Заноза Его Величества-2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 61

— А дальше? — нетерпеливо ёрзает парень.

— А дальше я вам потом расскажу, а ещё лучше подарю тебе книжку, сам почитаешь. Я слышала, ты собрался стать отважным мореплавателем?

О чём дальше они болтают, я уже не слышу, потому мы с Робом, Дамианом и Таем удаляемся, чтобы поговорить о насущном.

— Вот и мамино кольцо пригодилось, — хлопает меня по плечу Роб, когда мы выходим. — Рад за тебя, Гео. Ты выглядишь счастливым.

— Я и чувствую себя таким. Ну, рассказывайте. Архиепископ, — церемонно раскланиваюсь я Таю.

— Да брось, Георг, — отмахивается он, располагаясь в кресле курительной комнаты, сплошь отделанной дубовыми панелями и кожей.

— Только не говори, что ты передумал, — сажусь я напротив, — и решил остаться приверженцем старой веры.

— Я ни за что бы не передумал, — расправляет он края сутаны. — Можно сказать, я только ради этого и архиепископом стал.

— Ты проделал тяжёлый путь до этого духовного звания, — устраивается на кожаном диване рядом с молчаливым Дамианом Роберт. — Многим пожертвовал.

— Я чуть не потерял брата на этом пути. И это единственная потеря, которую я не смог бы пережить, — вздыхает Тай.

И я невольно замечаю, как он сдал с момента нашей последней встречи. Как поредели его волосы. И весь он словно ссохся, стал невесомее, прозрачнее. Ещё сильнее стал похож на маму. Единственный в нашей семье. Мы с Робом, широкоплечие, черноволосые росли чуть не точными копиями отца. А Тай, голубоглазый, бледный, наследовавший от неё не только внешность, но и мягкость характера, был её любимчиком и белой вороной.

— И всё же мы почти сделали это, — закидываю я ногу на ногу. — И с тобой или без тебя, а в Абсинтии будет троебожие. И если Филиппа тебе убедить не удастся…

— Он хороший человек, Георг. Но прежний архиепископ был его другом, наставником и женоненавистником. Он никогда бы не допустил, чтобы поклонялись женщине. И в Филиппе это тоже слишком сильно.

— Это логично, особенно если учесть, что ничего хорошего он от женщин и не видел, — киваю я. — Злая властная мать. Один неудачный брак, вероломство второй жены. Он несчастен. И я понимаю, почему он хочет крови. Им движет отчаяние и неудовлетворённость.

— Что бы ты ни вкладывал в последнее слово, — многозначительно улыбается Тай, — но, если ты раз и навсегда не дашь всем понять, что связываться с тобой чревато, они не оставят Абсинтию в покое.

— А ты считаешь, что мы слабы? — подаёт голос Дамиан. — Уж простите, Ваше Преосвященство, что я на «ты», но из-за твоих интриг Георг чуть не погиб, а меня чуть не обвинили в его смерти.

— Дамиан, — качает головой Таирий, — да, ставки были очень высоки. И, надеюсь, когда однажды ты займёшь мой пост, твой путь к нему не будет столь тернист и опасен. Всё же ты идёшь на это добровольно. И ты в кругу друзей и родных.

— Я тоже заплатил сполна, — горячо возражает Дамиан. — Я предал девушку, которую люблю. Я оставил свой род без наследников. Я разбил сердце матери. Так что не говори, что мне всё досталось даром. И в том, что прежний архиепископ хотел посадить меня на трон Абсинтии, чтобы преподнести Филиппу страну на блюдечке — не моя вина.

— В этом нет ничьей вины, — вступает в разговор Роб. — И Тай не виноват, что брат Август оказался фанатиком.

«Настолько влюблённым в него мстительным фанатиком, — добавляю я про себя, — что, когда Тай отправил его в лучший, по его мнению, приход настоятелем церкви при моём дворе, он посчитал, что это ссылка. Что Тай променял его на другого. И решил отомстить: избавиться от моей жены и ребёнка, а потом и от меня самого самым безжалостным образом. Принести в жертву младшего брата Тая и тем искупить не только свой грех мужеложства, но и его грехи. Можно подумать, наших богов когда-то это волновало. Кто бы мог подумать, что щедро подбадриваемый прежним архиепископом, он искренне верил, что делает благое дело».

— И всё же ты понятия не имеешь скольким пришлось пожертвовать и через что переступить Таирию, чтобы у тебя была красивая и ровная дорога, — продолжает поучать Дамиана Роберт. — И лучше тебе не знать.

— Нам всем пришлось несладко, — встаю я, усмиряя эти споры. — Но не будем меряться потерями. Каждый знает, что ему делать. И я здесь именно затем, чтобы показать всему миру, что вера у нас одна. Что нам нечего делить. Но если кто-то считает Абсинтию лёгкой добычей, то сильно ошибается.

И только вечером, оставшись с Дашкой наедине, я вдруг осознаю, что завтра всё и решится, и начинаю нервничать.

— Сказочка моя, — обнимает она меня, когда битый час проворочавшись сбоку на бок, я так и не смог заснуть. — А знаешь, я согласна. Назовём его Пётр. Первый.

— Что? — выныривая из своих дум, не сразу понимаю я о чём она говорит.

— Нашего старшего сына, — приподнимается она, чтобы заглянуть в мои глаза. — Я считаю, чудесное имя для будущего короля.

И что-то светится в её глазах. Нет, не вопрос, не загадка, не предположение…

— Не может быть, — качаю я головой, совершенно ошарашенный своей догадкой.

— Да, — кивает она. — У нас будет ребёнок.

Что-то падает внутри меня, а потом как поплавок поднимается, подступая к горлу. Я не могу вдохнуть. Я не могу пошевелиться. Я не могу ничего сказать.

— Я… О, боги! — закрываю я глаза, обхватывая её руками. — Повтори.

— Скоро ты снова станешь отцом. Я беременна, Гош. Беременна. У нас будет сын. И не спорь, это мальчик.

— Родная моя, — выдыхаю я, едва справляясь с голосом. — Как же я рад это слышать. Ты даже не представляешь себе…

— Нет, я очень хорошо это представляю, — улыбается она. — Поэтому завтра пойди и порви их всех. В клочья.

— Я порву их на такие мелкие куски, — шепчу я, заваливая её на спину, — что никто и никогда не соберёт.

И целую, целую, целую, сползая вниз до самого низа живота. До ещё такого плоского, такого маленького животика, но в котором уже растёт наш сын. Наш! Сын!

— Малыш, — прижимаюсь я губами к тёплой коже. А потом не могу устоять, чтобы не спуститься ниже. Заставить её выгнуться, заверещать. — Или нам больше нельзя? — поднимаю я голову.

— О, нет, продолжай, продолжай, — улыбается она, раскрываясь. А потом резко закрываясь. — Ты колешься.

— Я всегда колюсь, — улыбаюсь в ответ. И прокладывая дорожку поцелуев обратно, вверх по её телу, кажется слишком увлекаюсь.

Настолько увлекаюсь, что переворачиваю её рывком, и прижавшись к ягодицам, кладу руку туда, где только что побывали мои губы. Там влажно, горячо, маняще. Там всё настолько заточено под меня, словно для этого и было создано. Под мою руку, мой темперамент, мой размер.

И орт побери, как же это возбуждает — женщина, зачавшая от меня.

Орт побери, как же она желанна — женщина, стонущая подо мной.

Та, что всегда знает, чего я хочу. Та, что делает меня счастливым каждый день. Та, что одна умеет так шептать моё имя, что я кончаю в два толчка. А ещё она знает те самые волшебные и только наши с ней слова.

— Да! — выдыхает она. — Спасибо. Пожалуйста. Пошёл на фиг.

Вот что бы ни говорили психологи, а все войны мужики затевают из-за неудовлетворённости. Всё это от тоски, от недолюбленности, от спермотоксикоза, от лукавого.

И, глядя на Филиппа Альбрехта де Госса, я думаю только одно: «Очень красивый мужик. И очень несчастный».

Высокий, статный, за сорок. Есть в его аристократическом совершенстве что-то от Маркуса: те же пепельные волосы, синий со сталью взгляд, тот же надлом, но есть и своё: грусть человека, которого ничего хорошего уже не ждёт, усталость правителя, которого никто не понимает, и одиночество мужчины, которого никто не любит.

Все приличия, поклоны, расшаркивания согласно этикету мы, конечно, соблюли, но один его взгляд, брошенный на наши с Георгом руки, поймавшие друг друга и крепко сцепившиеся, сказал мне больше тысячи слов: мы уже победили.