Летний детектив для отличного отдыха - Устинова Татьяна - Страница 27

Плетнев опять нырнул, поплыл, сильно загребая руками, и уплыл довольно далеко, почти до поворота, за которым открылись крыши дальней деревни, и поле, и лес на горизонте.

Тут опять к нему привязались слепни, они садились на мокрые волосы и лицо, и приходилось то и дело нырять и мотать головой, чтобы их согнать. Слепни не отставали. Плетнев заплыл еще дальше, где река оказалась широкой и не было никаких слепней, и долго лежал, раскинув руки, лицом к небу, спиной в коричневой чистой воде.

Нэлли Лордкипанидзе не было видно.

Похоже, она проделывала все то же самое где-то в другой стороне.

Он возился в воде, должно быть, минут сорок, не чувствуя ничего, кроме бездумной радости, а потом решил, что пора выходить.

В конце концов, река никуда не денется. Ты можешь прийти и попользоваться ею в любую минуту. Через час или завтра утром. Или сегодня вечером. Она же есть, вот она!..

И все-таки выходить ему не хотелось.

Поднимая волны, фыркая и отплевываясь, он подплыл к камышам и кувшинкам, встал на ноги. На глубине вода была холодной и как будто более плотной.

– Ну, как поплавали? – бодрым голосом спросила с берега Нэлли Лордкипанидзе.

– Здравствуйте, Элли, – неожиданно поздоровался Плетнев и двумя руками согнал с лица и волос воду.

– У вас такой счастливый вид.

– Это потому, что вода сегодня прекрасная. Парное молоко.

Она захохотала, как всегда, с удовольствием.

Ее майка-платье с выцветшей ослиной мордой на животе открывало загорелые ноги, слегка исцарапанные на лодыжках.

– А почему у вас осел? – спросил Плетнев, чтобы не смотреть на ее ноги.

– Где? – Она оглянулась по сторонам, как будто в поисках осла, а потом сообразила и потянула платье так, что выцветшая морда еще немного вытянулась. – О, этой майке сто лет! Мне ее когда-то привез из Парижа папа, и она была очень красивой. Там на заднем плане еще Эйфелева башня, но сейчас ее почти не видно.

– Не видно, – согласился Плетнев.

– Папа тогда называл меня Ослик, – продолжала она как ни в чем не бывало, отпустила подол и сверху еще полюбовалась на изображение. – «Ну, как мой Ослик, везет свою вязанку дров?» – спрашивал он меня. Мне приходилось очень много работать, и мы по этому поводу всегда шутили.

Плетнев прихлопнул на шее слепня, посмотрел на него и выбросил через плечо.

– А вы прямо так, без полотенца?

– Я про него и забыл.

– Тогда нам нужно двигаться, иначе они вас сожрут.

Плетнев прихлопнул еще одного, на ноге.

Они пошли по лугу, изумрудному, как все изумруды на свете. Элли пощупала волосы, забранные вверх и стиснутые монументальной заколкой. Плетнев подумал, что для завершения картинки было бы отлично, если б она их распустила, и даже представил себе – золото и зелень, очень красиво, и перепугался, что она на самом деле сейчас их распустит.

Если она так сделает и еще эдак поведет головой из стороны в сторону, чтобы они легли особенным образом, – значит, все вранье.

Нет никакого золота и изумрудов.

Элли впереди пристроила полотенце на шею, откинула крючок с калитки и придержала ее перед Плетневым и его велосипедом.

– Какая у вас замечательная машина, – сказала она, пока он протискивался мимо. – Сколько скоростей?

Алексею Александровичу стало смешно.

…Успокойся уже, а? Никто не собирается тебя соблазнять, распуская волосы на деревенском лугу. Ты здесь просто добрый сосед, милый человек, дачник-неудачник. Соблазнять тебя неинтересно, да и бессмысленно.

Тут он вдруг обиделся и рассердился.

– А почему вы раньше никогда не приезжали, дом ведь пустует давно? – спросила она.

– У меня не было времени.

– А сейчас появилось?

– Сейчас появилось.

– Вам, должно быть, здесь скучно.

– Мне весело, – возразил рассерженный Плетнев, которого никто не собирался соблазнять. – А где ваш велосипед?

– Вон, в кустах. Я его на луг никогда не затаскиваю. Мне лень лезть в калитку.

Она двинулась куда-то в сторону, а Плетнев двинулся в другую, и они столкнулись, так что ему пришлось придержать ее под локоть. У нее была прохладная кожа, все еще немного влажная.

Н-да. Прохладная кожа. А еще у нее глаза.

Я сошел с ума, ужаснулся Плетнев. Вот тут, на лугу, над речкой в деревне Остров.

Элли выкатила из кустов велосипед, ловко вскочила на седло и поехала. Плетнев взгромоздился на свой и двинул следом. Переднее колесо предательски вильнуло, но он удержал равновесие.

Ничего-ничего, я научусь!..

– Вот здесь тоже егерь живет. Где дом цветами расписан, видите?.. У него жена хорошо рисует. А за ним какой-то банкир, которому надоел его банк, и он устроил тут хозяйство. Он даже лошадей держит и двух ослов! Мы любим ослов. Это от них пляж огородили. Они все время там торчали и немного портили траву. Мы покупаем у него молоко, сметану, яйца.

– У банкира теперь молочно-сметанный бизнес?

– Не-е-ет! – Элли обернулась, блестя зубами и глазами. Велосипед у нее не вилял, ехал совершенно прямо, как по ниточке. – У него теперь такая жизнь! Куры и коровы нравятся ему больше курса евро к доллару и к японской йене.

– Так не бывает, – сказал Плетнев, внимательно следя за дорогой.

– По-всякому бывает.

– Я не верю людям, которые бросают все, чтобы сделать что-нибудь безумное. Поселиться на Тибете или в деревне Остров.

– Мы же не знаем, – рассудительно сказала Элли. – Вполне возможно, что ему нечего было бросать.

– Но вы же говорите!

– Я говорю, что мы покупаем у него молоко и сметану, и это такие вкусные молоко и сметана, каких я никогда раньше не ела. Еще у него самые счастливые куры на свете. Вот если вдоль дороги идет кура и у нее счастливый вид, значит, она именно из этого хозяйства!

Вдоль дороги действительно шла курица, и Плетнев против воли уставился, чтобы определить, достаточно ли у нее счастливый вид.

– А за этим забором живет Федор Еременко и собаки. Вы видели его собак?

Плетнев не сразу сообразил, как затормозить, а когда сообразил, тормознул так резко, что чуть не свалился. Элли оглянулась и тоже остановилась.

– Вот здесь живет Федор?

– Да-да. У него такой высокий забор из-за собак. Чтобы они не лаяли постоянно на тех, кто идет мимо. Они умные и вообще лают редко.

Именно из этой глухой коричневой калитки выбежала Женька и бросилась по дороге так, что чуть не упала. Значит, она была у Федора и он сказал или сделал что-то такое, что заставило ее рыдать и нестись сломя голову.

Странно. Очень странно. Женька и Федор никак не укладывались в картинку, которую Плетнев уже почти придумал.

– А он один живет?

– По-моему, когда-то у него была жена, но уже довольно давно нет. По крайней мере, она не приезжает. А была очень красивая.

– Местная?

– Ну, что вы, из Москвы, как и Федор.

Тут Плетнев совсем расстроился. Выходит, не только картинка никуда не годится! Персонажи тоже написаны неправильно. Портретного сходства никакого. Алексей Александрович был абсолютно уверен, что Федор Еременко продукт местного производства.

Впрочем, может быть, ошибается Элли из Изумрудного города?..

– Откуда вы знаете, что он москвич?

– Мы здесь так давно, что всех знаем! Наш участок получил еще дедушка, по-моему, году в сорок шестом. Папа родился в Твери, потому что бедная бабушка не смогла дотерпеть до Москвы. Она очень старалась, но не дотерпела. А дедушка все проворонил, он был занят. Когда дедушка работал, он ничего вокруг не видел и не слышал.

– Чем таким он занимался?

Она удивилась как будто.

– Русским языком. Он был филолог, очень знаменитый. Есть даже его собственный метод сопоставления согласных. Он так и называется – метод Лордкипанидзе. Он утверждал, что глубину и красоту русского языка может как следует познать только тот, кто не является его носителем. Дедушка был родом из Кутаиси. И бабушка оттуда же. Он жил и работал в Ленинграде, но потом специально съездил в Кутаиси и женился. Должно быть, чтобы бабушка тоже как следует познала всю красоту русского языка. Он много работал с Корнеем Чуковским. Тот любил работать именно с филологами. А с дедом они дружили.