Рубедо (СИ) - Ершова Елена - Страница 64

— Довольно! — вскрикнула Марго.

И стилет — раз! — и выпал в подставленную ладонь епископа. Дьюла сжал его, словно величайшую драгоценность, пробежался паучьими пальцами по гравировке.

— Ничто не останется безнаказанным. Я понял сразу…

— Верните!

Теперь Марго задыхалась. С виска катились щекочущие капли, сердце тяжело билось о реберные прутья.

Стилет качнулся в руках епископа и, точно стрелка компаса, нацелился на горло Марго.

…Ни один аристократический род империи не изобразит на фамильном гербе бражника Acherontia Atropos. Ни один — кроме вашего, Маргарита. Вы хотели бы узнать, почему?..

— Все еще не поняли? — улыбаясь, продолжил Дьюла. — Однако же, вы не столь прозорливы, как о вас говорят!

— Сейчас другие времена, — сипло произнесла Марго, косясь на поблескивающее острие, — а это только легенда.

— В каждой легенде есть зерно правды.

К духоте добавилось головокружение. Блики дрожали на черных крыльях, словно бражник лениво помахивал крыльями, пытаясь взлететь, но взлететь не мог, как и Марго хотела бы убежать — да ноги приросли к полу.

— Дела минувшие всегда окутаны тайной, — ответил Дьюла. — И нет большей тайны, чем пришествие чумы. За короткий срок эпидемия выкосила больше половины империи, и имена первых зараженных были преданы забвению, а остальные — те, кто пережил болезнь, кто провел обряд очищения и основал ложу «Рубедо», — поклялись молчать. Ваш отец, баронесса, хорошо знал цену молчания, от этого зависела его и ваша жизнь. Жаль, вы пошли не в него… — Вздохнув, епископ повернул стилет и протянул рукоятью Марго. — Возьмите. Это по праву ваше, хотя я надеялся найти…

— Найти что? — машинально переспросила Марго, спешно перехватывая стилет — теперь ей казалось, что тельце мотылька, — нагретое руками епископа, упругое и почти живое, — таит в себе зерно болезни, и на шее выступил холодный пот.

— То, что ваш отец украл у Эттингенов, — тихо сказал Дьюла. — То, из-за чего он бежал из Авьена, из-за чего его убили по приказу его величества кайзера.

— Как?! — вскричала Марго.

Пламя свечей дрогнуло, дымно-серые струйки потекли к потолку, и тени исказили печальное лицо Генриха Первого: не лицо — уродливую морду горгулии.

— Да, несчастное мое дитя, да, — голос епископа смягчился, рука погладила щеку — уже не грубо, почти лаская. — Ваш отец верой и правдой служил императору и входил в ложу «Рубедо». Прекрасный, честнейший человек! Как и все мы, он хранил древнюю тайну Эттингенов. Как и мы, трудился на благо империи, пытаясь создать лекарство, которое навсегда бы уничтожило болезни.

— Как и доктор Уэнрайт! — в замешательстве перебила Марго и сжала стилет.

— Боюсь, этот чернокнижник ввел вас в заблуждение, — с сожалением заметил Дьюла. — Эттингены ни за что не позволили бы создать такое лекарство, потому что их власть — это власть Спасителя, власть крови и огня. Они строят больницы — но под предлогом исцеления создают еще более страшные болезни. Они оберегают свою кровь от чужого вмешательства, потому что кровь Эттингенов — это ключ ко всему. Ваш отец, баронесса, ближе всех подошел к разгадке. Если бы мы получили его разработки — о, я уверен! — мы победили бы эпидемию! Но это означало бы крах империи Эттингенов. И потому Александр бежал.

— Нет, — сказала Марго, отступая. — Нет, нет! Вы говорите, власть… хорошо! Но Генрих… то есть его высочество… разве он хотел бы умереть? Он никогда бы не причинил вреда тому, кто собрался найти такое лекарство!

— Кронпринц всего лишь заложник крови. И он поступает так, как велит ему кровь. Вспомни, дитя, как погиб ваш отец? Ведь это был пожар?

…треск древесины…

…удушающий, горелый запах…

…алые отблески на стеклах…

Марго прижалась спиной к колонне, чувствуя в коленях противную слабость.

— Огонь — почерк Эттингенов, — продолжил Дьюла. Его фигура, размытая сумраком и дымом, покачивалась влево-вправо, словно туловище гадюки. Это гипнотизировало, вызывало тошноту. Марго хотела бы отвернуться — да не могла. — Беднягу выследили и убили, заодно пытаясь уничтожить его работу. А вас, Маргарита, отправили в приют, откуда, спустя многие годы поиска, с большим трудом удалось вас вытащить. «Рубедо» не бросает своих.

— Не бросает, — эхом повторила Марго. — Почему же вы не пришли раньше? Когда меня готовили в служанки? Когда барон измывался надо мной, еще невинной и юной? Когда вы подкладывали меня под Спасителя?!

Она прикрыла глаза, дыша тяжело и надсадно.

— И в этом моя вина, — послышался голос епископа. — Иной раз кажется, что цели оправдывают средства. Что ж, за свои грехи барон уже отвечает перед Господом, а я — перед вами. И был с вами предельно честен.

— Вы мне противны.

— Я переживу. Главное сейчас — Спаситель.

— Он противен мне тоже.

— Однако дело вашего отца нужно довести до конца. Кронпринц уже доверяет вам, и это хорошо. Через него мы сможем ослабить Эттингенов, ослабить могущество их проклятой крови! Поймите же, баронесса, они — наше спасение и наше проклятие. Избавившись от них — мы избавимся от эпидемий.

— Избавиться? — ужаснулась Марго. — Убить?

— Нет, нет! — рассмеялся епископ. — Речь не идет об убийстве, всего лишь об угасании. Когда Спасителя принесут в жертву, а лекарство будет создано, то и потребность в наследнике отпадет. А гнилая эттингенская кровь и вовсе будет опасна для империи, уж лучше мы посадим на престол кого-то другого, не испорченного родством с монаршей семьей. Вы понимаете?

— Нет, — сказала Марго, глядя на епископа, но видя перед собой лишь порхающего бражника — с его крыльев сыпалась ядовитая пыльца, оседая на щеках и лбу Дьюлы, изъязвляя кожу, разъедая мышцы до желтой кости. Проклятие, связавшее могущественную династию и ее, Марго. — Но дайте мне время, и я пойму.

— У вас есть время до рождественского бала, — ответил Дьюла. — Тогда я скажу, что делать.

Ротбург, приватный салон кронпринца.

Ревекка музицировала уже два часа.

С каждой взятой ею нотой в уши словно втыкались невидимые, но очень острые крючья, и Генрих валился лбом на раскрытую книгу «Экзотические бабочки в естественной среде обитания» — которую пытался безуспешно читать, но так и не продвинулся дальше пятнадцатой страницы, — и думал, что самой экзотической из них оказалась его жена.

— Черт бы побрал равийскую дуру! — цедил сквозь зубы и, закипая от гнева, звал Томаша.

Томаш приходил — предупредительно-вежливый, вышколенный, поблескивающий розовой лысиной. Генрих знал, что в потайном кармане его сюртука хранится тот самый ключ, и старался смотреть только в книгу — на громоздкие латинские названия вроде Papilio memnon laomedon, на расплывающиеся картинки, на сноски, на переплет — куда угодно, только бы не видеть сочувствующий взгляд камердинера! И говорил как можно небрежнее:

— Томаш, затвори же двери. Я только выкроил время почитать, как началась эта невыносимая какофония.

— Все двери плотно заперты, выше высочество, — кротко отвечал камердинер и, будто в насмешку, Ревекка брала особенно сочный аккорд.

— Тогда пусть играет потише! А лучше совсем прекратит.

— Я говорил, но ее высочество не понимает авьенского… Или делает вид что не понимает.

— Это черт знает что такое! — сердился Генрих, со второго щелчка подпаливая сигару. — Она переполошит весь Бург! А у меня в голове будто засели иглы…

И, подумав об иглах, косился на запертый шкаф массивного дерева, где на самой верхней полке, за архивными документами и старинными книгами, прятался походный саквояж с запасом морфия.

После разговора с Натаниэлем Генрих решил не откладывать решение в долгий ящик и позже, вдыхая горьковатый табачный дым и млея от умелых ласк Марцеллы, рассуждал вслух:

— Возьму и брошу. Ведь это, в сущности, такая ерунда! Пустячная привычка, без которой мне и так хорошо. Ты веришь мне, Марци?