Заноза Его Величества-2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 5

— Вот как, значит? — сажусь я на подоконник.

— Ты ночуешь в Бланкасте чаще, чем в Альдоре. И сколько времени у тебя уже никого не было? Ты же не железный, — не особо церемонясь, берёт он со стола статуэтку. Крутит в руках, разглядывая, а потом ставит на место. — В общем, ты понял, что я хотел сказать.

— Конечно, Тэф, я понял.

И даже не знаю стоит ли продолжать этот разговор, когда, по его словам, эта девушка провела у меня ночь. Не пойму только зачем так долго. Но у Грифа свои мерки.

И нет смысла ему объяснять, что ночую я в Бланкасте, или как его ещё называют, в Белом замке, потому что в королевском замке по ночам места себе не нахожу. Что холодно мне в нём, пусто, одиноко. Что я и в маленьком Белом почти не сплю, а в огромном Альдоре совсем глаз не могу сомкнуть. А ещё, что я ни за что не привёл бы кого попало в дом, где живёт моя дочь.

Сколько времени у меня никого не было? Три недели как я отпустил ту, без которой не хочу жить. И ещё неделя, как она должна была вернуться, но не вернулась. Месяц. Ортов месяц, как я с трудом дышу. И у меня не просто никого не было. Мне и не нужен никто. Никто, кроме неё.

— Что, понравилась девчонка? — гаденько лыбится Гриф.

— Тэф, я сейчас начищу тебе рожу, если ты не заткнёшься.

— Ладно, ладно, Величество! Остынь, — садится он на стол. — Я видел, ряды твоих поклонниц растут. Может, выберешь кого из тех, кто томится внизу в ожидании, чтобы далеко не ходить? Там тоже есть такие крали, мн-н-н…

— Да пошёл ты, Гриф!

— Иду, иду, уже иду, — ржёт он, но не двигается с места. — Как хоть она выглядела? Особые приметы были? Ну, там родинка на груди, татуировка на ягодице? Это я бы лично сверил.

— Тэф, — качаю я головой. — Не играй с огнём. Я сегодня не в настроении.

— Да ты каждый день теперь не в настроении, — спрыгивает он со стола. — Я слышал, тебя собрались женить?

— Не верь всему, что слышишь, — поднимаюсь я.

— Но всё же официально ты не женат, — показывает он на моё кольцо. — Хоть на шею его натяни. В тот момент, когда твоя иномирянка исчезла из этого мира, её согласие потеряло силу. Ваш брак был расторгнут небесами. А это так, побрякушка, символ.

— Я и ношу кольцо на среднем пальце, а не на безымянном, если ты не заметил, догадливый ты мой. Только это вовсе не значит, что я свободен.

— Всё ещё надеешься, что она вернётся?

— Надеюсь, что однажды ты меня поймёшь, каково это, — хлопаю я его по плечу, выпроваживая.

— Не родилась ещё на свет такая девушка, чтобы Гриф Белоголовый влюбился, — лыбится он, открывая дверь.

— Не накликай беду. Однажды я тоже сказал, что не выковали ещё тот клинок, что меня убьёт.

— И ты жив, брат. А это главное. Значит, ещё повоюем, — подмигивает он, покидая кабинет.

А я, без сил упав в рабочее кресло, достаю из кармана блокнот и, перелистывая страницы, всматриваюсь в неровные строчки.

Вот она поставила размашистый восклицательный знак — что-то показалось ей очень важным. Здесь несколько раз обвела «плюс». А тут уверенно зачеркнула моё имя, дважды. Я вижу её в каждой строчке. Слышу её голос. Чувствую, с каким настроением она ставила каждую точку.

«Счастливой. Нужной. Главной в его жизни. Любимой».

«С первым снегом!» — кладу рядом карточку. И клянусь богами, это один и тот же почерк.

Помнит ли она меня? Знает ли, как сильно я её люблю? Или просто не хочет больше знать?

И на что надеются все эти девочки, девушки, женщины, что приходят в замок и желают утешить короля? Что я её забуду? Перепутаю с кем-нибудь? Не пойму, что это не она?

«Но я-то точно знаю, что не ошибусь», — закрываю я блокнот и ложусь на него щекой. Прижимаюсь к шершавой обложке, что когда-то хранила тепло её рук.

К той самозванке, что придумала прийти первой, назвав себя Дарья, я бежал. Бежал, как идиот. И как полный кретин всматривался в её незнакомые черты, в голубые глаза. Всматривался и думал: «Я же должен хоть что-то почувствовать? Так же не может быть: любить женщину больше жизни, но увидеть её и не узнать? Пусть она в другом облике. Пусть потеряла память. Но ведь моя!»

С этой надеждой я пригласил её на обед. Но сколько не пытался слушать своё сердце, оно молчало. Вот когда увидел ту незнакомку в Мёртвом лесу — ёкнуло, а глядя на эту высокую блондинку — нет.

Хотя я даже позволил этой девушке заночевать в замке. Но порог своей комнаты так и не переступил за всю ночь. И только к утру терзаемый, сжигаемый изнутри желанием прикоснуться к ней — позволил себе открыть дверь в её покои.

И мне стало окончательно ясно, что это не Даша, едва я увидел, как эта девушка спит.

Я столько раз это видел: сквозь чужое тело Катарины — её любимые черты. Как она лежит на краю кровати, словно оставляя остальное место для меня. Как подкладывает руку под подушку. Как улыбается во сне. Чешет нос, вздыхает, иногда бормочет что-нибудь невнятное.

Я столько раз садился рядом на пол и смотрел как она спит, прежде чем лечь и разбудить её, что никогда это не забуду.

И то, как потом будил её и спрашивал: не спится? Как получал в ответ порцию бодрящего недовольства, сладких поцелуев и крепких объятий. Глоток счастья, которого всегда мало.

Моё хмельное, затяжное, блаженное счастье. Я хотел умереть с этим ощущением, погрузиться в него навсегда. Но мне пришлось жить. И маяться глубоким похмельем.

Ту, первую чужую женщину, что назвалась Дарьей, я не стал даже будить. И выпроводил по утру, едва она проснулась. Но одну ошибку накануне во время ужина всё же совершил: задавал ей вопросы, ответы на которые она должна бы знать. Настоящие вопросы. Хоть Эрмина и сказала, что она могла потерять память, но я так ждал, если не ответы, то хоть какой-то отклик. Впредь я так больше не поступаю — пичкаю этих Лжедаш ложной информацией. И содрогаюсь от отвращения, слушая их нелепое, лживое блеяние.

Мне достаточно было увидеть, как она спит, чтобы понять, что это не Она. Мне не нужны и ответы на мои вопросы. Потому что я пойму всё даже без слов. По наклону головы. По движению плеч. По тому, как она надует губы. По лукавому блеску в глазах. По тому, что мы обычно не замечаем, но что и делает нас самими собой. Ведь она такая одна.

И даже если она забыла меня настолько, что больше не вспомнит, я влюблю её снова. Клянусь, я не оставлю ей выбора. Я снова её завоюю, очарую, покорю. Я снова пройду этот путь, если потребуется. Я умру ради неё и воскресну. И чего бы мне это ни стоило, где бы она ни была, я её найду.

Такое уж это место — мой новый дом: шампанское — фонтаном, разговоры — рекой, веселье — горным потоком.

Такие уж здесь порядки: чтобы клиенты не заскучали, играют музыку, устраивают танцы, читают вслух стихи.

Сейчас играют в фанты.

— Что этому фанту сделать? — стоит на стуле ведущая, крошечная карлица Руру, размахивая мужским шейным платком.

Я точно знаю чей это платок. Сегодня он траурного пурпурного цвета. Месье Макрю выбрал себе новую пассию — новенькую Конни. Принёс ей букет фрезий. Одну воткнул в петлицу. И в тайне дал Пассионе, одной из жриц любви, сегодня придумывающей задания «фантам», монету, чтобы поцеловать Конни.

Таковы правила: если ты находишься в зале, нельзя сказать, что ты не участвуешь. Нельзя отказаться, если тебя позвали петь, танцевать или играть. Отказаться можно только от одного: оголять плечи, что означает — девушку можно купить для определённых целей. Но, если не хочешь, можешь не заголяться. Насколько мне объяснили, девушек, попавших в Белый дом добровольно или по предписанию церкви, насильно никто не заставляет торговать своим телом. А веселиться  и подавно можно всем.

— Они же мухлюют, правда? — протягивает мне господин Брин бокал шампанского и спрашивает разрешение присесть рядом.

Нет, правила позволяют ему сесть и так. Он гость этого заведения, заплативший за вход. Но он слишком воспитан, чтобы пользоваться этой привилегией.