Заноза Его Величества-2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 42

— Мы решили поставить их здесь, на случай, если понадобятся, — скидывает она тряпки с накрытых ими мольбертов.

И по мере того, как Барт поджигает свечи, света становится больше, а настроение моё всё хуже. Глядя на портреты, я прекрасно понимаю, кто эти нарисованные девушки. Скажу больше, о прибытии каждого портрета я тоже знал, хоть и приказал мне их даже не показывать, а от послов отделываться витиеватыми высокопарными посланиями. Скажу ещё больше: это была одна из причин, почему я приказал закрыть границы: в том числе чтобы не домогались меня эти «невесты». Поэтому Феодора поясняет больше для Дарьи, чем для меня.

— Это Арабель, дочь короля Мениантуса. Эта девушка, кажется, из Акоруса. Эта — из Диграфа, — тыкает она пальцем в каждую нарисованную маслом «красавицу». — С каждым из этих портретов было прислано и предложение рассмотреть богатую знатную наследницу в качестве будущей жены. Скажи, — поворачивается Феодора ко мне, — если нашей целью было тебя просто удачно женить, то почему ни с одной из них мы к тебе так и не подошли?

— А разве должны были? — усмехаюсь я. — Может, ваше брачное агентство припасло их на той случай, если с Годелин де Бри произойдёт осечка?

— Годелин де Бри, — всплёскивает руками мадам Лемье, не выдержав. — Георг, её имя прозвучало во время ритуала возвращения Дарьи. Её имя упомянуто в пророчестве. Её имя, будь оно неладно, уже сидит у меня в печёнках, но мы поверили, что она — это твоя потеря, твоя Даша, и только поэтому притащили её во дворец. Хотя, знаешь, я, как мать, должна быть оскорблена, что моя девочка в итоге осталась не у дел. И я должна бы настаивать не на какой-то там Го-де-лин, — выразительно разводит она руками, кривясь, — а на Катарине.

— Да, да, Элизабет, — киваю я, — звучит почти убедительно. Вот только Катарина с Дамианом, а именно к Годелин прилагается поддержка целой Империи Третьего Континента. С его армией и флотом, с его промышленностью и торговлей, и со всем его богатством и благоденствием. Породнись мы с Трэсом, и такой державе не будет равных в этом мире никогда. Жалкая Империя Пяти станет просто пятнышком на карте, если мы объединимся. Я ничего не упустил?

— Кроме одного. Что именно эти два имени Даша и Годелин, стояли рядом, — тихо, устало повторяет Феодора. — И мне жаль, что мы ошиблись. Впрочем, хорошо, что ошиблись, — гордо вскидывает она голову. — Я очень рада, что ты действительно нашёл, что искал. И надеюсь, что разорение сокровищницы Рексов принесёт стране хоть малейшее, хоть предсмертное, но облегчение.

Её злые слова вонзаются арбалетными стрелами в грудь. И только маленькая тёплая Дашкина рука, сжавшая моя пальцы, не даёт мне пошатнуться, когда меня словно пробивает навылет.

— Значит, все эти люди, — перехватив покрепче Дашкину руку, показываю я Феодоре на портреты. — Эти маркизы, герцоги, монархи, все эти солидные, уважаемые аристократы, эти отцы и матери, которых я никогда в жизни не видел — все они верят в меня больше, чем ты. Больше, чем моя крёстная мать, родная тётка и сестра моего отца, в чьих жилах течёт моя кровь. Ведь они доверили мне самое ценное — судьбу своих дочерей. А ты беспокоишься о безделушках, часть которых уже давно рассыпалась в пыль, часть — заржавела, а часть просто оказалась никому не нужным хламом. Вот что горше всего, Феодора. Что ты не веришь в меня. Что считаешь меня неспособным отстоять свою страну и одержать победу.

— Я верю в тебя, Георг, — спокойно, с достоинством качает она головой. — Только в тебя и верю. Теперь даже больше, чем когда-либо прежде. Но самые сильные львы погибают в схватках. Самые выносливые скакуны падают, не осилив дороги. Боги и те смертны. А ты всё же человек. И ты взвалил на себя непосильную ношу. Одному тебе её не поднять. Без поддержки извне. Без помощи.

— Я не один, Феодора.

Она выразительно, оценивающе смотрит на Дарью, потом на Барта, застывшего у моего плеча, чуть позади, а потом снова переводит взгляд на меня.

— Ты один, Георг.

— Нет, — упрямо качаю я головой. — А ты хотя бы догадываешься, какова цена этой поддержки?

— Мир, Георг. Просто мир, — разворачивается она, чтобы уйти. — Я верю, мы справимся с эпидемией. Знаю — переживём зиму. Но война, — качает она головой, — это боль, кровь, разрушения. Это — смерть. И это единственное, что уже не исправишь.

— Не я начал эту войну, Феодора. Не на моих руках будет эта кровь.

— Но в твоих силах её остановить. И если ты этого не сделаешь, то уже будет не важно кто прав, а кто виноват.

Она покидает комнату, не дожидаясь ответа. Да и проку в нём! Что бы я сейчас ни сказал, даже в глазах собственной тётки это будет звучать или как глупая бравада, или как жалкое оправдание.

Хочется зарычать, пнуть, уничтожить что-нибудь, разбить, хотя бы костяшки рук.

— Прости, — оставляю я Дашку, давая понять, что идти за мной не надо.

Не хочу… не могу, чтобы она видела меня таким. Злым. Бешеным. В ярости. Когда мне хочется порвать кого-нибудь в клочья, придушить собственными руками. Прямо сейчас начать войну. Прямо сейчас поехать и изрубить ортово имперское войско в капусту, а не вести эту огову дипломатию. Не отвешивать эти поклоны. Не выслушивать эти упрёки.

Но я король этой страны, а не полоумный варвар. Мне не плевать на свой народ, семью, страну. Хоть все эти решения и даются мне непросто.

Да, я ортов король этой страны, а не обычный человек. Я должен смочь. И я смогу!

Но, выскочив на улицу, я не могу даже заорать, чтобы меня не услышали. Мне же вообще не положено испытывать чувства.

К счастью, на заднем дворе в пеньке торчит топор. И стоит огромная сучковатая чурка, с которой так и не справились.

И я машу колуном словно в забытьи. В остервенении. С ожесточением, свирепостью человека, которому есть что терять. Словно от того, смогу ли я расколоть это дерево, зависит справлюсь ли я со всем остальным. Я рычу и матерюсь, вырубая из плотной древесины щепки. Но даже когда разваливаю пополам кряжистый чурбак, лишь перехватываю топор и продолжаю им махать с неистовством буйно-помешанного до полного изнеможения, пока не превращаю огромную чурку в кучу маленьких поленьев. И тогда только бросаю инструмент.

— Силён, силён. Размялся? — спокойный, усталый, родной голос Барта. — Накинь-ка, а то ещё простынешь.

Он укрывает меня поверх промокшей насквозь рубахи своим плащом. Долго сидит со мной рядом на пеньке и курит, ни говоря ни слова.

— Каждому даётся по силам, Ваше Величество, — наконец, тушит он окурок и помогает мне подняться. — И, может, твоя ноша и тяжелее, чем у других, но тебе и дано больше. Не слушай никого, — встряхивает он меня за плечи. — Если не ты, то никто с этим не правится. А ты, справишься, Георг. Справишься, как всегда.

— Да, Барт, — киваю я, легко, спокойно, ровно выдыхая. — Не я, вместе мы справимся. Как всегда. Всё, как всегда.

Я ничем не могу ему сейчас помочь. Сейчас — ничем. Иногда нам действительно нужно побыть в одиночестве. Просто в одиночестве.

Я видела, что за ним вышел Барт. Видела, как генерал закурил, стоя у крыльца. И как медленно тлела в его пальцах папироса, про которую он забыл, задумавшись.

Барт стал бриться и курить. Стал хмур и неразговорчив. Это внешне. Что творится у него в душе — я могу только догадываться.

А вот о том, что и кому хотела сказать Феодора, я поняла и так. Если в двух словах, то: я не подходящая для Георга Пятого партия. И она добилась своего: я её услышала.

— Одевайся! — командую я Катьке, так и сидящей на диване, практически в той же позе, что мы её и оставили.

— Зачем? — вскидывает она голову, словно пробудившись.

— Поедем к Эрмине. Только никому не говори. Поедем одни.

Не удаётся мне избавиться только от обоих своих охранников. И Катька настаивает на экипаже, а не прогулке верхом. Впрочем, я давно собиралась проехаться как раз по той дороге, что длинная, но ведёт прямо к Белому замку. И Катарина соглашается, что это будет приятнее, пусть и дольше — ехать, чем брести по лесу по колено в снегу.