Альбедо (СИ) - Ершова Елена - Страница 22
- Предыдущая
- 22/54
- Следующая
И, вспомнив об Уэнрайте, сразу же подумала о Генрихе.
Сколько правды было в рассказе Дьюлы? А Родиона?
— Чем вы занимались тут, господин барон? — спросила Марго, и фон Штейгер ответил:
«Проверь».
Хотя она и так знала ответ.
Баронесса наугад открыла первую попавшуюся книгу: листы похрустывали, скользили под пальцами, как крылья мертвых мотыльков.
«Алхимия — наука и искусство делать ферментирующий порошок, превращающий несовершенные металлы в золото, и который служит панацеей от всех естественных болезней для людей, животных и растений…»[8]
Рисунки — выцветшие, нечеткие, причудливые, будто нарисованные рукой безумца, — мелькали перед глазами: мужские и женские тела переплелись в стеклянной утробе колбы; над ретортой вырос алый цветок — его зев походил на соцветия змей-нарциссов; змея, кусающая себя за хвост, заключила в свое чрево двуликое солнце; солнце истекало кровью в пасти голодного льва.
Где-то наверху болезненно гулко принялись бить часы.
Марго захлопнула книгу и застыла, дрожа, как пойманный мотылек, усиленно прислушиваясь к шагам наверху, к бормотанию Фриды, к шороху мышей, прогрызающих ходы в стенах.
Странно, что они еще не повредили книги. Возможно, их отпугивал резкий химический запах, пропитавший лабораторию?
Марго принялась рассеянно перекладывать книги с места на место. Помимо них она обнаружила охапку свечей, истлевшие блокноты, огрызки карандаша, пару простых деревянных шкатулок, деревяшку толщиной в руку — верно, для помешивания углей.
Так или иначе, Марго пролистала еще несколько книг — рисунки в них повторялись, а текст оказывался написанным то на латыни, то на каком-то неизвестном языке. Мельком пробежалась по славийской вязи, отложила в сторону и взялась за следующую. Но тут же в голове прозвенел тревожный звоночек. Вернувшись к книге — в простой обложке, без заголовка и рисунков, — она открыла на знакомом ей почерке и жадно впилась в буквы:
«Для приготовления кровь собирается в нагретую бутыль, которая взвешивается на весах. К ней добавляется удвоенное количество алкагеста, бутыль закрывается и помещается в умеренно теплое место примерно на две недели, после чего красная жидкость отделяется от осадка и…»
Далее текст густо перечеркивал карандаш.
Марго облизала губы и ближе пододвинула лампу: буквы четко проступили в оранжевом озере света, и сомнения развеялись, когда она прочла дальше:
«…однако нужно проверить все еще раз. Я уже дважды потерпел неудачу, работая как с мертвой материей, так и с сохраненной путем высушивания. Второй вариант оказался предпочтительнее и давал более устойчивые результаты. Однако я должен попробовать материю живую, тогда…»
Снова зачеркнуто.
И на следующей странице:
«…Глупцы! Глупцы! Глупцы! Разве можно искусственно ускорить процесс Великого Делания, когда мы обращаемся к Живому и Дышащему, еще не окрепшему, но уже несущему в себе Искру? Огонь выше всех элементов и действует во всех них, так дайте ему созреть!»
Следующие страницы вырваны, последняя запись гласила:
«…Я почти у цели.
Красная пыль.
Июль. Авьен.
А.З.»
И подпись — все такая же крупная, с завитками.
Марго прижала тетрадь к груди. От волнения было трудно дышать, на языке оседал кислый привкус. Показалось, что все, окружающее ее — старый особняк, финансовые бумаги, завещание на особняк, рассказ епископа, потайная комната, колбы и книги, — складываются фрагментами мозаики.
Отец действительно жил в Авьене. Он действительно изучал алхимию и был знаком с фон Штейгером. Более того — вместе они ставили опыты в подземной лаборатории. Интересно, знал о том Дьюла? Если нет, то узнал позже. А вместе с ним узнал и император, именно поэтому искал его по всей Империи, именно поэтому предал огню. А барон нашел ее, Маргариту, и, пытаясь сохранить тайну, передал ей в наследство старый особняк. Возможно, здесь все еще хранится что-то…
«… пыль», — сквозняком шепнул в уши барон.
Некое вещество, которое безуспешно пытался создать и доктор Уэнрайт, и о котором знал и Генрих, и ложа Рубедо.
Марго окинула взглядом помещение: теперь оно походило не на комнату, а на крохотную пещеру — с тем же сводчатым потолком, с трубой, выходящей от печи наружу и, видимо, соединяющейся с обычным дымоходом… знала ли об этом Фрида, изо дня в день хлопоча на кухне? Марго хотелось рассмеяться, настолько нелепой представилась ей картина.
Жизнь тайная, прикрытая рутиной. Что может быть проще?
И запах паленой плоти — Материи Живой, — уходящий в дымоход, смешивался с ароматом жареной утки.
«Кто ее вкусит — обретет бессмертие…»
Марго отставила лампу, нечаянно задев деревяшку для помешивания углей. Та повернулась, нацелив на баронессу обломок пальца — на нем блеснул золотой перстень.
Вскрикнув, Марго отпрянула и сбросила мерзость со стола. Не деревяшка — мумифицированная человеческая рука. На перстне, намертво вросшем в плоть, темнели узнаваемые очертания Холь-птицы.
К горлу подкатил кислый ком.
Отвернувшись, Марго зажмурилась и постаралась дышать носом, усмиряя рвотные позывы. В ушах шумело, в голове стоял звон. Пальцы дрожали, машинально разглаживая бумажку:
«Мощи Св. Генриха II. Р. левая. Два минус».
Тошнота подкатила вторично, когда Марго поняла, что на высохшей руке не хватает двух пальцев.
«…материя, сохраненная путем высушивания… — беспрестанно стучало в висках. — Кто ее вкусит… вкусит…»
Неслышно, но осязаемо — до мурашек! — засмеялся барон.
«Как можно использовать эликсир, не вкусив его? — шепнул он. — Как можно исцелиться, не превратив Живую плоть Спасителя в золу и пыль?»
— Иди к черту! — закричала Марго. Схватила скрюченными пальцами шкатулку, размахнулась — побить бы к чертям все эти причудливые склянки, и колбы, и штативы! Но передумала, заметив надпись красным карандашом: Incineratio[9].
Немного выцветшая, но по-прежнему бросающаяся в глаза. Красная — как кровь или огонь.
Как пыль, оказавшаяся внутри.
Она взвилась алым облачком, лишь стоило Марго открыть крышку, упала на рукава, защекотала ноздри. Баронесса не удержалась и чихнула. И в то же время где-то в недрах особняка разнесся полный боли и ужаса вопль:
— Рита! Рита-а, Ри-та-а!!
Шкатулка выпала. Пыль взвилась клубами — Марго успела заслониться рукавом, — но чихнула снова, а после еще раз. И еще!
Огонек в лампе всколыхнулся и, дрогнув, погас.
Марго заметалась, холодея от накатившего страха. Ударилась бедром об угол стола — ерунда! — локтем задела хрупкие штативы, и инстинктивно закрылась от брызнувших осколков. А снаружи не смолкал Родион:
— Помоги, Рита! А-аа!
Она бросилась наугад, спотыкаясь и слепо ощупывая ладонями стены.
Вот дверь — слава Богам, не успела закрыть!
Вот ступени: одна, вторая, десятая, двадцать четвертая…
Спуск давался куда проще подъема!
Вот впереди забрезжила серая полоска света.
Марго ввалилась в кабинет — взлохмаченная, грязная, испуганная.
— Родион! — закричала и, оттолкнув удивленную Фриду, кинулась по лестнице, перепрыгивая ступеньки. — О, Господи! Родион!!
Он сидел на постели — голый, мокрый насквозь, дрожащий, как в лихорадке. Поднял на сестру влажные от слез глаза.
— Меня убили, Рита, — срывающимся голосом проговорил Родион. — Выстрелили сюда… — и прислонил трясущуюся ладонь к груди. — Так больно!
Марго обняла его, прижала лохматую голову к плечу, и он зарыдал — как давным-давно, в оставленном детстве, и она гладила брата по волосам, шепча на ухо:
— Шш, все хорошо. Это просто сон… просто дурной сон! Дай посмотреть?
- Предыдущая
- 22/54
- Следующая
