Рубедо (СИ) - Ершова Елена - Страница 69

Кивнув, Родион опрокинул рюмку и зажал рот рукавом. Марго поспешно отодвинула бутылку и тронула брата за плечо.

— Достаточно! Я сейчас прикажу Фриде приготовить тебе постель, ты выспишься, отдохнешь и забудешь все ужасы, а утром…

— Я не собираюсь забывать! — вскинулся Родион. Кресло под ним скрипнуло, стукнуло ножками о паркет. — Да, поначалу хотел! Именно поэтому я упросил доктора Уэнрайта дать мне возможность навестить тебя в особняке. Но вместо того, чтобы пойти домой, отправился в кабак. — Он утер слезящиеся глаза и криво усмехнулся. — Разве не так поступают мужчины, когда совершенно потеряны? Разве не так поступал и Спаситель, когда я впервые встретил его в салоне на Шмерценгассе? Да! Я взял экипаж и отправился на окраину Авьена. Туда, где разгорается эпидемия. И мне было совершенно все равно: заболею я тоже или, может, напьюсь до бесчувствия. Я попросил остановить возле заведения с такой потертой вывеской, что названия не разглядеть. Внутри пахло чесноком и горелым жиром. За столами, залитыми пивом и закапанными воском, сидели завсегдатаи, но их лица тонули в плотном табачном дыме. Я подсел к одной из компаний и заказал приличную кружку пива, которую мне тут же принесла рябая толстушка с припудренной язвой на носу…

— Ужасно! — не выдержала Марго, дрожа от отвращения и жалости. — Надеюсь, ты не провел с нею ночь?

— И не собирался, — ответил Родион. — За время работы в госпитале я изучил не только признаки чахотки, но и сифилиса. Другие же господа оказались не столь разборчивы, и с удовольствием щипали толстушку за бока. Сперва я думал, что за столом собрался нищий сброд из бедняцких кварталов, но по разговорам вскоре понял: они такие же студенты, как я сам. В их речах, пусть неразборчивых после пива, проскальзывали ученые слова, а один из компании — щуплый и чернявый парень, которого все называли Художником, — визгливо жаловался на то, что провалил вступительные экзамены, и вместо него приняли какого-то безродного бродягу, который даже не коренной авьенец вовсе. Я спросил, куда он поступал? И парень ответил, что в Авьенскую академию художеств. Он даже показал несколько акварельных набросков, которые, скажу тебе, Рита, оказались весьма недурны, — взяв паузу, Родион зашарил взглядом по столу, остановился на бутылке, но Марго загородила ее рукавом, и Родион, вздохнув, продолжил: — Вообще, эта компания весьма резко отзывалась о чужестранцах, и я порадовался, что достаточно долго живу в Авьене, чтобы перенять местный акцент. Бог знает, что было бы, узнай во мне славийца! Они уже были подогреты выпивкой и почем свет ругали и приемную комиссию, и ученых мужей, и все правительство во главе с его величеством кайзером в целом. Я, было, испугался — не нагрянет ли полиция? Ты помнишь, Рита, я все еще нахожусь на поруках. Но потом понял, что в этом кабаке такие разговоры — привычное дело, а эти ребята, в конце концов, оказались не так уж плохи, и говорили трезвые мысли.

— Надеюсь, не такие трезвые, как те, что привели тебя в полицейский участок? — осведомилась Марго, и снова покосилась на портрет. Показалось — на окне колыхнулась портьера. Не стоял ли снаружи агент тайной полиции? Вздохнула, забрала за ухо прилипшую к щеке прядь. Она слишком издергана и подозрительна в последнее время, и заразилась манией преследования от Генриха, не иначе.

— Мысли оказались куда лучше! — тем временем рассмеялся Родион. — Это тебе не глупые стишки в газетенке! Они, кстати, признались, что выпускают собственную, и даже показали ее мне. Я не запомнил названия, Рита, но запомнил знак — это был крест с загнутыми концами. Художник хвастливо пояснил, что он первым придумал этот символ и подсмотрел его на глиняных кувшинах и табличках, которые находили археологи по всей Священной Империи. «Запомни его, брат! — сказал он, чокаясь со мной пивом. — Это символ удачи и расцвета новой жизни, которая вскоре взойдет на руинах старой!»

— Родион! — Марго испуганно подскочила и ухватила брата за руку. — Ты говоришь безумные вещи!

— Они не менее безумны, чем нынешние законы! — запальчиво ответил юноша, тоже поднимаясь. — Глупо закрывать глаза на эпидемию чахотки. На нехватку жилья. Грядет Рождество, а в Авьене еще не достает приютов и супных кухонь, где бедняки могли бы прокормиться и переждать холода! А, значит, будут снова скрываться в канализациях! И именно там, — Родион качнулся, и ухватился за край стола, — да-да, там! Рождаются прогрессивные и революционные идеи! Что обещал нам кронпринц? Переориентировать внешнеполитический курс, отказавшись от союза с Веймаром, провести земельную реформу, повысить налоги для крупных землевладельцев, одновременно предоставив больше прав и свобод простым гражданам Авьена! Больше школ и больниц! Просвещение и прогрессивная медицина! И к чему это приводит? К разгулу эпидемии и смерти от непроверенного лекарства! — Родион ударил кулаком в ладонь. — Все, что он может — это писать статьи в газете своих друзей! Но может ли это изменить хоть что-то, Рита? Я отвечу тебе! Нет! Не может! Альтернативой существующему порядку может быть только революция! И только свержение существующей власти поможет процветанию страны и освобождению ее от оков!

Он умолк, тяжело дыша и утирая лоб ладонью. Марго дрожала — не то от гуляющих сквозняков, не то от возмущения, — она никогда не видела брата таким.

Нетрезвым. Решительным. Злым.

Куда делся тот мальчик, что прилежно просиживал над учебниками? Куда делся мягкий и вдумчивые взгляд? Глаза Родиона теперь — жгучие угли. Он сам как раскаленный клинок — тронь и обожжешься.

— Я понимаю, Рита, — заговорил он снова, — тебе непривычно видеть меня таким, и не привычно слышать мои откровения. Но если ты окажется достаточно умна, чтобы поразмыслить над моими словами, то поймешь: другого выхода нет.

— Есть, — слабо произнесла она. — Мы можем уехать в Славию… Ты ведь прочел письмо адвоката? У тебя есть наследство. Давай уедем и начнем все заново.

Он долго смотрел на нее ничего не выражающим взглядом, и надежда, встрепенувшаяся было в сердце, мигнула и погасла.

— Не сейчас, — тяжело сказал Родион, отступая от стола, и между ними сразу пролегла тень, и тени залегли на впалом лице юноши. — Я обещал доктору Уэнрайту довести его работу до конца. А потом… возможно… — он покачал головой и, вдруг подавшись вперед, отчего его глаза полыхнули жидким огнем. — Только обещай, что будешь держаться подальше от Спасителя и от всего императорского дома! Обещай, Рита!

Она хотела бы ответить ему: обещаю! Хотела бы переступить через собственное глупое сердце, вышагнуть из чувств, как из воды — нагой и свободной от всего.

Но висящее на шее кольцо камнем тянуло на дно.

Марго стиснула его и не ответила ничего.

Какое-то время Родион ждал, глядя на сестру исподлобья. Но, так ничего и не дождавшись, повернулся и, покачиваясь, вышагнул из кабинета.

Марго услышала лишь тяжелые шаги по лестнице — Родион поднимался в комнату.

Тогда она в бессилии опустилась обратно за стол и уронила голову на скрещенные руки.

Ротбург.

— Ожоги не заживают, ваше высочество, — прикосновения лейб-медика мягкие, уютные, щекочущие. Боли не было: эйфория ходила-щекотала под кожей, и Генрих с рассеянной улыбкой следил, как бинтуют его руки. — Раньше процесс заживления происходил гораздо, гораздо быстрее, волдыри исчезали на глазах, а теперь… — за стеклами очков вильнул встревоженный взгляд. — Я крайне обеспокоен вашим состоянием.

— Не стоит, доктор, — ответил Генрих, выпрастывая обработанную мазями и аккуратно забинтованную руку. — Я пострадал куда меньше Томаша. Кстати, вы осмотрели его?

— Сожалею, он больше не сможет вас обслуживать. Другой камердинер…

— Другой?!

К коже прилил огонь, в ушах зашумело, застучало, вторя тихому бою часов — восемь. В это время Томаш приносил завтрак и свежую прессу, а теперь на прикроватном столике — ни газет, ни кофе, только склянки с дурно пахнущими мазями да бесконечные рулоны бинтов.