Рубедо (СИ) - Ершова Елена - Страница 47

— Хорошо, — повторил Натаниэль, все еще не отпуская его рукав, подцепив сильными пальцами, точно крючком, и заставляя Генриха плавиться от внезапно нахлынувшего смятения. — По моим последним наблюдениям, к нему очень быстро привыкают, и пациентам требуется все большее увеличение порций. А воздержание сопровождается мучительными ощущениями. Я беспокоюсь за тебя, Харри.

Генрих нашел в себе силы выдавить слабую улыбку и аккуратно освободился из захвата.

— Спасибо, Натан, — устало ответил он. — Я буду осторожен. А ты порадуй меня к возвращению новым открытием, а лучше — победой над vivum fluidum.

— Так и будет, Харри, — ответно улыбнулся Натаниэль, и мышцы на его лице, наконец, расслабились. — Мы обязательно победим.

Особняк барона фон Штейгер, затем госпиталь Девы Марии.

Когда Фрида открыла дверь, на пороге уже никого не было — голый фонарный свет рисовал на мостовой круги, на улице никого, в воздухе — ни ветерка, ни звука.

И все-таки, Марго казалось, что за ней наблюдают.

И когда она поднимала оставленную перед дверью папку в кожаном переплете, туго стянутую бечевой. И когда устраивалась в кабинете, отставив масляную лампу на безопасное расстояние и примостившись у приоткрытого окна. И когда перебирала выпавшие из папки бумаги — пожелтевшие и хрусткие, ломкие по краям.

«Мания преследования передается через поцелуй?» — трескуче смеялся барон, тоже подсматривая из тени.

Порой Марго хотелось если не вынести портрет на свалку, то хотя бы завесить тряпицей. Но не сейчас. Не когда перед ней лежали финансовые отчеты, подписанные его рукой с оттиснутой печатью дома фон Штейгеров. Не когда перед глазами расплывались чернильные строчки: «… в здравом уме и твердой памяти обязуюсь передать движимое имущество в поддержку церкви в целях возмещения причиненного ущерба на счет…»

Далее следовала комбинация цифр, которые Марго, конечно же, обязательно проверит в банке. Только уже сейчас она была уверена, что этот банк находится не в Авьене, а, возможно, даже в другой стране. Да и открыт на совершенно постороннее и ни о чем не говорящее имя.

Перевод на двадцать тысяч гульденов.

На шестьдесят.

На сотню!

Кружилась голова. Цифры прыгали, точно насмехались над Марго, и выстраивающиеся хвосты нулей ускользали из пальцев и оставляли пустоту — лишь пустоту! — которую она напрасно пыталась заполнить.

Незначительная сумма в завещании — как насмешка. Умирая, барон оставил жене только подачку и старый, а потому никому не нужный, особняк.

Марго в бессилии уронила голову на руки. Сквозняк переворошил бумаги и остудил пылающие виски.

Надо собраться. Подойти к фактам с холодным рассудком. Просто принять к сведению, что…

«Ты почти банкрот, дорогая», — вкрадчиво заметил фон Штейгер.

— Ступай к дьяволу! — закричала Марго, швыряя в портрет первое, попавшееся под руку.

Треугольная пластинка блеснула медной гранью и, звякнув о паркет, погасла.

Долгий вдох.

Долгий выдох.

Пригладив взмокшие волосы, Марго выпрямилась.

Этап отрицания — и это отлично демонстрировали ее клиенты, — может длиться нескончаемо долго. Нужно иметь определенное мужество принять неприглядные факты, и, приняв, поразмыслить, что делать дальше.

Барон оставил жену почти без средств, зато с недвижимостью.

Старым, скрипучим, открытым сквознякам, сырости и мышам, но все-таки особняком. И не было ни одной бумаги, подтверждающей иное.

Облизав пересохшие губы, Марго снова — на сей раз куда внимательнее, но все же стараясь не глядеть на раздражающие ее цифры, — просмотрела документы в поисках закладных на дом.

Ничего.

Чисто.

И это слегка удивило Марго: скорее, в духе барона было бы оставить ее вовсе без имущества и без средств к существованию. Если фон Штейгер был должником ложи «Рубедо», почему бы ему не заложить и особняк?

— Так почему, господин барон? — обратилась она к портрету.

Старик хитро отмалчивался.

Она опять вздохнула и убрала бумаги обратно в папку.

Марго подумает об этом позже. Может, после трех чашек крепкого кофе, а может, после небольшой прогулки по набережной Данара. Потом вернется и пересмотрит бумаги снова. И еще раз. Пока не придет понимание, что делать дальше.

Марго потерла кольнувшую болью щеку — лишь защемление нерва, — но показалось, что ее как форель подцепили на рыболовный крючок.

На смену беспокойной и почти бессонной ночи пришло утро — яркое, звонкое, полностью лишенное столь необходимой сейчас прохлады.

Не дожидаясь Фриды, Марго спустилась вниз: ради очередной чашки кофе незачем будить служанку. Но она и так не спала. Марго слышала бормотание из гостиной и, приоткрыв дверь, обнаружила Фриду стоящей на коленях перед образом Спасителя.

— Господь… наш заступник… — доносились обрывочные слова. — Направь и исцели… дай сил госпоже моей, пребывающей в болезни и смятении духа. Дай сил юному господину пережить злой навет и…

— Фрида!

Служанка подскочила, подобрав взметнувшиеся юбки.

— Фрау! — всплеснула руками она. — Вы сегодня рано…

— Я же велела убрать это, — Марго небрежно указала на образ, и взгляд служанки пугливо заметался.

— Простите! Вы не приказывали убрать из гостиной, и я подумала… то есть… я сейчас же уберу его!

Она бросилась к картине, и Марго увидела, что это настоящий Христос — длиннобородый, в терновом венце, — а вовсе не эрцгерцог, и быстро ответила:

— Впрочем, его можешь оставить. Пусть.

— Я просто молилась о вас, фрау, — выдохнула Фрида и перекрестилась. — О вас и юном господине. Вы все еще не здоровы и мало отдыхаете, а герр Родион… он…

— Я тоже беспокоюсь за Родиона, — окончательно смягчаясь, ответила Марго, нервно комкая край пеньюара. — Оттого и сплю плохо. И ценю твою заботу, Фрида. Только…

Она хотела сказать, что молитвы не помогут. Ведь Господь — добрый, понимающий, умеющий воскрешать мертвых и обращать воду в вино, — не нанимал для Родиона лучшего в Авьене адвоката. Не прятался от агентов тайной полиции. И не был так возбуждающе близко, что еще немного, и Марго бы поняла, сколько в нем небесного, а сколько земного…

Она залилась краской. Истерзанная ткань в ее руках промокла насквозь, и Марго со смущением отпустила подол и заметила:

— Двадцать седьмого числа Родиона переведут в госпиталь на Райнергассе…

— Сегодня двадцать седьмое, фрау, — робко заметила Фрида.

— Сегодня! — воскликнула Марго, округляя глаза и силясь вспомнить, сколько прошло времени с момента ее болезни. — Да что же ты не сказала? Мне нужно успеть к открытию!

Собиралась впопыхах, на ходу обжигаясь кофе.

— Не вертитесь, фрау! — в отчаянии говорила Фрида, шнуруя корсет. — Право же, вы словно на шарнирах сегодня!

— Речь идет о моем брате, не забывай! — строго отвечала Марго, и придирчиво разглядывала себя в зеркале, то шпильками подкалывая непослушные локоны, то, наоборот, выпуская их из прически. Щеки, тронутые лихорадочным румянцем, пылали как осенние яблоки, нос после болезни заострился, в глазах гуляла тревога.

Возьми себя в руки, Маргарита! Волнуешься, как в день покушения. Тогда речь шла о смерти, а теперь…

— О жизни, — шепотом произнесла она, замирая перед зеркалом и кладя ладонь на шею, где тревожно пульсировала жилка.

— Что говорите, фрау? — откликнулась Фрида, выглядывая из-за плеча госпожи.

— Ничего, — выдохнула Марго и, повернувшись, погладила служанку по плечу. — Помолись еще, чтобы все у нас получилось. И не беспокойся, если я не вернусь к ужину.

Особняк выпустил ее неохотно, лязгнув ржавым засовом. Ступеньки противно скрипели под ногами. Давно бы нанять рабочих, перебрать гниющие доски, подлатать и заново выкрасить фасад. Вот только негде было взять средств, а теперь их не будет и подавно — ложа «Рубедо», клещом вцепившаяся в барона, и после смерти высасывала из него последние соки.