все утихло в лесу и наступили сумерки, она, сделав широкий круг и убедившись, что охотники с собаками ушли в зимовье, вернулась к своему семейству. Еще издали услышала она нетерпеливое поскуливание медвежат, потерявших надежду на возвращение матери. Медведица двигалась бесшумно, но звереныши уловили слабый шелест ее шагов. Спустившись на землю, малыши скоро успокоились, и вся медвежья семья ушла к дальним каменистым сопкам. Там не было такого обилия желудей, но зато никто не мог потревожить покой зверя.

В лесу стояла та короткая, но благодатная пора, когда всего здесь вдоволь: и тепла, и пищи. Дни установились яркие, солнечные, но летнего зноя уже не было. Ночная прохлада освежала лес и его обитателей. Однообразный зеленый наряд сопок вначале оживился охристыми пятнами отдельных деревьев бархата и березы, затем эти пятна расширились, разлились по увалам, поросшим осинником и ясенем, вспыхнули огненно-багряными купами клена и рябины. Прошла неделя, и склоны всех сопок, насколько хватало глаза, покрылись такой цветистой гаммой, таким пестрым радужным ковром, что многие птицы запели свои песни, словно вернулась весна. Исчезли слепни и клещи, меньше докучали комары, и только назойливая мошка по-прежнему набивалась Белогрудому в уши, щекотала ноздри. В лесу стало сухо и светло. Вкусные орехи и желуди лежали на каждом шагу. Насытившись желудями, Белогрудый залезал на усохшие ели, обвитые виноградом, и лакомился темно-синими сладко-кислыми ягодами.

Прошло два месяца, а медведица и медвежата так зажирели, что едва передвигались. С таким запасом можно было зимовать спокойно. В конце октября медведица начала разыскивать новую берлогу. В старую она не хотела возвращаться, как бы понимая, что с выросшими медвежатами там будет тесно. Она искала липу с обширным отверстием между корней и вскоре нашла ее. Обнаружив дупло, она зубами расширила вход, забралась внутрь, спустилась к корням и, устроив мягкое логово, вылезла наружу. Подернутое облаками небо предвещало снегопад. На медведей нашло сонливое состояние. Отойдя с полкилометра от берлоги, они соорудили из зеленого лапника гнездо под старым кедром и улеглись на пахучих ветках. Неизвестно, сколько бы пролежали медведи в гнезде, если бы на второй день не полетели «белые мухи». Черная шкура медведицы засеребрилась. Стряхнув с себя пушистый снег, она уверенно направилась к берлоге. Подойдя к липе, медведица быстро исчезла в черной дыре дупла, малыши последовали за ней. К вечеру усилившийся снег сровнял вмятины когтистых следов. Казалось, ничто теперь не угрожало спокойствию медвежьей семьи…

Так бы и пролежали медведи долгую зиму в своей неприметной берлоге, если бы в лес не пожаловали охотники из города. В том же самом ключе, где находилась берлога, они поставили низенький сруб из сухих тонких елок, натянув поверх него палатку. В середине на большом камне установили жестяную печь, а вокруг печи нары. На поиски зверя они уходили в дальние ключи, полагая, как и все охотники, что чем дальше в лес, тем больше медведей.

Однажды один неопытный, плохо ориентировавшийся в лесу горожанин решил внимательно осмотреть угодья неподалеку от табора. Вскоре он подошел к знакомой нам липе и начал внимательно рассматривать ее замшелую кору. Зная по рассказам, что медведи ложатся на зиму в дуплах старых лип, он заинтересовался царапинами, видневшимися на стволе.

Развязав рюкзак, охотник достал топор и постучал обухом по стволу. Глухой звук пустотелого дерева разнесся по лесу, и тишина стала еще настороженней. Выбрав удобное место, охотник начал прорубать отверстие в липе. Уже с первых ударов железа по стволу медведица встала на лапы и затопталась на месте. Ее волнение передалось медвежатам, и они робко прижались к матери, дрожа всем телом. Под ударами топора содрогались толстые стены берлоги, в ушах Белогрудого гудело, древесная пыль наполняла его чуткие ноздри. Он стал потихоньку кашлять.

Вытирая вспотевший лоб, охотник рубил липу. Светлый живой слой древесины сменился грязновато-желтым прелым. Еще несколько взмахов топора — и появилось небольшое отверстие. Прислонившись к нему носом, медведица с шумом втянула в себя свежий морозный воздух, насыщенный резким запахом человеческого пота. Охотник вздрогнул. Бросив топор, он схватил ружье, но медведица исчезла в темной щели. «Надо скорее расширить отверстие, и тогда будет видно, куда стрелять», — подумал охотник и с лихорадочной поспешностью принялся за дело, не обращая внимания на рычание зверя. Дыра в дереве расширялась. Теперь хорошо было видно, как ворочается в ней медведь. О том, что в берлоге находится медведица с двумя медвежатами, охотник не подозревал.

Сменив топор на ружье, он стал целиться в прорубленное отверстие. Ему показалось, что во тьме светятся маленькие злые медвежьи глаза, и он потянул за спусковой крючок. После грохота выстрела послышался яростный рев. Внутри липы заскрежетали медвежьи когти.