Над Этной розовое небо (СИ) - Белова Юлия Рудольфовна - Страница 6

Слезы наполняют глаза. Как же их во мне много. Плечи содрогаются. Беззвучные рыдания — моя суперсила. Обнимаю себя, сжимаю эти жалкие костяшки. Жалею, даю себе волю, как маленькая глупенькая обиженная девочка.

Да как же так вообще можно? Как! Какая я же я дура-а-а-а-а. Хорошо, хотя бы хватило ума не влюбиться. Слезы текут в три ручья. Да уж, хватило ума, хватило. Делаю ещё несколько больших глотков и опускаю на пол пустую бутылку.

Ну почему мне с ним так хорошо было. Так хорошо было… страшно, сладко… Не вспоминать… я и не вспоминаю, просто забыть не могу. Этого и не забыть, это теперь навсегда. Я теперь всегда в невесомости, в полете. Блузка расстёгнута, и я лечу, падаю на белоснежную простынь в номере «Ритц-Карлтона». Медленно. Медленно… Его рука на моей щеке, шее, между грудей. Сердце — гонг.

Я тяну подбородок вверх и сжимаю руками обе груди, оттягиваю соски.

Он склоняется надо мной и целует. Губы, подбородок, шею, грудь, живот. Он гладит мои плечи, руки, бёдра, щиколотки, стопы. Я чуть сгибаю ноги в коленях и развожу их в стороны, веду правую руку по животу, вниз. Он, едва касаясь, проводит кончиком пальца по моей приоткрытой щели, и я сейчас делаю то же самое. Ах…. Она словно взрывается. Да! Левая сжимает грудь. Правой провожу по мягким волоскам, по складкам, загребаю в пригоршню всю промежность. Больше огня! Мну, тяну, давлю. Замираю. Кончиками ногтей провожу по внутренним сторонам бёдер. Глажу бедра. Чуть сильнее, чуть ближе. Подбородок, шея, грудь, сжимаю соски. Ерошу, шевелю, приглаживаю и снова ерошу гущу своего ёжика. Обеими руками. Вверх и вниз провожу ладонями по паху, задевая складки, придавливая их, прижимая, заставляя раскрыться. Палец проскальзывает внутрь. Резко выдыхаю. Палец погружается в нежный горячий крем. Вниз… Вверх… Подношу руку к лицу, вдыхаю, мажу лицо, засовываю палец в рот. Солёная, сладкая. Снова пальцы в крем. Какая я мокрая. Дорожка стекает вниз, на тёмный кружок. Трогаю его, поглаживаю, проталкиваю палец. Совсем чуть-чуть. Зажимаю в кулак волосы на лобке — короткие — выскальзывают между пальцев. Снова. Снова. Погружаю пальцы в горячую упругую влагу, в самую глубину. Толкаю. Ещё, ещё. Второй рукой тереблю и глажу волосы. За лодыжку тяну согнутую в колене ногу. В сторону. Разверзаюсь. Пульсирую. Трогаю, придавливаю, шевелю, не даю покоя вагине. Это уже не щель — это набухшие лепестки, чаша с горячим мёдом. Припади к ней! Горячо, скользко, давай, Марко, давай. Вижу его здоровенный пылающий член. Он раздвигает мою плоть, проникает, наполняет, разрывает. Ещё, ещё, ещё, Марко. Вижу каждую деталь, каждое движенье. Каждое мгновенье той ночи я проживаю снова. Да, да, как же хорошо! Вот он склоняется ко мне. Вот он движется во мне. Вот я с силой прижимаю его. Я изгибаюсь, двигаюсь ему навстречу, обхватываю руками, ногами, хочу проглотить, впихнуть в себя. Давай же, Марко, я уже почти! Вдруг я вижу Ингу, сжатую как пружина. Все мышцы напряжены, сухожилия натянуты. Ноги согнуты, руки впиваются в спинку дивана, пальцы побелели, рот открыт, течёт слюна. И эта её напряженная шея с вздувшимися венами. Она хрипит и рычит. А Марко — фавн, зверь, кентавр — трахает её в зад. Толчок, толчок, ещё один и я кончаю.

Лежу не двигаясь. Время остановилось. Все суета и томление духа. Это точно. Проваливаюсь в темноту.

Опять стучат в дверь. Не отвечаю.

— Лиза, — тоненький голосок Инги.

— Ну чего тебе?

— Дай мне номер Марко.

— У тебя же есть. Ты ему звонила.

— Блин, ну это русский номер был, а он уехал вчера.

Уехал… Ну да, уехал. Что ему здесь делать? Уехал и отлично. Я же этого и хотела. Никогда его больше не видеть и не слышать о нем.

— Лиза! Ты что, уснула?

— Возьми у папы.

— Я с ним поссорилась из-за тебя. Дай номер Марко.

— Отстань, Инга.

Отстань.

Утром просыпаюсь голодная. В общем-то чувствую себя, можно сказать, неплохо. Надеюсь, худшее уже позади. В груди ноет, но уже не хочется только лежать и беззвучно рыдать. Да и чего рыдать? Я себе сказала, что это не моего поля ягода? Сказала. Убедилась, что так оно и есть? Убедилась. Ну вот, значит я мудрая женщина. Круто. Все, никаких страданий, никаких Марко — только работа. Работа и еще раз работа. Сказать, конечно, легко, ну вот и посмотрим, что получится. Накидываю большущий банный халат — я в нем как в доспехах — и иду на кухню. Плевать на трагедии. Я человек с вырванным сердцем.

Окно открыто, солнце, пахнет цветами, жара еще не началась. За окном сад, занавески легко развиваются, кондиционер выключен. По баночке с алтайским медом ползает оса. А жизнь, оказывается, мне нравится. Особенно, когда есть свежий кофе. Что тут можно съесть? Пока жарится омлет, ем сыр, ветчину. Ну-ка иди сюда, йогурт. О! Паштет! Фуа гра в шампанском. Класс! Дома всегда есть что-то вкусное. Отец привозит и друзья его многочисленные — итальянцы, французы, испанцы и представители всех остальных винных наций. Набиваю рот — вкусно. Обычно, конечно, я так не завтракаю, но и к итальянскому завтраку за шесть лет учебы не привыкла. Итальянская классика — сладкая булка, круассан, а потом глоток эспрессо. Для особо изнеженных — капучино. А учитывая, что на сладости я стараюсь не налегать, приходится либо до обеда жить на кофе, либо самой готовить. Ну как готовить? Йогурт, фрукты, овсянка. Если буду есть булки быстро растолстею и прощай сексуальная субтильность, недосягаемая красота и… А может мне растолстеть, правда? И жизнь станет проще. Я набиваю рот. Или сложнее.

— Лиза! — отец заходит на кухню. Смотрит испытующе. Видок у меня тот еще — нечесаная, немытая, помятая, опухшая, круги под глазами, с полным ртом.

— Привет, пап.

— Приве-ет, — он немного тянет букву «е». — Ну ты как? Аппетит есть — это хорошо, а то я волновался.

Ага, верю. Волновался ты. С твоим ритмом и сумасшедшей работой ты уже через пять минут забыл обо мне. Да я не парюсь, все нормально.

— Все отлично, не волнуйся. Сейчас умоюсь и буду в строю. Готова к труду и обороне.

— Это хорошо.

— Надеюсь, что загрузишь меня работой. Любой, можешь даже чёрной — так руки чешутся. Я снимаю крышку со сковороды — беру её без прихватки и тут же бросаю. Горячая. Машу рукой, озираюсь, ищу чем за нее взяться. Омлет уже подгорает.

Отец хмыкает.

— Ладно, ты завтракай, а потом зайди ко мне в кабинет, пожалуйста. Только не тяни — мне скоро на работу ехать.

Зайду-зайду, но только поем хорошенько, а потом зайду.

— В смысле, умоешься потом, сначала поговорим.

— Да, через пять минут буду.

Быстро проглатываю гору еды и иду в кабинет. Могла бы еще что-нибудь съесть, но ладно, надо уметь вовремя остановиться. Отец разговаривает по телефону:

— Да, ну а что еще сделать? Продам десять процентов. Понимаю, что безумие, ну вот ты мне скажи, что делать… Да я звонил… И ему тоже… Ну не знает он, кто это всё мутит и сделать ничего пока не может, а время не на нас работает. Я думаю, что риск потерять всё значительно серьёзней потери десяти процентов.

Он сидит за своим огромным столом, откинувшись на спинку кресла. Здесь каждая бумажка знает свое место. Мне кажется, у него болезненная склонность к порядку. Как это называется, мизофобия? Как-то так вроде. Я не такая. Можно сказать, полная противоположность. А вообще-то мне в его кабинете нравится. Интерьер современный, мебель, разумеется, итальянская, какой-то крутой марки. Картину вот я бы убрала. Она довольно большая, метра полтора в ширину. Это неумелый натюрморт, выполненный детской рукой. Бутылки, бокал. Что ж еще? Инга нарисовала, когда в художественную школу ходила. Я немного ревную, хотя чего там, я-то в то время с мамой за больной бабушкой ухаживала, на стену повесить нечего. На стеллажах — пустые бутылки — выпитые папой исключительные вина. Много книг о вине, справочники. Многие — с автографами. Да тут и папины книжки имеются — о вине и об Италии — целых пять штук. Здесь же несколько ящиков с вином. Вернее, от вина. Деревянные, с выжжеными названиями, очень красивые — темное, потемневшее, изъеденное годами дерево. «Petrus», «Chateau Mouton-Rothschild», «Romanee Conti», «Ornellaia», «Sassicaia». Ящики, естественно, пустые — так здесь вино не хранится — просто для антуража или, как говорит папа, чтобы глаз ласкали. А вот в холодильнике, который прячется за дверкой шкафа, можно найти настоящие шедевры.