Заноза Его Величества-2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 74

Мы крепко обнимаемся. И с трудом оторвавшиеся от какой-то игры в Ромкином компе Карл и Амато синхронно отправляют меня обратно в мой (в мой, да!) мир.

— Пап, а кто такой Пётр Первый? — встречает меня Машка вопросом, хотя он был адресован отцу.

— Э-э-э, — разводит руками Георг, показывая мне, что не знает как сказать, пока мы с ней обнимаемся, а он стоит «в очереди». — Пётр Первый…

— Это твой братик, — шепчу я Машке. — Но он родится ещё не скоро.

— Братик? — восторженно округляет она глаза. — Значит, мне можно будет с ним играть?

— Конечно, — забирает её отец и отставляет в сторонку, к игрушкам. — Когда он родится и подрастёт. Ты готова? — мурлычет он, наклоняясь ко мне.

— Давай уже покончим с этим, — улыбаюсь я. — И предадимся неге и плотским утехам, пока у нас ещё есть такая возможность, и я не стала похожа на дирижабль.

— Тогда до встречи у алтаря? — целует он меня. Нежно. Сладко. Убедительно.

— Уже жду — не дождусь, — улыбаюсь я, провожая их взглядом.

— Мариэль, пойдём, — подхватывает он дочь на руки. — Даше пора одеваться. Да и тебе тоже. Я слышал, ты будешь нести фату.

— Да! — радостно кричит она. — А огоньки как на Новый год будут?

— Конечно! — уверенно подтверждает Георг, а сам сокрушённо качает головой.

Знаю, знаю, это я виновата, что устроила всем показ мультфильмов и праздничную иллюминацию по поводу наступления Нового года и окончания… зимы.

Да, окончания. Вот кто бы мог подумать, что благодаря Эрмине братец апрель тут явился в январе. Хотя я её понимаю: чего тянуть, когда она может себе это позволить. Когда природа отдохнула, времена года сменились. А весна будь она хоть в январе, хоть в апреле — прекрасна всегда.

— Ну, всё, — отходит от меня Катарина, застегнув последнюю жемчужную пуговку на платье. — Сногсшибательно.

— Да, недурственно, — кручусь я перед зеркалом и остаюсь довольна. — Давай на посошок, я — чаю, ты — шампанского, и по коням.

— Коней там нарядили для тебя целый табун, — смеётся она, принимая бокал из рук служанки и вежливо выпроваживает девушку, садясь напротив меня. — Даш!

— Да говори уже, не тяни, — вздыхаю я, понимая, что этого разговора не избежать. И я сама себе его давно уже обещала. — Давай я начну. Ты пригласила его, потому что думала, что беременна.

— Нет, — качает она головой. — Я знала, что не беременна. Это мама, видя как я подавлена, решила, что я беременна, вот и раструбила. И до Георга, конечно, тоже донесли. Но я пригласила его ради секса. Чтобы переспать.

— Кхе, кхе, — нарочито давлюсь я чаем, но уважаю такую прямоту. — Серьёзно?

— Да. Зажгла по всей комнате свечи. Надела прозрачный пеньюар. Поставила шампанское в ведёрко со льдом. Так его и встретила.

— И какие у тебя есть этому оправдания?

— Никаких, Даш. Я его даже не любила. Но это было как наваждение. Как одержимость. Моё тело помнило его. Его руки. Его голос. Его тело. Его слова. Я знала, что он говорил их не мне. Знала, что любит он только тебя. Но ничего не могла с этим поделать. Он снился мне каждую ночь. Я называла его именем Дамиана.

— Не удивительно, что Дамиан не смог с этим смириться и ушёл.

— Наверно, он так его и не простил. А когда Георг пришёл, я честно ему во всём и призналась. Что брежу им. Что хочу его. Невыносимо.

— Ты прямо как Татьяна Ларина, — качаю я головой. — Только хуже.

— Я знаю, нет мне прощения. И я была обижена, зла на вас, на тебя, на него, на Дамиана, на весь мир. Моя жизнь катилась в бездну, и я решила, что мне нечего терять.

— И что он сделал? Георг?

— Выслушал. Одел меня. Провёл пальцем по щеке, нагнулся, но даже в щёку не поцеловал. Сказал: «Это пройдёт. Вот увидишь. Просто нужно время». И ушёл.

Я отставляю чай. Встаю.

— Клянусь, всё было именно так, — подскакивает она. — Я знаю, я очень виновата перед тобой, поэтому если ты решишь, что…

— Иди сюда, — подзываю я её рукой и прижимаю к себе. — Прости меня, Кать. Прости за всё. Если, конечно, ты сможешь меня простить. Потому что для меня это важно. Действительно важно.

— Ты ни в чём не виновата, Даш.

— И ты ни в чём не виновата, Кать.

— Мне теперь так стыдно перед ним, — вздыхает она.

— Георг — взрослый мужик, Кать. И поступил по-взрослому. Он никогда не скажет о тебе ни одного дурного слова, и ты отпусти и забудь. Оно и правда пройдёт.

— Оно уже прошло, — грустно улыбается она, когда я её отпускаю. — И я рада за вас. Честно рада.

— Тогда пойдём? Не хочу опоздать на свою свадьбу.

Яркое солнце. Украшенный город. Нарядные горожане. Улыбки и радость на лицах. Даже из окна кареты видно, что сегодня для них действительно праздник.

А я, чёрт возьми, волнуюсь. По-настоящему. Особенно когда карета поворачивает не туда.

— Барт, что происходит? — высовываюсь я из окна.

— Всё в порядке, — улыбается он. — Одна запланированная остановка.

— Вот не зря ты бреешься, иначе я бы за тебя взялась, — возмущаюсь я, когда меня заставляют ещё и задёрнуть шторки. А потом снова бурчу, когда выползаю из кареты, воюя с длинным платьем.

— Вот когда ты ворчишь я и понимаю, сколько тебе на самом деле лет, — подаёт мне руку мой будущий муж.

— Гоша, ну ё-моё, жених не должен видеть невесту в подвенечном платье.

— Правда? — округляет он глаза, подтягивает меня к себе и красноречиво просовывает между нами руку. — Мне кажется, я много чего не должен был делать до свадьбы, — легонько поглаживает он мой живот. — Но я просто хотел, чтобы ты увидела это первая.

И когда карета проезжает вперёд, чтобы развернуться, я действительно это вижу. Вернее, сначала слышу. А ещё вернее — как раз не слышу.

— Это же говорящий мост? — оглядываюсь я, а потом подпрыгиваю и не верю своим ушам. — Он молчит? Точно молчит? — топаю со всей силы.

— Как немой, — улыбается мой великолепный король. Боги, как же он хорош! Как же идёт ему чёрный, и белый, и эта безумная зелень его глаз, я просто не могу оторваться, глядя на него.

— Когда начал таять снег, — приподнимает он мою голову на подбородок, — сдвинулся алтарный камень и из-под него забил родник. Теперь это не сухая река, а самая настоящая, мокрая. Ты вообще меня слышишь?

— Да, и не только тебя, — киваю я, глядя на него как заворожённая. — Теперь под мостом течёт река. Гош, я люблю тебя.

— Неожиданно, — улыбается он, приподнимая одну бровь и берёт меня за руку. — Посмотри лучше сюда.

— Е… гипетская сила! — останавливаюсь я у перил.

Весь склон Мёртвого леса, сколько видит глаз, покрыт распустившимися цветами. Фиолетовыми, белыми, жёлтыми. И, клянусь, я знаю, что это за цветы.

— Крокусы!

— Целые поля крокусов, — поясняет он и показывает на деревья. — А посмотри на набухшие почки.

— И мёртвый лес ожил?!

Я прижимаю обе руки к груди.

— Кажется, мы точно сегодня поженимся. Проклятье снято.

— Это если ты вдруг когда-нибудь сомневалась, что я люблю тебя. Видишь, честное слово, люблю, — наклоняется он, но поцеловать накрашенные губы я ему не позволяю.

— Только после свадьбы, — отстраняюсь я. — А то ещё сбежишь.

И с гордым видом залезаю снова в карету.

И снова начинаю волноваться. Прямо как девочка. Прямо как первый раз.

И когда Барт ведёт меня под торжественную музыку по проходу, я вижу, что Гошка, стоя у алтаря, тоже волнуется. И Дамиан нервно переступает с ноги на ногу — всё же это его первая свадьба. А Годелин, стоя рядом с Грифом, отцом и Шарли даже прослезилась, глядя на нас. Хотя меня больше умиляет Тэфил Алабастр Гриф, влюблённый в неё по уши.

«А говорил: да я, да никогда», — улыбаюсь я и останавливаюсь напротив моего короля.

Сердце замирает, глядя на него. И он не сводит с меня глаз.

И какая нам разница что там бубнит Дамиан, как настоящий священник, какие правильные и нужные слова мы говорим, зачитывая наизусть свои клятвы. Какие кольца теперь у нас на пальцах. И какими возгласами взрывается толпа, когда нам разрешают, наконец, поцеловаться.