Дружинник (СИ) - "Amazerak" - Страница 17

Семён бросился на меня. Я парировал его первый удар, второй скользнул по моему наплечнику. Противник на миг открылся, и я попытался достать до его головы. Промахнулся, и тот контратаковал. Я поставил блок, но десятник с разворота пробил мне по ногам, и я шлёпнулся спиной в песок. Семён снова занёс алебарду. Лёжа на земле, я отразил удар, перекатом ушёл от третьего и, поднявшись, встал в стойку.

У меня никак не получалось перехватить стратегическую инициативу. Противник атаковал с дичайшим напором, а я преимущественно защищался, будучи не в силах перейти в наступление. Я снова принялся парировать удары и уклоняться, получил в шлем остриём пики, а потом подсечку. Опять я на земле, и опять еле успел увернуться от добивающего удара; поднялся, поставил блок и с разворота треснул локтем. Противник слегка опешил. Я попытался свалить его коленом в корпус, но лишь оттолкнул, и с разворота ударил ногой, а потом алебардой — в голову. Семён упал, но поднявшись перекатом, выставил вперёд пику алебарды, остановив моё наступление, а потом ткнул ей меня в шлем. И теперь уже я чуть не потерял равновесие.

Мы опять стали кружиться, готовясь атаковать. Энергия моя зарядилась, но я её пригасил, помня, что свою силу ни в коем случае применять нельзя. Не так страшен был факт поражения, как нарушение правила судебного поединка, которое ложилось пятном на репутацию воина.

После пары обманных выпадов, Семён снова атаковал. Чередуя колющие и рубящие удары, он принялся наступать. Остриё угодило мне в нагрудник, я в ответ двинул противника бердышом в шею, мы пошли в размен. Мне по броне прилетали несильные удары, некоторые удавалось парировать, я же в свою очередь тоже бил, куда придётся: по туловищу, по голове, по плечам, но такие тычки вряд ли могли причинить серьёзный вред панцирю моего соперника.

Выдержав натиск, я сократил дистанцию и несколько раз двинул кулаком, рукоятью и локтем по шлему десятника, а потом — коленом по кирасе. Семён отпрянул назад, опустил алебарду, а я нанёс сильный рубящий удар в корпус, от чего десятник шлёпнулся на землю. Я ещё раз рубанул, но тот увернулся, бердыш мой вонзился в грунт, а соперник, вскочив на ноги, попытался достать меня алебардой. Я отклонился, и острие пролетело у меня перед носом.

Мы снова схлестнулись, оружие опять громыхало друг о друга и о доспехи. Я несколько раз пробивал лоукик, сближался и бил с локтя в голову, но ничего не помогало: доспех держал удары, а противник пёр, как танк.

Драка затягивалась, мы оба устали, но продолжали мутузить друг друга. У меня не осталось сил уворачиваться от атак, и я просто принимал на себя удары и наносил ответные. Семён тоже вымотался: его движения замедлились. Казалось, он с трудом поднимал алебарду. Да и мой бердыш делался всё тяжелее и тяжелее с каждым взмахом.

Я получал всё новые и новые удары. Казалось, доспех вот-вот развалится, и я проиграю. Но я собрал последние силы, и улучив момент, оттолкнул противника ногой. Семён еле устоял, опустил алебарду, и тогда я с размаху рубанул ему в голову. Десятник оказался на четвереньках, попытался подняться, но я ударил снова. Десятник перекатился, заблокировал следующий удар и опять хотел подняться, я же пинком отправил его на землю и рубанул ещё раз.

Я видел, что Семён не может сопротивляться, он устал. У меня тоже силы были на исходе. Но я стоял на ногах, а он лежал на земле. И я рубил со всей дури, желая поскорее сломать доспехи и закончить затянувшуюся драку. Один удар, другой, третий… Руки ослабли и с трудом удерживали бердыш, но я понимал, что давать слабину сейчас нельзя. Иначе инициатива вновь окажется у соперника, и тогда я уже не смогу ничего сделать.

Очередной удар — мой бердыш раскололся. Я остался безоружен.

Выругавшись про себя на столь ненадёжное магическое оружия, я ринулся на соперника, схватил его алебарду, пытаясь вырвать из рук, и мы покатились по земле, мутузя друг друга как придётся. Наконец, Семён ослабил хватку, и оттолкнул меня ногой, я упал рядом, алебарда оказалась в моих руках.

Мы поднялись одновременно. Я хотел замахнуться, но не тут-то было: алебарда исчезла и снова появилась у десятника. Мысленно я ещё сильнее обложил магическое оружие. С обычным такой фокус не прошёл бы.

На меня обрушился удар алебарды, я заблокировал плечом, и алебарда раскололась. Теперь мы оба были безоружны. Я бросился на соперника и принялся бить кулаками, локтями, коленями. Семён пропускал удары один за другим, пока снова не оказался на земле, и я, запрыгнув на него начал дубасить по шлему в одну точку.

После пятого удара шлем разлетелся на куски.

Я замахнулся вновь, и тут до меня дошло, что схватка окончена. Я победил.

Поднялся, дематериализовал свою броню. Пока сотник объявлял итоги поединка, я пытался отдышаться и придти в себя. Пот заливал глаза. Я еле стоял на ногах.

Посмотрел на пятерых провинившихся отроков — те удивлённо переглядывались, не веря, что они оказались на проигравшей стороне. Моя задача была выполнена. Теперь парням хорошо влетит, и дружинниками в ближайшие год-два им точно не стать. Пусть ещё в слугах походят, подумают над своим поведением. А прямо сейчас их должны были бить розгами.

Десятник Семён подошёл ко мне и пожал руку:

— Ты храбро сражался, — сказал он. — Господь даровал тебе победу, знать, правда на твоей стороне.

В день перед битвой Борис Вениаминович дал мне полдня отдыха. Послеобеденное время я мог провести, как заблагорассудится.

Недолго подумав, я решил просто поехать посмотреть город.

Некоторые районы в Нижнем принадлежали родам. Они были обнесены оградой, за которую не каждый простолюдин мог попасть. Я, само собой, отправился в район Птахиных. Погулял, потаращился на витрины, на архитектуру, на богатых горожан, что прохаживались в разноцветных пышных нарядах, на люксовые авто в стиле ретро, вальяжно ползущие по улицам в клубах пара. Вспомнил первый день своего пребывания в этом мире. Пришла тяжёлая мысль, что сегодняшний день может оказаться последним.

Постарался отвлечься от мрачных мыслей, развеяться. Сходил в кино (оно тут было чёрно-белое), потом зашёл в ресторан, поел, оставив там почти сорок рублей, и отправился обратно в имение.

Вечер решил провести дома и почитать что-нибудь про битвы родов, если, конечно, такое найдётся в стопке книг, лежащей на моём столе. Но сделать это мне не дали. Едва я зашёл к себе в каморку и уселся на кровать, как в дверь кто-то постучался. Я велел войти, решив, что это слуга с ужином.

На пороге стояла Катрин. Она была одета в бежевый облегающий сюртук, подчёркивающий её стройную талию, волосы чёрной косой спадали на плечо.

Войдя, она закрыла за собой дверь.

— Вот, пришла поглядеть, как устроился, и пожелать удачи в битве, — сказала девушка. — Ну и покои тебе выделили. Не развернёшься.

— Что поделать, — улыбнулся я. — Не заслужил, видимо, лучшие апартаменты. Присаживайся. Жаль, предложить ничего не могу. У меня тут спартанские условия, даже чая с бубликами нет.

— Завтра великий день, — Катрин села на кровать рядом со мной. — Как бы я хотела участвовать в подобном событии! Тебе повезло. В случае победы ты прославишься, — подумав, она добавила, — но если мы проиграем, это станет чёрным днём для рода.

— Что нам грозит в случае поражения? Истребление?

— Уже более трёхсот лет не случалось такого, чтобы один род вырезал другой под корень. Законы это запрещают. Проигравшие окажутся отданы на милость победителям, и те сами решат, какую мзду взять с поверженного противника, вплоть до отъёма всего имущества или непосильной контрибуции. От такого удара род не сможет оправиться даже за сто лет.

— Что ж, значит, сделаем так, чтобы с имуществом расстались Барятинские. Те, кто убили мою матушку и хотели убить меня, должны ответить за свои преступления.

— Мало что зависит от нас, мы — в меньшинстве. Но меня огорчает другое: я поклялась твоей матушке защищать тебя, и не смогу сдержать обещание.