Рубедо (СИ) - Ершова Елена - Страница 127

— Волк в овечьей шкуре! — не унимался епископ. — Вот кара небесная за все твои гнусные дела! За чернокнижие! За отступничество! — он остановился напротив, скаля мелкие зубы и глядя волком. — Отравленная кровь! Спаситель, не достойный своего звания!

— Это теперь не вам решить, — сухо ответил Генрих, и уже было отвернулся.

Две огненные стены шли навстречу друг другу, и расстояние меж ними сжималось.

Но в спину прилетел ехидный голос Дьюлы:

— Это может решить и народ. Что скажет он, когда я на мессе я расскажу, как, обуреваемый страстями, Спаситель Авьена стоял передо мной на коленях и…

— Замолчите! — выцедил Генрих.

Ладони обожгло пламенем. Искры упали на подол сутаны и зашипели, разрастаясь и глодая ткань.

Дьюла завопил. С размаху рухнул на колени, сбивая язычки пламени.

Тем временем верхушки огненных стен, несмело касаясь друг друга, вдруг стали мельтешить, вспыхивать то желтым, то синим пламенем. Вот слева, кажется, огонь ниже. Вот справа вспыхнул, вытянулся до неба — и снова опал. И вот — сомкнулись!

Над Авьенским заказником пронесся тяжкий гул, точно старый Пуммерин, очнувшись от сна, со всей горечью выдул стон из безъязыкого горла.

— Ну, все! — выдохнул кто-то за плечом.

— Все, — шепотом повторил Генрих, тотчас же забыв обо всем, и наблюдая, как стены пламени опали и все, что осталось от них — тлеющий подлесок и черные клубы дыма, ползущие меж деревьев.

— Ну, ребята! Теперь за мной! — махнул начальник пожарных.

И подчиненные, похватав брандспойты, понеслись тушить оставшейся огонь, вбивая в землю и пламя, и отравленный дым.

— Все! Все… — понеслось по толпе. Молитвы переходили в смех, смех — в благодарность Господу.

Генрих вытер лоб рукавом. Мельком глянув на Дьюлу, приказал подоспевшему полицейскому:

— Под арест! Немедля! Как зачинщика бунта! Без возражений!

И, опустив дрожащие болезненно ноющие руки, с недоверчивой улыбкой наблюдал, как люди славили своего Спасителя.

Люди плакали.

Люди опускались на колени.

Ротбург.

Томаша похоронили с почестями. Генрих лично дал залп из ружья, и его многократно повторили гвардейцы. Вдова фрау Каспар — конечно, фамилия Томаша Каспар, — сбивчиво благодарила Генриха за доброе отношение, за помощь, за то, что позволил мужу лично прикоснуться к Спасителю, и теперь Томаш на небесах.

Генрих неловко благословил вдову и ее детей. Широко перекрестил плачущих и страждущих, приказал выдать из казны по триста гульденов всем, чьи дома пострадали от пожара, а после просил разойтись по домам: призрак смерти еще витал над столицей.

Авьен настороженно молчал — последние, кто еще осмеливался разгуливать по улицам, невзирая на патрули, и те заперлись дома. Не слышно ни голосов, ни цоканья копыт. Ветер гнал скомканные листовки и обрывки одежды, гудел в дымоходах и бешено вращал флюгеры. Над крышами стягивало тучи, и Генрих надеялся, что дождь действительно прольется — он вбил бы в землю остатки тлеющих листьев и дым.

— Сочувствую твоей потере, — сказал Натаниэль, всем видом показывающий, что тоже сожалеет об утрате и тоже чувствует неловкость за то, что выжил сам. Ведь это он должен был вернуться в Вайсескройц, чтобы вывезти оставшиеся реактивы. И именно они послужили причиной столь яро вспыхнувшего пожара.

— Он мог бы жить долго, — отозвался Генрих, хмуро наблюдая за танцем искорок в колбе. — Но каждый, кто, так или иначе прикасается к моей жизни, телом или душой, оказывается искалеченным… телом или душой. — Вздохнув, тихо добавил: — Томаш, Андраш, ты, Маргарита, матушка и… отец.

— Его императорскому величеству еще можно помочь, — заметил Натаниэль.

Генрих окинул взглядом готовые пробирки.

— Нам нужно больше. И нужны добровольцы.

— Об этом я уже подумал, — оживился Натаниэль, шагая к конторке и точно уводя Генриха от тягостных раздумий и сомнений. — Госпиталь Девы Марии, помнишь? Сейчас он явно в упадке и пострадал от погромов. Распорядитесь подать эликсир под видом нового лекарства, и, чтобы не вызывать ненужных расспросов и подозрений, назвать его… хм… допустим…

— «Эликсир доктора Уэнрайта», — быстро закончил Генрих. — Натан! Сегодня же приготовь пробирки! Мы выступаем против смерти!

Он воспрянул духом. После долгого, долгого ожидания, сомнений, страхов, неудач — он наконец-то был в их руках. Ламмервайн. Эликсир, побеждающий смерть.

В рабочем кабинете Генрих разложил колбочки по пакетам. В сопроводительных письмах писал:

Еще одно, с приложенной второй колбочкой и запечатанное с особым старанием, просил передать жене. В нем писал:

И третье хотел бы отправить Маргарите…

Ее стилет удобно лежал в забинтованной руке. Бражник, вылепленный на рукоятке — единственно целый мотылек в пустой, лишенной каких-либо экземпляров, комнате. Они хранили на себе отпечаток всех неудач Генриха, всех его слабостей и пустых надежд. Казалось, за последние несколько месяцев Генрих вырос из прошлого как из детской одежды, и перед ним во весь исполинский рост возникли настоящие заботы, требующие настоящих решений.

Марго была фонариком, ведущим Генриха из тьмы заблуждений в настоящую жизнь.

В двери коротко стукнули.

На миг Генриху почудилось, что через порог переступит Томаш — всегда выглаженный, аккуратно причесанный, держащий в белых перчатках поднос с чашкой кофе и спрашивающий: «Ваше высочество, желаете скорректировать список дел на завтра?»

Задержав дыхание, Генрих поднял болезненный взгляд.

Но это был не Томаш — мертвые не возвращаются из могил, даже для того, чтобы перебинтовать руки своего любимого мальчика. И Генрих знал, кто войдет вместо него. Знал — но все равно надеялся.

Вошедший сверкнул лысиной и заявил с порога:

— Плохие новости, ваше высочество.

— Говорите, — бесцветно отозвался Генрих и сильнее сжал стилет.

— Его преосвященство бежал из-под стражи.

Генрих прикрыл глаза. В висок вошла раскаленная игла, и между веками заискрило.

— Как это получилось? — осведомился он.

И словно увидел: вот Дьюла, с руками, заведенными за спину, садится в полицейскую карету. Конвой из четырех констеблей — двое впереди, двое по бокам, — сопровождает арестованного в участок. Экипаж трогается. Один из констеблей смотрит в окно, другой зевает, третий прикрыл глаза, а четвертый вскидывает револьвер и несколькими выстрелами наповал укладывает двоих.

— Единственный оставшийся в живых констебль сообщил, что Отто Вебер скрылся с его преосвященством в неизвестном направлении.

Вебер наводит револьвер на третьего и стреляет. Пуля уходит в мясо, не задевая жизненно важных органов, но Вебер не знает этого. Вебер избавляется от трупов. И только потом освобождает Дьюлу.