Заноза Его Величества-2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 70

Но я никогда не забуду, что это была измена. Никогда не избавлюсь от этого гадкого, липкого чувства, что я предала его. Почти предала. Но обещаю, я переживу, справлюсь и с этим.

«Я её даже не поцеловал», — вспоминая Гошкины слова, накатывает на меня сначала нервный смех, а потом так же внезапно из моих глаз льются слёзы.

— Не плачь, — кладёт горячую руку на моё плечо Брин и словно читает мои мысли. — Я клянусь тебе, он не узнает. От меня никто и никогда этого не узнает.

— От меня тоже. Но я всё равно не хочу, чтобы ты умирал.

— А мне плевать. В моей жизни было всё. Женщины, которых я не любил. Жизнь, которую не хотел. Мечты, что не сбылись. У многих не бывает и сотой части этого, хоть живут они до старости, — улыбается он. — Но обещай мне хоть иногда вспоминать обо мне, моя несбывшаяся мечта. Хоть иногда. Когда эта война закончится. Когда ты нарожаешь мужу столько детей, сколько он захочет. Когда однажды, ты оглянешься на прожитую жизнь и вдруг перестанешь сожалеть о том, что сегодня случилось. Потому что оно стоило того, даже не сомневайся.

— Я обещаю, — шепчу я.

Он укрывает меня сверху своей рубашкой. Крепко прижимает к себе. И я тихо засыпаю под его спокойное дыхание.

А когда просыпаюсь, он уже умер.

Над полем стоит такой густой туман, что я едва различаю всадников, что едут со мной рядом. Едва узнаю очертания императорского дворца, темнеющего за крепостными стенами. Хотя тошнотворный запах рыбы, что долетает сюда из гавани, расположенной буквально у подножия императорского холма, не спутать ни с чем.

И пока мы подъезжаем к императорскому замку, я думаю о своих предках.

Мой дальний предшественник Рекс Храбрый Третий в те времена, когда Рекс ещё было именем, успешно отразил все претензии на трон со стороны жадных соседей, как никогда укрепил королевскую власть в Абсинтии, и, наверное, ещё много чего сумел бы совершить, если бы не его излишне деятельный и отважный характер. Он погиб под Лютцем нелепо, но героически: заблудился со своим эскортом в густейшем тумане и нарвался на врагов. Бой был яростный, но очень короткий по причине неравенства сил. Но с тех пор в память о Рексе Храбром в день его гибели принято печь пирог с голубями — его любимое блюдо.

Не знаю, почему сейчас мне вспомнился именно он. Наверное, из-за тумана. Но я точно знаю, что, если этот день станет днём моей гибели, в мою честь не будут выпекать пироги.

Меня проклянут за то, что я поставил на карту не только свою жизнь, но и жизнь преданных мне людей ради женщины. И это будет свершившийся факт. Вряд ли историки станут вникать в такие сомнительные подробности, что мы выстояли эту ночь на тридцатиградусном морозе лоб в лоб с имперскими войсками, не отступили ни на шаг, не дрогнули, не испугались, не сдались и не выпустили ни одной стрелы, а потом я сам взял и сунул голову в петлю.

Да, я дал время, и я его выждал. Я дал слово, и я его сдержал. Но, когда ослабленная болезнью и промёрзшая до костей армия Империи, бросив свои рубежи, трусливо сбежала обратно за Безымянные горы, мы не разбили их в спину, не погнали с позором до столицы, но и не вернулись домой.

Вряд ли историки простят мне тот факт, что, практически одержав победу, я собрал небольшой отряд и лично отправился к стенам императорского замка. Вряд ли поймут, что стерпеть такое оскорбление, что мне нанесли, похитив любимую, значит, струсить. И если я не стал сражаться за женщину, то недостоин и страны.

Если, конечно, в итоге победителем окажусь не я. Если всё, что я понял из замыслов Филиппа окажется не верным. То, почему на границе беспрепятственно пропустили авангард всего в сотню человек во главе со мной. Почему за весь путь мы ни разу не встретили ни засады, ни сопротивления. И то, почему нам разрешили доехать аж до самого императорского замка.

Филипп не хотел войны. Но он получил её и проиграл. У него остался последний шанс — встретиться лично со мной, но не за столом переговоров. Такую горстку вооружённых людей, что приехала со мной, если что, рассчитывают уничтожить без особых проблем и шума. И такие мелочи как богиня и двадцать зелёных человечков с крыльями, что я взял с собой, просто не берут в расчёт. А зря. Очень зря. Тем более, что в Империи нас боятся. Очень боятся.

Меня даже смех берёт, насколько боятся, когда туман рассеивается. Все пять имперских королевств прислали свои войска, чтобы отразить нападение кучки «бывших наёмников». И лично Филипп Альбрехт Де Госс, герцог де Ларс, Император Пять Королевств спускается по дороге с холма во главе остальных глав государств.

Но мне плевать сколько этих шишек на ровном месте там едет с ним. Главное, моей девушки с ними нет. И настроение моё резко, прямо-таки критически ухудшается.

— Ваше Императорское Величество, — церемонно раскланиваюсь я, когда они останавливаются, а многочисленные всадники элитных королевских гвардейцев встают за спинами своих лидеров ровными шеренгами в пару тысяч воинов.

— Георг, — кивает Филипп, а его прихвостни довольно улыбаются: видимо, я кажусь им лёгкой добычей, и очень рассмешил их и наш вид, и наше количество. И наше притороченные к сёдлам тулупы особенно. На них они прямо показывают пальцами.

Да в их поздней осени, с тёплым бризом, что веет с океана, зима ещё кажется им глупыми сказками северян. Ну, что ж, раз даже бегство Объединённой Армии Империи не убедило их в том настолько это серьёзно, надеюсь, мне лично удастся стереть с их надменных рож эти дерзкие улыбки.

— Не вижу, чтобы ты сильно торопился вернуть то, что забрал у меня, Филипп. Хотя мне точно известно, что девушка за этими стенами, — я даже голос не особо повышаю, хотя звучит он всё равно громко.

— Я редко делаю то, что мне указывают. Только то, что хочу, — Филипп в отличие от остальных бледен и на его разбитом лице нет ни тени улыбки, хотя его холуи ржут в голос. — Но лично для тебя, Георг, я повторю: твоя девушка не у меня. К её похищению я не имею никакого отношения.

— Счастливый ты человек, Филипп, раз можешь позволить себе делать то, что хочешь. А я вот всё больше делаю то, что должен, — усмехаюсь я. — Но раз ты даёшь своё слово, что её там нет, значит, не будешь возражать, если я пойду и посмотрю?

— Конечно, буду, — вскидывает он подбородок. — И я позволил тебе доехать до границ своего замка исключительно из уважения к тебе, Георг. Но не переходи границы дозволенного. Наши страны никогда не воевали. Мы не нарушали договора, что заключили наши предки. Наши отцы дружили. Кто-то решил нас рассорить, Георг, но я свято верю, что ты обуздаешь свою вспыльчивость и горячность, проявишь благоразумие и мы вернёмся за стол мирных переговоров.

— Нет, Филипп, время мирных переговоров давно прошло. Твоя армия с позором сбежала, оставив границу. И это я проявил великодушие, не воспользовавшись твоей слабостью и не сделав Империю частью своей страны. И ты не хуже меня знаешь, что мне это по силам. Это я последний раз предлагаю тебе проявить благоразумие и отойти в сторону. Я сам с этим разберусь, если ты настолько слеп, что не видишь какое чудовищное беззаконие творится с твоего молчаливого согласия. Да, наши отцы дружили. Да, наши предки воевали. Но всегда это была честная борьба, мужская, справедливая. Никогда мы не воевали с женщинами и детьми. Никогда у отцов не похищали дочерей. И матерям не приходилось разыскивать сыновей. Но всё изменилось. Ваше двоебожие породило безбожие. И пришло время положить этому конец.

— Мы будем отстаивать нашу веру. И, если придётся, значит, с оружием в руках.

— Надеюсь, не придётся. Ибо вы поверите мне на слово. Вас что-то рассмешило, господа? — осматриваю я лыбящихся вассальных недомонархов. — А так?

Я не делаю даже никаких знаков. Мы обо всё договорились заранее. Получив по заряду зелёных искр, благородные рысаки под прихлебателями императора резко превращаются в пони.

Смятение. Растерянность. Филипп беспомощно разворачивает своего коня. По рядам проносятся резкие смешки. А когда исчезают и пони, а благородные короли падают в пыль — дружный смех.