Заноза Его Величества-2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 49

И даже не знаю, что мне теперь хочется знать больше: историю о том, как он был влюблён (а он был влюблён, чёрт побери!) или подробности того, за что я их с Катькой заочно уже простила.

Но всё это мы решаем перенести на потом. Сегодня мы слишком устали даже для секса. Так и засыпаем, вернувшись домой, как дети, пожелав друг другу «Спокойной ночи!» и прижавшись друг к другу на нашей огромной кровати.

Без снов. Без мыслей. Без задних ног.

— Ваша Милость! Ваша Милость! — настойчивый шёпот и трясущая меня за плечо рука всё же заставляют меня проснуться.

— Что случилось, Фелисия? — с трудом разлепляю я глаза.

— Она зовёт вас. Эрмина. Она очнулась и зовёт только вас, — шепчет служанка.

«Интересно это уже новый день или всё ещё продолжается бесконечный предыдущий?» — буквально заставляя себя двигаться и держать открытыми глаза, одеваюсь я.

И оставив своего короля досыпать — «Чёрт! Жениха!» — я бреду по лестницам сонного замка.

— Я вас оставлю, — дождавшись меня, вежливо удаляется Шако.

А я двигаю стул ближе Эрмине, всматриваясь в лицо, бледное, белое как наволочка, на которой покоится её голова.

— Привет, — сжимаю её ледяную руку.

— Спасибо, что пришла, — открывает она глаза.

Лицо спокойное, усталое и грустное. Голос, хоть и тихий, тоже ровный, без хрипа и одышки. Но меня поражают глаза. Даже в свете сереющего за окном утра видно, какого они чистого бирюзового цвета, который я раньше не замечала.

А ещё я замечаю старость. Ей словно добавили все те сотни лет, что она на самом деле прожила. Так она сморщилась, высохла, похудела.

— Спасибо, что не умерла.

— Это ненадолго, — вяло сжимает она мою руку. — Рада за вас с Георгом. И прости меня.

— Эрмина, мне не за что тебя прощать. Я жива. Я вернулась. Я моложе на двадцать с лишним лет, чем была. Я обручена с человеком, ради которого и второй раз умерла бы. И он меня любит. Вольно или невольно, но всё это благодаря тебе…

— И всё же прости меня, — перебивает она, сильнее сжимая руку. — Там, у костра, когда я почувствовала чужую силу, что вмешалась, я вдруг поняла какая я старая никому не нужная рухлядь. Все смерти, случившиеся по моей вине, все невинно убиенные младенцы, вся боль и страдания, что я причинила, всё пронеслось у меня тогда перед глазами. И я думала, что не удержала тебя. Эта чужая магия словно рвала твою душу у меня из рук. И я слышала только: «Годелин. Твоё имя Годелин. Ты себя не узнаешь. Ты ничего не вспомнишь. Твоё новое имя Годелин».

Она отворачивается и закрывает глаза, но продолжает говорить:

— Вот тогда я и поняла, что больше ничего не могу. Я стара. Я слаба. Я — хлам, что давно пора вынести на помойку. Я потеряла тебя. Он возненавидит меня. И я больше ничем не смогу ему помочь. Он больше не примет мою помощь. Я даже Мариэль ничем не смогу помочь, — качает она головой. — У меня ничего не получилось. Я тщетно пыталась найти ту Годелин, тебя, девушку, которой ты стала, но даже это у меня не получилось. Я ошиблась дважды. Ошиблась так сильно, что с меня теперь больше вреда, чем пользы. И правильно он забрал у меня Мариэль. Я ведь и сама по сути самоучка. Моя мать умерла при родах. Мои братья не обладали магической силой. Я всё постигала сама, как могла. И Мариэль научится. Она талантливее, способнее, ей дано много больше, чем мне. И она в надёжных руках.

— Эрмина, Эрминочка, — глажу я её по руке, глядя на вытекающие из-под закрытых век слёз. — Не умирай, пожалуйста. Ты ей нужна. Ты нам нужна. Ты всем нужна. Ну, как этот мир будет жить без богини? Посмотри на меня, посмотри, — заставляю я её открыть глаза и повернуть голову. — Ты не упустила меня. Ты удержала. Я — это я. А не какая-то Годелин. И если бы не ты, ничего бы у нас не вышло.

— Ты — добрая, — смотрит она на меня не моргая. — Береги это в себе. Но не давай этим пользоваться. Видишь, что стало со мной. Никому не нужная старая злая карга. Но одно доброе дело мне всё же удалось сделать напоследок, — она приподнимает голову, чтобы прошептать мне на ухо. — Они не скажут тебе. Но это Барт отдал годы своей жизни, чтобы ты стала на двадцать лет моложе.

— Барт?! — перехватывает у меня дыхание.

Она упрямо качает головой, заставляя снова наклониться.

— Но я их не взяла. Я отдала тебе свои. Свои. Всё, что у меня оставалось. Сегодня мой последний день.

— Нет. Нет, Эрмина. Господи, ну зачем?

— Сама знаешь зачем, — обрезает она. — Барт был прав. Я ему обещала. И я выполнила своё обещание.

— Но как всегда по-своему, — качаю я головой.

— Мы в этом похожи, правда? — неожиданно улыбается она. — А теперь прощай, Дар! Будь сильной и мудрой, отчаянная иномирянка! Тебя ждёт ещё много испытаний. И главное из них — испытание любовью. И только ты знаешь преодолеешь ли ты его. Я не прошу тебя их беречь, короля и его дочь, я и так знаю: они в надёжных руках.

— Эрмина!

— Иди, иди, — машет она рукой. — Мой черёд пришёл. Я никого не хочу больше видеть. Мы приходим в этот мир одни и уходим одни. Помните меня и не поминайте лихом.

Я пячусь к двери под её спокойным взглядом. И в её сомкнутых губах нет укора, только скорбь. Скорбь целой эпохи, что вот-вот должна закончится вместе с ней.

Вот только с тем, что она сегодня уйдёт навсегда, я не хочу, не могу смириться.

«Богини умирают, когда про них забывают. Но ведь мы не забудем, правда?» — стоят в моих ушах Машкины слова, когда я пришпориваю несчастную лошадь.

— Фарад! Фарад! — долблюсь я в дом, который первым пришёл на ум, когда я подумала, что чёрта-с-два всё сегодня закончится.

И я приехала куда надо. Знала, что поддержку найду именно здесь.

— Фарад, она отчаялась. Потеряла веру в себя. Она думает, что никому не нужна. Что все от неё отвернулись. Нужно что-то сделать, — меряю я шагами комнату. — Рассказать людям правду. Ту легенду о девочке, что отдала свою силу ради того, чтобы у людей было вечное лето. Пусть все знают, что она не злая ведьма. Пусть скажут ей спасибо за всё, что она для них сделала. Просто одно слово. Но она не должна умереть. Не может умереть, — заламываю я в отчаянии руки.

— Я понял вас, Дарья Андреевна, — сдержанно качает Фарад седой головой. — Скажите, какие цветы она любила?

— Белые! — выкрикиваю я. В тот день, когда я принесла в Бланкаст для Георга с Машкой шарфы, посыльный принёс для Эрмины белые розы. — Розы!

— Отлично! — кивает он. — Тогда прикажите скупить все белые розы, что есть в городе. Выставить их на лестнице в центральный храм. И к десяти часам, к утренней проповеди отец Эдриан уже будет знать с чем обратиться к людям. И обязательно приезжайте сами! Надеюсь, это будет именно то, что поможет, — обнадёживает он меня.

Воодушевлённая я возвращаюсь во дворец, чтобы проводить короля.

«Жениха, мать его!» — всё никак не могу привыкнуть я к этому дурацкому слову. Единственное, что ночью после всех треволнений дня мне казалось неправильным, так это то, что он никому ничего не сказал. Хотя сейчас, обнимая его перед дорогой, я понимаю, что глубоко плевать мне на это.

— У нас всё будет хорошо, не волнуйся, — отпускаю его. — Возвращайся с победой!

— Я постараюсь! — запрыгивает он на коня. И свешивается с него, чтобы ещё раз меня поцеловать. — Точно не хочешь со мной поехать?

— Конечно хочу, Гош! Но у меня правда есть дела, которые требуют моего присутствия.

— Верю, счастье моё, — нехотя отпускает он меня. — Люблю тебя! Люблю вас обеих! До встречи!

— До встречи! — машем мы ему вслед с Машкой, словно и нет ничего более правильного в том, что мы теперь почти семья.

— Не знаю, как ты к этому отнесёшься, — присаживаюсь я перед Машкой на корточки. — Но мы с твоим папой…

— Я знаю, он мне сказал, — обнимает она меня за шею. — Я люблю тебя. И папу люблю. Хорошо, что он тебя нашёл.

— Спасибо, родная! — встаю я, подняв её на руки. — И сейчас мне очень-очень нужна твоя помощь.