Рубедо (СИ) - Ершова Елена - Страница 42

За мельтешением спин Марго не заметила, как опустела кафедра.

Прихожане покидали собор, между рядами сновали мальчики в белых литургических облачениях — настоящие маленькие хористы, а не те коновалы с огромными ручищами, что нанесли ночной визит в особняк на Лангерштрассе.

Марго встрепенулась, растерянно оглянулась влево, вправо, нахмурилась, вновь встретившись с сияющими глазами Спасителя, в его руках горел неугасимый огонь.

— Вы не явились на причастие.

Вздрогнув, Марго подняла глаза на епископа — его преосвященство стоял в проходе, заложив руки за спину и словно переломившись надвое. Его темные глаза с птичьим любопытством наблюдали за баронессой.

— Я пришла, — слабо произнесла она. — Ждала, пока окончится месса.

Епископ так же по-птичьи склонил голову. Потом выпрямился и, не говоря ни слова, махнул рукавом в сторону мальчишек — те сразу прыснули в стороны.

— Вы не хотите искупления грехов?

— Зачем, если собираюсь согрешить снова?

— Похвальная честность, — улыбнулся епископ. — Вижу, баронесса, вы придерживаетесь мнения, что грех — необходимый этап для спасения, ведь без греха нет и покаяния.

— Не думала в таком ключе, ваше преосвященство.

— Так подумайте. И над моим предложением тоже.

— Я приняла его, — выдавила Марго. — Мы встречались с его высочеством в Пратере и…

— Знаю, — вкрадчивый голос епископа взрезал голову, точно ножом. — Мне доложили.

— Конечно, — сказала Марго и дотронулась пальцами до нижней губы. — Конечно… Тогда вы знаете…

— Я знаю все, баронесса. За исключением некоторых деталей. Но рассчитываю, вы расскажете о них.

— Я написала все тут, — Марго показала конверт. — Епископ протянул тонкую руку, и она отдернула свою. — Нет, нет! Подождите! Прежде я хотела бы получить кое-что взамен…

— Вы торгуетесь? — Дьюла приподнял острую бровь. — Вспомните Новый завет, баронесса. Иисус изгнал торговцев из храма и сказал: дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников.

— Я не торгуюсь! — поспешно перебила Марго. — Совсем не торгуюсь, я просто хотела получить гарантии.

— Вы усомнились в честности Господа, баронесса?

— Вы — не Бог.

— Но говорю от Его имени и в Его доме.

— Тогда обещайте, что принесете мне бумаги покойного мужа! — выпалила на одном дыхании Марго. И, смело глянув в лицо Дьюле, добавила: — Все долговые расписки, закладные на имущество, все, что может рассказать о его причастности к ложе «Рубедо»!

Выговорила и умолкла.

Епископ молчал, буравя ее пуговичным взглядом.

Свечи мерцали, по воздуху стлался дым.

— Вы маленькая грязная торговка, — сказал, наконец, епископ, и в его голосе почудились язвительные нотки старика фон Штейгера. — Я не удивлен, что вы шантажировали половину Авьена.

— На этот раз мои методы далеки от шантажа, — парировала Марго, обмахиваясь письмом, как веером. — Я всего лишь несчастная женщина, которая искренна с вами и целиком зависима от вас, ваше преосвященство. К тому же, муж всегда говорил мне платить по счетам, но прежде хорошенько перечитать их — вдруг где-то вкралась ошибка?

— Ошибки нет.

— Так докажите это!

Он снова замолчал, и взгляд оставался пустым — не разберешь, о чем думает на самом деле. Марго тоже ждала: от духоты и волнения ей становилось дурно. Но она должна выдержать эту дуэль. Пусть не победить, но выйти из нее с достоинством.

— Хорошо, — сказал епископ, вновь натягивая на лицо тонкую улыбку. — Я допущу вас до архива, баронесса.

— Пообещайте перед лицом Бога!

— Лишь это. Но больше не обещаю ничего.

— Мне хватит, — выдохнула она и протянула конверт Дьюле, надеясь, что его преосвященство не станет вскрывать письмо при ней. Тонкие пальцы повертели бумагу, издавая мерзкий шуршащий звук — так жуки трутся хитиновыми телами в тесном коробке.

— Ждите, — продолжил епископ. — Вам назначат время и передадут ключ. И никому не говорите о нашем разговоре.

— Клянусь!

— Я верю. И потому отпускаю грехи. Откройте ротик, дитя мое.

Достав облатку, коснулся ее сомкнутых губ, надавливая на них и заставляя насильно раскрыться. Марго всхлипнула, принимая пресный хлебец, а следом за ним жесткие пальцы Дьюлы — нагло, интимно, совсем не по-христиански, — огладили ее губы, затем подбородок.

— Вкусивший плоть и кровь Его, — прошептал епископ, — имеет жизнь вечную.

Марго отскочила, едва не подавившись слюной. Крошки упали на грудь, губы горели.

Она сбежала с лестницы, ловя спиной «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen[14]», остановила первый попавшийся экипаж и крикнула ехать на Леберштрассе.

Подальше от Петерплатца. Подальше от пустого взгляда и мерзких прикосновений.

Откинувшись на сиденье кареты, Марго оттирала ладони и губы, и вслед за отвращением в ней нарастало злорадство. Представила, как его преосвященство распечатывает конверт. Пробегается взглядом, все выше вскидывая четкие, точно прочерченные по линейке брови — о! Она бы поглядела на это! — пытаясь вникнуть в смысл прочитанного:

Марго мстительно улыбнулась и с облегчением прикрыла глаза.

Ротбург.

На третий день за ним явился адъютант и сообщил, что по приказу его величества кронпринц обязан явиться в Бург.

Генрих уже не пил, лишь, погруженный в морфиновую меланхолию, слушал переборы струн и тихие напевы Марцеллы.

При виде посыльного, она сейчас же отложила гитару и сказала:

— Ты должен идти, милый.

— Рано спохватились, — откликнулся Генрих, бездумно выщелкивая искры и наблюдая за пульсирующим огоньком: пламя рождалось, умирало, и возрождалось снова. В этой цикличности было что-то завораживающее и злое. — Я ожидал, за мной придут только к концу недели.

— Тебе никогда не удавалось исчезнуть больше, чем на пару дней, — заметила Марцелла.

— Исчезнуть… — повторил Генрих. — Какое странное слово… Будет забавно — не правда ли, Марци? — если однажды я исчезну насовсем.

И, сложив ладони, погасил огонь.

Конец августа выдался знойным и душным. Авьен выдыхал смрад десятками фабричных труб. Никогда не спящие глаза Ротбурга — заплывшие и пустые, с облетевшей позолотой на веках-ставнях, — следили за Генрихом неотрывно. Сам же Генрих оставался безучастным: и когда отмокал в ванне, положив на глаза полотенце и погружаясь в вязкую полудрему; и когда его брил и причесывал Томаш; и когда, соскоблив с себя след дешевых духов, вина и поцелуев, облачался в повседневный мундир.

Будто загонял в скорлупу что-то ранимое и настоящее.

— У вас скопилось немало корреспонденции, ваше высочество, — говорил Томаш, по привычке помогая справиться с пуговицами. — А так же прошений. Я разложил их в порядке поступления и оставил на вашем столе. Еще о вас справлялся господин Уэнрайт…